— Я еду в Москву в командировку, — объявила Лидочка, останавливаясь в дверях кабинета. Помолчала и добавила: — Сегодня вечером.

Ей сразу стало легче. Два дня она скрывала новость от мужа и теперь, в день отъезда, набралась духу и сказала.

Было зимнее воскресное утро, за окном уже рассвело, но дом еще спал. Не играла музыка за стеной, не слышалось гудения лифта, в квартире стояла тишина, нарушаемая только слабым поскрипыванием паркета. Это Владимир Сергеевич делал гимнастику с гантелями перед открытой форточкой. Морозный воздух вливался в комнату п тек по полу, холодя ноги. Лидочка зябко поежилась, кутаясь в халат.

— Полина Григорьевна сама хотела поехать, да заболела.

Павелецкий вокзал встретил Лидочку оживленным шумом, солнцем и крепким морозцем. Было десять часов утра.

Лидочка вышла из вагона и, щурясь от яркого света, неторопливо пошла вдоль вагонов к выходу. Мороз остро покусывал щеки, обжигал легкие. После застоявшейся атмосферы купе холодный пахучий воздух казался крепким, как нашатырный спирт.

Навстречу Лидочке спешили люди. Многие улыбались, предвкушая встречу с близкими, махали издали руками.

Вокруг слышались радостные возгласы, смех. У одного из вагонов группа молодых людей с гомоном окружила высокого чернобородого человека в рыжей шубе нараспашку. Человек, улыбаясь, здоровался за руки с собравшимися, хлопал их по плечам и спинам. Лицо у него было мужественное и интеллигентное. «Наверное, писатель или полярник, — подумала Лидочка и тоже улыбнулась. — Бывают же такие люди!» Лидочка вышла на привокзальный двор и осмотрелась. Где-то тут должна быть станция метро. Так говорил муж. Но метро не было видно. Впереди стояло старое разоренное здание, слева за новым зданием вокзала шли деревянные заборы, справа за железнодорожными путями тоже виднелись какие-то старые постройки. Вокзал, как видно, перестраивался. Куда идти? Лидочка подумала и повернула направо. Опять пошли заборы, открылась обширная площадь, исполосованная трамвайными рельсами.

Телефонный разговор с мужем Денек между тем разыгрывался превосходный. Яркое не по-зимнему солнце плавилось в голубом небе, согревая воздух, и мороз почти не чувствовался. Узенький Столешников переулок со стороны гостиницы был погружен в тень, которая казалась почти черной в сравнении с ярко освещенной противоположной стороной.

Лидочка остановилась на крыльце, ища глазами своего знакомого, а он уже подходил сбоку с букетиком алых гвоздик.

— Какая прелесть! — сказала она, принимая цветы. (Вот уж до чего никогда не додумался бы муж!) — Только что же с ними делать? - засомневалась она. — Подождите, я отнесу в номер.

— Отнесите, — улыбнулся он.

Последующие дни принесли Лидочке много новых и радостных впечатлений. С девяти до трех она исправно слушала доклады в конференц-зале Ленинской библиотеки, а после трех ее встречал у центрального входа Володя, они вместе обедали и не расставались уже до вечера. Свободное время у Володи было, так как незадолго до приезда Лидочки он взял очередной отпуск, а на вечернем занятия еще не начались. Все эти дни они ходили и ездили по Москве, которую Володя хорошо изучил за четыре года. Побывали еще в нескольких музеях, в Зарядье, Кремле, съездили на Новодевичье кладбище. Один раз попали в театр на Малой Бронной, находившийся неподалеку от Лидочкиной гостиницы, а в другой раз им довезло, и они купили билеты в ЦДЛ на вечер поэзии.

За это время Лидочка узнала некоторые подробности из московской жизни Володи, касавшиеся той истории с автоматическим цехом. Как и тогда, в день знакомства, Володя не собирался особенно о ней распространяться, считая ее неинтересной для Лидочки. Но Лидочка, движимая отнюдь не пустым любопытством, сумела разговорить его. И вот что узнала.

Уволившись из института и переехав в Москву, Володя не сдал позиций. Наоборот, неудача только пробудила в нем дух сопротивления. Цех планировали строить в будущей пятилетке, то есть через четыре года, так что не все было потеряно. Знающие люди, с которыми он познакомился в Москве, посоветовали ему обратиться в редакцию весьма авторитетного научного журнала «Природа и технология», занимавшегося как раз подобными конфликтами. Публикация в таком журнале, объяснили ему, почти наверняка означала бы, что строительство будет заморожено или вообще закрыто, так как к экологическим проблемам в «верхах» сейчас относятся серьезно.

Месяца два Володя сидел над статьей о Лебяжьем, подобрал материалы по проекту, переписку, вырезки из местной газеты и отнес все в редакцию. Там его очень внимательно выслушали, обещали безусловную помощь и взяли материалы, сказав, что отдадут их на рецензию кому-нибудь из известных ученых. Еще через два месяца Володя получил рецензию. Ее автор, действительно известный ученый-биолог, похвалил Володю за инициативу, сказал, что дело важное, государственное, но опубликовать его статью пока нельзя. Нужны обстоятельные, научно выверенные исследования, убедительно показывающие, какой вред озеру может причинить цех. Договорились с редакцией, что, как только Володя представит новые материалы с учетом замечаний рецензента, статья будет опубликована. Договорились даже, что редакция будет ходатайствовать перед соответствующими научными организациями, чтобы Володе оказали практическую помощь.

Слово было сказано — холодное и скользкое, как червяк. Лидочка почти физически ощутила, как оно вползло ей в самую душу и уютно там устроилось, вызвав смешанное чувство страха и брезгливости.

— Кто? — механически повторила она.

— Гомункулус, искусственный человек.

— Не может быть, Володя, — ошеломленно покачала головой Лидочка. - Сделать искусственного человека невозможно!

«…Таким образом, применение Принципа в самообучающихся распознающих системах открывает практически неограниченные возможности для их дальнейшего совершенствования.»

Профессор, поставил точку и, откинувшись в кресле, с наслаждением потянулся. Ну вот теперь, кажется, все.

Теперь идея доведена до полного блеска. Остается как следует преподнести ее конгрессу. Именно как следует, чтобы сразу взяло за живое. О действующей модели сначала, разумеется, ни слова. Как будто ее и нет. Сначала только теория. А теоретическая часть, что ни говори, хороша! Хороша-а! С эдакой сумасшедшинкой, способной привести в недоумение даже очень раскованный ум. Это что за странная формула? Как можно ставить знак равенства между частями, значение которых, как только что заявил сам автор, нельзя определить точно? Оказывается, можно? Так, так… любопытно… гм… в самом деле! Ну что ж, теория красивая, но какое практическое применение она может найти, если нельзя составить заранее ни одного алгоритма? Какое? А вот какое… А ну-ка, Володя, подкатите поближе установку. Сейчас мы вам продемонстрируем, уважаемые коллеги…

Профессор встал и, закинув руки за спину, принялся прогуливаться по кабинету, улыбаясь собственным мыслям. Нет, в самом деле, хорошо жить на белом свете!

Вот что значит настойчиво следовать поставленной цели.

Они вышли в коридор, освещенный лампами дневного света. Профессор не выносил этих слепых, без окон переходов, поэтому непроизвольно ускорил шаг. Кроме того, ему не терпелось остаться одному. Пожалуй, это даже к лучшему, что его вызвал президент. Будет время остыть от первого впечатления, подумать.

На лестничной площадке его остановил юноша в спецхалате.

— А я как раз к вам. иду, Анатолий Николаевич. Все вроде бы отладили, только вот генератор не дает стабильной характеристики. Со вчерашнего дня бьемся, и все без толку.

— Опять что-нибудь да не так! — с досадой сказал профессор. — Знаете что, Володя, позвоните-ка Рогожину в семнадцатую лабораторию, он сейчас должен быть там. Попросите от моего имени, чтобы он на эти три дня уступил нам свой генератор. Сразу же по окончании конгресса вернем.

— Ага, только… — юноша хотел сказать что-то еще, но так и остался с раскрытым ртом. Взгляд его вдруг потускнел, лицо потеряло выражение и стало как у манекена.

На следующий день в назначенное время профессор сидел в своем кабинете, дожидаясь вчерашнего гостя.

У него имелось достаточно времени, чтобы как следует поразмышлять над странными событиями. И чем больше он думал, тем больше убеждался в том, что все тут шито белыми нитками. И эффектное появление в кабинете, и сеанс гипноза, и трюк с папкой, и сцены с перевоплощениями. Ни одного действительного, настоящего факта, который нельзя было бы объяснить естественными причинам… Теперь ясно, кто тот таинственный «некто», на которого намекал актер-«пришелец»!

«…А если это, скажем, человек с большим научным авторитетом, очень осторожный к выводах и чрезвычайно дорожащий своей научной репутацией?..» Профессор усмехнулся. «Вот оно в чем дело: авторитет мой понадобился… Налицо психологическая атака с очевидной целью — сразу же подавить волю. Ну, ладно, актер, генерал — это еще куда ни шло (действительно, знали в патентном отделе такого генерала), но Володя? Вот тебе и тихоня! Никогда бы не подумал, что он умеет так держаться и говорить! Да… не хватало забот перед конгрессом».

Профессор интуитивно чувствовал, что визит «пришельца» за два дня до конгресса не случаен, что он имеет какое-то отношение к конгрессу, и это особенно беспокоило и раздражало его. Вчера на совещании у президента он чуть было не поддался искушению рассказать обо всем присутствующим, но, слава богу, сдержался. Не надо суетиться. Время еще есть. Посмотрим, что даст сегодняшний разговор…

Профессор начал уже беспокоиться, что актер не придет, когда за дверью послышались голоса. Профессор откинулся в кресле, принимая удобную позу. Он был совершенно спокоен. Дверь отворилась, и в кабинет вошел директор.

…Профессор открыл глаза. А впрочем, он и не закрывал их. Смутно, как в воде, перед ним прошла расплывчатая тень. Слышались глухие удары, какая-то музыка.

В нос ударил запах уксуса и табачного дыма. Муть рассеялась, и он обнаружил, что сидит в зале ресторана, в двухместной полукабине, стены которой обиты красным пластиком. На столе перед ним тарелка с его любимым блюдом — пельменями. В руке у самого рта — ложка с дымящимся бульоном. За окном ночь кипит блестками огней.

Профессор медленно опустил ложку, цепенея от ужаса. Что с ним стряслось? Почему он здесь и почему ночь, если только что было утро? В кабину вошел вчерашний актер с бутылкой лимонада в руках.

— Надеюсь, все в порядке, Анатолий Николаевич? — весело сказал он, наполняя бокал. — Выпейте-ка немного воды и постарайтесь взять себя в руки.

Профессор поставил бокал перед собой и спросил бесцветным голосом:

— Надо, однако, что-то делать, а? — стронул актер с места зашедший в тупик спор. — Как-то довести дело до конца. Либо да, либо нет. Может быть, у вас есть какие-нибудь идеи?

И опять, как в начале вчерашнего разговора, в его тоне профессору почудился намек, подсказка (Анатолий Николаевич усилием воли подавил неприятное чувство), и вслед за тем из глубин сознания с пугающей неожиданностью выплыла простая и ясная мысль, как можно точно и наверняка разоблачить этого гениального мистификатора. Разоблачить сейчас же, не прибегая к сложным тестам, экспериментам, помощи свидетелей и прочим громоздким приемам. Он же сам отрезал себе путь, назвавшись сверхразумным существом!

Анатолий Николаевич выдернул из пластмассового стаканчика салфетный треугольник, взял услужливо предложенную актером ручку и сделал аккуратный рисунок: колодец и две перекрещенные жерди, идущие от углов дна к стенкам.

— Вот. Определите диаметр колодца, если длина жердей — тридцать один и пятьдесят с половиной, а высота их точки пересечения над дном колодца девятнадцать.

— Задача египетских жрецов, — с неприятно задевшим профессора удовлетворением сказал актер, принимая салфетку, — сводится к алгебраическому уравнению четвертой степени.