У всего есть начало и конец. И первое, и последний — события закономерные и заслуживающие соответствующего торжества. Впрочем, рожденному свойственно забывать о том, что должно умереть. Это, кажется, называется оптимизмом, или инстинктом самосохранения. Можно усматривать в этом и более (менее) здоровый эгоизм. Но все равно, все рано или поздно умирает и должно быть препровождено на кладбище, или вытащено туда, дабы не смердело.

Грубо сказано. Увы, ставить крест, укладывать плиту или вбивать осиновый кол — занятия, не относящиеся к излюбленным хобби куртуазных маньеристов, но определяющиеся осознанной необходимостью, или свободой. Ремесло гробовщика учит хоронить умерших, не дожидаясь участия мертвецов в обряде погребения.

Из того времени, что все ближе к троянской войне и постройке пирамид, белым брюхом кверху всплывает слово «надо!» (или «нужно!»). И тут уж ничего не попишешь, то есть наоборот. И собственная бледная тень, кою, прищуриваясь, различаешь там, на 1/6, начинает вещать, валаамова ослица. Хотя и известно ей от тени отца Гамлета (как его, кстати, звали, а то звали, а то все «отец Гамлета» — прямо патриархальная армянская семья), что от говорения правды ничего хорошего не происходит. А плюрализм поучает, что от говорения вообще ничего не происходит — на то и демократия. Что вопиять в пустыне, что в толпе — все едино: и по смыслу, и по результату.

Но — к нашим баранам. Или, точнее, к священным коровам. К кому, как не к ним, тянется рука с ножом «в дни сомнений, в дни тягостных раздумий о судьбах родины»?!

Первым «мяу» сказала Власть, определив (!) священной коровой будущее. Какое-то странное извращение: находясь в длящемся настоящем, рассуждать о совершенном (в обоих смыслах) будущем. Но, как известно, большевики и не на такое были способны. «Марксизм — не догма, а руководство к действию» и хорошие, надежные, а главное — партийные и сильно сочувствующие им товарищи из писателей отразили эту установку.

«Как», возмутятся, «чего еще хочет этот монстр с руками по локоть в крови невинных созданий?» Трепещите, скоро Бушков поведает, как именно будет употреблена вышеупомянутая кровь. Трепещите вдвойне — я пришел дать вам волю, акция всегда неприятная и в чем-то сравнимая с лишением девственности, но, увы и ах, необходимая; лучше уж я, господа-товарищи, чем кто-нибудь другой.

Как Вы знаете, ланселотство не есть хобби, а скорее тяжелая и неблагодарная обязанность, но кто-то же должен… То, что повергло вас в священный ужас и подвигло на богоборчество — лишь первые проблески прозрения. И все же искренне не рекомендую апеллировать к справедливости перед лицом исторической неизбежности.

Вернемся к использованной ранее аналогии: движение освобождающихся от тоталитарно-интеллектуального гнета вилланов находит себе предводителей и возводит на престол свежеиспеченной империи. Повелители обрастают союзниками, учениками, двором, переживают расцвет, затем, естественно, кризис. Свита начинает оцениваться не по таланту, а по личной преданности, инакомыслие становится предосудительным и предательским, а единственной надежной добродетелью признается послушание когда-то выпестованной и признанной непогрешимой традиции. Утрачивается чувство гамбургского счета, награды раздаются щедро и самим себе, тем самым обесцениваясь. В конце концов, свита начинает играть короля.

Недовольные и что-то недопонявшие вилланы, особливо придворные, убедившись на примерах окружающих в том, что быть богом не так уж и трудно, начинают все громче и громче стучать в ворота фамильных феодов и требовать прав и привилегий на созданном также и их трудом празднике жизни.

Вам это ничего не напоминает?!