Из всех маскировок эта, наверно, моя самая любимая.

Платиновые волосы, подстриженные чуть ниже плеч, выкрашены в контрастный темно-рыжий и собраны сзади в хвостик. Зеленые контактные линзы на голубых глазах смотрятся вполне естественно. Помятая рубашка с крохотными серебристыми пуговицами, поблескивающими в темноте, местами торчит из-за пояса; легкая военная куртка, черные брюки и ботинки со стальными носами сидят как влитые; плотный серый шарф, намотанный на шею, закрывает подбородок и рот. Темная солдатская кепка надвинута на лоб, алая рисованная татуировка на левой стороне лица совершенно меняет облик. При мне неизменные наушник и микрофон. Республика настаивает.

В большинстве городов я бы привлекал еще больше взглядов идиотской гигантской татуировкой – штука, должен признать, довольно приметная. Но здесь, в Сан-Франциско, я не очень выделяюсь на фоне других. Местная мода – первое, на что я обратил внимание, когда мы с Иденом переехали во Фриско восемь месяцев назад: молодежь наносит черные или красные рисунки себе на физиономии, кто-то – маленькие и изящные вроде герба Республики на висках или чего-нибудь в таком роде, кто-то – большие и аляповатые вроде громадного изображения географических очертаний Республики. Сегодня я выбираю довольно нейтральную татуировку – я не настолько предан стране, чтобы малевать ее герб у себя на лице. Оставьте это Джун. А на моей щеке красуются стилизованные язычки пламени. И так сойдет.

Опять бессонница, и я вместо сна гуляю в одиночестве по сектору под называнием Марина, очень похожему, на мой взгляд, на холмистый вариант лос-анджелесского сектора Лейк. Вечер прохладный и очень тихий, ветер с залива несет мелкие брызги. Улицы узкие, мерцают от влаги; изрытые выбоинами здания, возвышающиеся по обеим сторонам (большинство из них такие огромные, что вершины исчезают в низких облаках), совершенно по-разному расписаны выцветшими красными, золотыми и черными красками. По бокам строения укреплены огромными стальными балками для защиты от землетрясений, которые случаются здесь раз в два месяца. Через каждые два дома установлены громадные информационные экраны высотой в пять-шесть этажей, из динамиков несется обычная республиканская пропаганда. Воздух соленый и горький, словно дым и промышленные выбросы смешались с запахом моря, а к ним присоединился еще и слабый душок жареной рыбы. Иногда, поворачивая за угол, я вдруг натыкаюсь на воду, и у меня промокают ботинки. Город уходит прямо в океан, и на горизонте видны сотни наполовину затопленных зданий. Каждый раз, глядя на залив, я вижу руины Золотых Ворот – искореженные останки старинного моста, громоздящиеся у противоположного берега. Мимо меня время от времени стайками проходят люди, но в остальном город погружен в сон. Редкие костры освещают проулки в местах скопления бездомных обитателей сектора. Очень похоже на Лейк.

Впрочем, я думаю, есть и отличия. Скажем, городской стадион Испытаний – пустой и неосвещенный – расположен чуть вдали. Или – здесь меньше полицейских в бедных секторах. Или граффити на стенах. По последним граффити всегда можно получить представление о настроениях горожан. Многие послания из тех, что я видел недавно, выражают поддержку новому Президенту Республики. «Он – наша надежда», – провозглашает одно из них. Другая надпись утверждает: «Президент выведет нас из тьмы». Если хотите знать мое мнение, такие заявления чересчур оптимистичны, но я считаю, их появление – хороший знак. Вероятно, Анден делает правильные шаги. И все же время от времени я вижу другие слова: «Президент – врун». Или: «Промывка мозгов». Или: «Тот Дэй, которого мы знали, мертв».

После восьми месяцев молчания мне тошно от разговора с Дэем. Тошно и противно. С каких пор я им манипулирую? Почему всегда использую против Дэя его слабости?

Вчера вечером в 23:06 в многоквартирный дом, где я живу, наведался Анден, постучал в мою дверь. Пришел один. Не думаю, что в коридоре осталась охрана. Первый сигнал: его разговор со мной крайне важен и… секретен.

– Я вынужден просить вас об услуге, – сказал Анден, когда я его впустила.

Он почти в совершенстве овладел ролью молодого Президента (спокойный, взвешенный, собранный; в стрессовой ситуации гордый подбородок всегда чуть поднят, тон голоса не меняется, когда он взбешен), но вчера я увидела глубокую озабоченность в его глазах. Даже мой пес Олли понял, насколько Анден взволнован, и попытался успокоить его, ткнувшись мокрым носом ему в ладонь.

Прогнав Олли, я повернулась к Президенту:

Мы садимся в Денвере утром того дня, на который назначен чрезвычайный банкет. От одного словосочетания меня распирает смех: чрезвычайный банкет. В моем понимании, банкет – пиршество, и я представить себе не могу, как чрезвычайная ситуация может стать поводом для обжорства, пусть даже и в День независимости. Неужели сенаторы так борются с кризисами – наедаясь до отвала?

После того как мы с братом устраиваемся во временной правительственной квартире и Иден засыпает (он не выспался – нам пришлось встать рано утром), я неохотно оставляю его под присмотром Люси и отправляюсь на встречу с помощником, который должен подготовить меня к вечернему мероприятию.

– Если кто-нибудь захочет увидеть его, – шепчу я Люси, – сразу же сообщите мне. Какие бы аргументы вам ни приводили. Если кто-нибудь…

Люси, привычная к моей паранойе, усмиряет меня одним жестом.

– Будьте спокойны, мистер Уинг. – Она треплет меня по щеке. – Никто не потревожит Идена. Обещаю. Если что-то случится, я в тот же миг вас извещу.

19:35

Колбурн-Холл, главный зал.

68° Фаренгейта

Кажется, я вижу Дэя в толпе – яркую вспышку платиновых волос, ярко-голубых глаз. Мое внимание сразу же отключается от разговора с Анденом и другими принцепс-электами, я выгибаю шею, надеясь рассмотреть его получше, но он уже исчез, словно и не было. Разочарованная, я возвращаю взгляд к собеседникам, улыбаюсь им заученной улыбкой. Появится ли Дэй? Люди Андена наверняка предупредили бы нас, если бы он не сел в частный самолет, посланный за ним утром. Но накануне его голос в микрофоне звучал так отчужденно и неловко, – может, он решил, что не стоит прилетать. Может, ненавидит меня теперь, ведь у него было достаточно времени поразмыслить о наших отношениях. Я снова оглядываю толпу, пока другие принцепс-электы смеются над шутками Андена.

Шестое чувство подсказывает: Дэй здесь. Но я не из тех, кто полагается на интуицию. Я рассеянно прикасаюсь к драгоценным камням в волосах – на месте ли они? Мне доводилось носить вещи и поудобнее, но парикмахер просто ахнул, когда увидел, как смотрятся рубины на фоне моих темных кудрей, и его реакции было достаточно, чтобы я решила: да, игра стоит свеч. Не знаю, что именно заставило меня сегодня так потрудиться над внешностью. Наверное, День независимости, ведь это такое важное событие.

Вообще-то, можно было уже привыкнуть к ночным кошмарам.

На сей раз мы с Иденом в госпитале в Сан-Франциско. Доктор подбирает Идену новые очки. По меньшей мере раз в неделю мы приходим в больницу, чтобы проверить зрение Идена, которое медленно улучшается под воздействием лекарств. Сейчас я впервые вижу на лице врача довольную улыбку, обращенную к моему брату. Вероятно, это хороший знак.

Иден поворачивается ко мне, улыбается и надувает грудь, всеми силами демонстрируя радость. Я не могу сдержать смех.

– Как я тебе? – спрашивает он, показывая на свою грудь колесом.

Глаза по-прежнему странного бледно-фиолетового цвета, и Иден не может сфокусироваться на мне, но я отмечаю, что он распознает стены вокруг и свет, проникающий из окон. Сердце мое радостно бьется. Улучшение.