Город Амерсфорт, основание которого относится к первой половине десятого столетия, в 1480 году мог сравниться со столицей утрехтского епископства.

Он стоял на холме, в четырех милях от Утрехта, и река Эмс, бывшая прежде рукавом великого Рейна, разделяла его на две части. Благодаря близости этой реки, город Амерсфорт процветал и увеличивался, и в 1480 году состоял из двух отдельных городов: старого и нового.

Новый город походил скорее на деревню, потому что в нем, за исключением некоторых пивоварен, было очень мало домов; зато он был окружен стогами сена, житницами и сараями, в которых помещались стада на ночь, потому что за городом были превосходные поля и на них изредка виднелись лачужки. В эти годы междоусобных войн даже бедные поселяне боялись жить вне городов; там происходили беспрестанные грабежи и вечно бродили вооруженные шайки негодяев.

Зато новый город был отлично укреплен самими жителями. Они окружили его двойными рвами и высокими стенами с грозными башнями. В ворота, рано запираемые и защищаемые бастионами и бойницами, можно было попасть только через подъемный мост, который поднимался из города и держался над рвами на крепких железных цепях.

Старый город был отстроен довольно правильно, и там, недалеко от городских ворот, на большой улице, жил мастер Вальтер, главный оружейник епархии. Он занимал один из лучших домов Амерсфорта. Дом его был выстроен из красного кирпича; по бокам подъезда было два готических окна с тяжелыми дубовыми ставнями, которые могли выдержать даже ночное нападение разбойников. По архитектурному вкусу того времени второй этаж выдавался вперед, третий тоже выдвинулся на улицу и над подъездом красовалась богатая вывеска со словами:

14 августа 1480 года, накануне праздника св. Девы Марии, как тогда называли день успения Богородицы, в дверь гостиницы «Красного льва» постучал путешественник. На нем было широкое верхнее платье из грубой материи, шляпа надвинута на глаза, нижнее платье и штиблеты из козлиной шерсти доказывали, что это должен быть поселянин из окрестностей, но при внимательном рассмотрении можно было заметить, что приемы его довольно ловки, лицо выразительное, взгляд живой и что он нисколько не похож на неповоротливого и терпеливого голландского поселянина, на которого он походил только одеждой.

Он был утомлен, как будто пришел издалека и, отирая пот с лица, спросил у толстой служанки, отворившей ему дверь, не остановился ли в гостинице иностранец, с виду здоровый, с молодым пажом.

– Если ты говоришь о незнакомце, у которого смешной выговор, – отвечала Шарлотта, – он точно остановился у нас, и если не боишься его побеспокоить, можешь пойти к нему. Только он, кажется, сердитый; я не пойду тебя провожать Пойди сам по коридору и в конце его увидишь большую комнату, номер первый. Там ты найдешь иностранца.

Новоприбывший быстро вбежал по лестнице и бросился в коридор, где тотчас нашел дверь с № 1; но он не успел еще постучать, как она отворилась; перед ним стоял тот, кого он искал.

Это был человек лет сорока, немного выше среднего роста, с широкой грудью, жилистыми руками и толстой шеей. Во всей его физиономии заметен был странный контраст: наружность его выражала то доброту, то гнев, то гордость, то низость; улыбка была по временам невыразимо увлекательна, но скоро превращалась в горький смех, приводивший в ужас. Все эти перемены происходили быстро, так что трудно было следить за ними.

Через час начальник Черной Шайки вошел в магазин оружейника.

Первый работник мастера Вальтера прилаживал на манекене полное вооружение из чистой стали, так что, казалось, стоит настоящий рыцарь. Хорошенькая Мария стояла возле него и восхищалась блестящими латами.

– И это ты сделал сам, Франк? – говорила молодая девушка с непритворным удивлением. – Знаешь, это превосходная работа. Я горжусь, Франк, что товарищ моего детства сделался таким искусным мастером.

– Полноте хвалить меня, Мария, – проговорил молодой человек, вздыхая.

– Я говорю правду, потому что знаю толк в работе. Разве можно сделать шлем лучше и красивее этого? А эти латы с золотым узором, разве это не образцовое произведение? Я уверена, что итальянцы, которые так хвастают своим искусством в резьбе, не могут сделать ничего подобного.

Оставим оружейника встречать нового гостя и скажем, что значили в ту эпоху начальники вооруженных шаек и какой род войны вели Голландия или, скорее, утрехтская епархия.

Увы! Это не была честная и благородная война против чужеземцев, для защиты независимости или чести отечества, это была даже не жертва во имя прав или спасения общества; нет, это была самая худшая из войн, – война партий, без знамени, война безжалостная, кровопролитная, где убийство смешивалось с грабежом, где приступы бывали отчаянные, битвы жестокие, и все это продолжалось беспрерывно до тех пор, пока одна партия исчезла совершенно, оставляя победителю не славу, но угрызения совести.

Во всех странах были подобные войны, но нигде эти ссоры и соперничества партий не были поддерживаемы с большим упрямством, как во Фландрии и Голландии. Война, о которой мы будем говорить, оставила после себя смешное название. Она названа войной «удочки и трески» и началась в 1350 году, вот по какому случаю:

Вильгельм IV, граф Геннегау, Зеландии и Голландии, умер в 1345 году, не оставив детей. Ему наследовала старшая сестра Маргарита, супруга императора Людвига Баварского. Через пять лет после смерти мужа она передала наследство брата второму своему сыну Вильгельму, который обещал выдавать ей ежегодную пенсию. Это обещание не было исполнено, потому что через несколько месяцев сын отказался от выдачи пенсии. Маргарита прибыла в Голландию, чтобы снова принять управление, от которого отказалась, но оказалось, что если легко передать корону, то очень трудно взять ее назад. Вильгельм не только не возвратил того, что получил, но решился еще вести войну с матерью. На его стороне были могущественные дворяне и главные города Голландии. Эта партия приняла название «трески», желая доказать, что она уничтожит своих противников, как эта прожорливая рыба проглатывает маленьких рыбок, попадающих ей. Партия Маргариты, хотя малочисленная, храбро приготовилась к борьбе и назвалась «удочками», как бы говоря: ловкостью и хитростью мы будем ловить наших врагов, как на удочку ловят рыб.

Мы не будем следить за всеми событиями этой печальной войны, начавшейся тем, что сын восстал против матери. Скажем только, что она продолжалась еще сто сорок лет, после смерти Маргариты и Вильгельма, поддерживаемая теми же городами, из поколения в поколение, теми же семействами.

Когда все трое вошли в комнату, там находилось новое лицо странной, смешной наружности. Это был человек не выше трех футов, с огромной головой, почти квадратный, на коротеньких ножках. Нельзя было смотреть без смеха на эту живую карикатуру, но лицо карлика выражало столько доброты, что под безобразием заметна была душа, смелость и преданность. Еще мальчиком бедный Генрих много терпел насмешек и дурного обращения, особенно от хозяина своего, трактирщика, у которого служил на конюшне. Шафлер, увидев однажды, как мучили бедного уродца, сжалился над ним и взял его к себе. Генрих начал упрашивать его, чтобы он дал ему место конюшего.

– Я знаю, мессир, – говорил он, – что такому красивому дворянину, как вы, не очень приятно взять в службу урода, но ваша красота выиграет еще более от моего безобразия, и притом вы знаете, что если оболочка моя дурна, то сердце доброе, готовое жертвовать вам всем, даже жизнью. Вы не раскаетесь в вашем добром поступке. Я буду следовать за вами везде, как собака, дома буду служить вам, на войне не отойду от вас и буду счастлив, если приму удар, назначенный для моего господина.

Шафлер исполнил желание карлика и, как докажет эта история, доброе дело принесло ему пользу.

При виде конюшего графа, оружейник не мог удержаться, чтобы не захохотать; но Генрих, привыкший производить такое впечатление, не обратил на это внимания и, кланяясь почтительно своему господину, сказал:

– Простите, мессир, что я осмелился придти сюда без вашего позволения… но случилось важное дело…

Фрокар, узнав все, что ему было нужно, поспешил выйти из Амерсфорта и скоро был в лагере Перолио у Нардена. Ему надобно было предупредить его, что Шафлер будет просить пропуск у бурграфа Монфортского, которого надобно было уговорить, чтобы он отказал в этом графу.

С первых слов бандита Перолио пришел в бешенство от одной мысли, что соперник его овладеет Марией и, чтобы помешать этому, он готов был на все. Он тотчас же продиктовал письмо к бурграфу, извещая, что несколько неприятельских офицеров хотят просить пропуск под предлогом свидания одного из них с невестой, но что они намерены проникнуть до приверженцев епископа и с их помощью овладеть городом. Стало быть, опасно и безрассудно давать пропуск в такое время.

Когда письмо было запечатано, Видаль получил приказание доставить его, как можно скорее, самому бурграфу Монфортскому. Стало быть, Шафлеру было мало надежды на согласие бурграфа. Успокоенный на этот счет, Фрокар взял четырех воинов, получивших приказание повиноваться ему беспрекословно; кроме того, капитан пожаловал своему наперснику несколько золотых монет на мелкие издержки. Отпуская его, Перолио прибавил, чтобы он не смел употреблять силы, не делал никакого шума в монастыре и не заставил его поссориться с бургомистром.

Бандит обещал, что все пойдет хорошо, зная однако, что если ему одному удастся похитить молодую девушку, даже и с шумом, то Перолио защитит его от бурграфа или скроет так, что никто не найдет виноватого. Впрочем, он успел придумать план и надеялся на успех.

Сам он пошел прямо в Зест, а помощников своих послал в Утрехт, чтобы они там переоделись и купили удобные, прочные носилки, в которых переносят больных или хрупкие вещи. Он назначил им день и место, где они должны сойтись.

Когда оружейник прибыл в Утрехт, весь город готовился к празднеству.

Читатели помнят, что Перолио обещал взять Нарден. Накануне приступа он узнал, что капитан Салазар идет со всем своим войском на помощь городу. Не желая попасть между двух огней, начальник Черной Шайки поспешил снять осаду и решил напасть на какое-нибудь другое укрепленное место, не ожидавшее неприятеля.

Между Утрехтом и Амстердамом был укрепленный блокгауз, считавшийся важнейшим стратегическим пунктом всей епархии, потому что мог прервать сообщение между Амстердамом и Утрехтом. Притом блокгауз служил передовой защитой Утрехта, и в продолжении целого столетия жители Амстердама старались несколько раз завладеть им, чтобы разрушить до основания, но это им не удавалось.

В эту минуту, хотя епископ Давид принужден был оставить Утрехт, блокгауз остался в его власти, что было очень неприятно для бурграфа, который должен был всегда быть готовым отражать нападение, и если бы Давид послушался Шафлера и других начальников своих войск, Утрехт был бы давно взят. Но робость и нерешительность епископа не позволяли ему сделать это, и он только назначил в блокгауз сильный гарнизон под начальством капитана Салазара. Вызвать войско из этой крепости было высшим неблагоразумием, но епископ сделал это, чтобы спасти Нарден, а в блокгауз послал отряд голландцев, недостаточный для защиты крепости.

Салазар, как благоразумный человек, не вышел бы из блокгауза прежде прихода голландцев, но зная также, что Перолио осаждает Нарден, который не в силах выдержать приступа, пустился в путь, оставив в крепости не больше ста человек.

Мы уже сказали, в каком отчаянии был отец Марии, выйдя из дворца бурграфа. Он понимал все свое бессилие, знал, что не добьется правосудия за похищение своей дочери, и его отчаяние дошло почти до безумия. Он схватил железную полосу и притаился за углом дворца, чтобы убить Перолио, когда тот выйдет.

Однако успокоившись немного, честный Вальтер размыслил, что это будет не мщение, а убийство. Если он убьет злодея, то положение Марии будет еще печальней, коли она находится во власти Черной Шайки. Бандиты отомстят ей за смерть своего капитана, и эта мысль так поразила бедного отца, что он упал почти без чувство на ступени дворца епископа.

В эту минуту Вальтер был слаб, как ребенок, и не заметил бы, если бы перед ним остановился Перолио. Он забыл о мщении и помнил только о спасении Марии. Где она была в это время, с кем? Где найти доказательства, требуемые бурграфом, у кого спросить их?

Покуда бедный отец мучился этими мыслями, он не заметил, что из дворца вышел человек, и остановился, глядя с участием на оружейника. Он, кажется, дожидался, чтобы Вальтер заговорил с ним, и оружейник, заметив его, наконец узнал в нем одного из приближенных Перолио. Заметив участие во взоре молодого человека, который не походил на диких и грубых солдат Черной Шайки, Вальтер встал и, с жаром схватив руку Видаля, сказал:

– Вы знаете кто я, вы можете мне помочь!

Но что же случилось с дочерью оружейника? Куда отвел ее Фрокар?

Вернемся к той минуте, когда ван Шафлер поручил Франку проводить Марию из монастыря в Дурстед.

Сам Шафлер хотел дождаться ее в небольшом селении по дороге в Дурстед, но когда собрался ехать, за ним прислал епископ Давид и ослушаться не было никакой возможности.

Епископ был в большом волнении. Он только что узнал о взятии блокгауза, и это его сильно опечалило, тем более, что на последнем военном совете Шафлер предсказал, что форт этот будет взять, и предлагал предупредить это нападением на Утрехт, но, по всегдашней своей нерешительности, Давид отложил эту меру, и теперь раскаивался искренно, что не послушался самого верного из своих приверженцев.

Гордый бургундец принял Шафлера очень ласково и просил его тотчас же отправиться в селение Гильверсум, и оттуда действовать по своему усмотрению, не допуская удочек занимать другие места.

В сказке, придуманной Жуанитой для спасения Франка, была часть правды. Действительно, телега с лошадью ждала их за селением и возничий по имени Гоби, глупый на вид, дожидался их. Это было очень кстати для Франка, Потому что рана его, хотя и легкая, мешала идти пешком.

Молодой человек расположился очень удобно на подушках, принесенных Тоби неизвестно откуда, и Жуанита села возле него, чтобы поддерживать его голову и защищать от толчков.

– Так вы меня не узнали? – спросила она Франка, когда они отъехали немного от Эмна.

Франк признался, что не помнит, где встречался с ней.

– Значит у меня больше памяти, чем у вас, потому что я не забыла услуги, оказанной мне одним купцом, которого звали Франк.