Старый квартал мало изменился. Я стоял у окна в спальне Чарли Даггеры, глядя на серые пятна многоквартирных домов, высящихся в холодном зимнем небе. Солнца не было. День был холодным, мрачным и казался каким-то угрожающим, словно оттого, что Чарли Даггера лежал в гробу.

Гробовщик мастерски застегнул воротник Чарли так, что большая часть ножевой раны поперек его горла оказалась прикрытой. Остальное скрывал густой грим и полумрак в комнате, но все знали, что прячется под гримом. Все знали, но никто не говорил об этом.

Присутствующим принесли вина, и я налил себе изрядную порцию. Чарли и я еще мальчишками вместе прицеплялись к троллейбусам, что ходили некогда по Первой авеню. Это было много лет назад, и я не видел Чарли с тех пор, как у меня отобрали лицензию. Я, возможно, так никогда бы и не встретил Чарли, живым или мертвым, если бы не забежал к Лосю на Четырнадцатую улицу. Он рассказал мне о Чарли и просил прийти выразить соболезнование. Он не обратил внимания на трехдневную щетину на моем лице и на красные прожилки в глазах. Он пренебрег всем этим и попросил меня прийти помянуть умершего друга детства, и я согласился.

– Ну как ты? – спрашивал теперь Лось. Двумя тонкими пальцами он держал низкий стакан.

Лось был очень маленьким человечком, сохранившим жидкие волосы лишь на самом затылке. Он тоже был совсем еще маленьким ребенком, когда мы наградили его этой мужественной кличкой.

Он будил меня, тормоша и окликая по имени, и я проснулся с занесенным кулаком, готовый разнести ему башку. Опять повторялся ночной кошмар, – сон, в котором полуобнаженная Тони в объятиях Паркера смеялась надо мной, сон, который всегда заканчивался одинаково – рукоять моего сорок восьмого вновь и вновь опускалась на отвратительную рожу Паркера, а на заднем плане все громче и громче визжала Тони. Только на этот раз во сне появился новый голос, который звал: «Курт! Курт Кеннон!»

Я резко вскочил с занесенным кулаком, но крепкая рука сжала мое запястье.

– Курт, ради Бога... Это я, Руди!

Я с усилием разлепил глаза и всмотрелся в полумрак комнаты.

Подо мной – кровать, на мне – одеяло, а на краю кровати – горилла. Гориллу звали Руди, и я смутно помнил ее как парня, который когда-то давно жил где-то в Бронксе.