Стоял август, и дождя вообще-то не должно было быть. Хотя дождь — слишком сильное слово для мельчайшей водяной пыли, которая мутноватой пеленой закрывала окрестности и заставляла неутомимо работать «дворники» моей машины. Я ехал на юг и находился примерно на полпути между Лос-Анджелесом и Сан-Диего.

Здание школы, вместе с принадлежащим ей большим участком, вытянувшимся вдоль морского побережья, осталось справа от шоссе. В направлении моря я заметил тусклый блеск, болот, давших этому месту название «Проклятая лагуна». Голубая цапля, казавшаяся на таком расстоянии крошечной, стояла, как статуэтка, на краю взъерошенной ветром воды.

Я въехал на пришкольный участок через автоматические ворота. Седой человек в синей форме вышел из будки и, прихрамывая, двинулся ко мне.

— У вас есть пропуск?

— Доктор Спонти просил меня приехать. Я — Арчер.

Восточный корпус был вытянутым оштукатуренным зданием, внешний вид которого никак не вязался с окружающим пейзажем. Высокие узкие окна закрывались наглухо и создавали ощущение унылой безликости. Возможно, все-таки это была тюрьма, хотя и замаскированная. Остролистый кустарник, окружавший лужайку перед зданием, более напоминал ограду, чем зеленые насаждения. Трава казалась неживой даже под дождем.

Так же выглядела и шеренга подростков, направлявшихся строем к главному подъезду в то время, как я подходил туда… Мальчики почти всех возрастов, от двенадцати до двадцати лет, и на вид самые разные, с одной-единственной общей чертой: они маршировали с опущенными головами, словно солдаты побежденной армии. И мне вспомнились молоденькие солдаты, которых мы брали в плен на Рейне в последние дни прошлой войны.

Двое студентов-руководителей поддерживали некоторое подобие строя. Я последовал за ними и вошел в большую комнату, вероятно для отдыха, обставленную довольно ветхой мебелью. Руководители прошли прямо к столу для пинг-понга, взяли ракетки и начали быструю и резкую игру. Несколько ребят стали наблюдать за игрой, четверо или пятеро уткнулись в комиксы. Большинство же столпилось вокруг меня, уставившись мне прямо в лицо. Молодой парень, на физиономии которого пробивалась поросль и которому уже следовало бы начать бриться, улыбаясь, подошел ко мне. Его улыбка была просто ослепительна, но она быстро исчезла, оставив ощущение оптического обмана. Он встал настолько близко, что слегка толкнул меня локтем. Некоторые собаки вот так же подталкивают вас, как бы испытывая ваше дружелюбие.

— Вы новый надзиратель?

— Я думал, что здесь надзиратель — мистер Патч.

Миссис Маллоу вывела меня через черный ход, который был уже закрыт. Дождь за это время стал сильнее. Потемневшие тучи скопились над холмами, и казалось, что конца дождю не будет.

Я направился к административному корпусу. Надо было сообщить Спонти, что я все-таки намерен повидать родителей Тома Хиллмана, нравится ему или нет.

Сведения о Томе, которые я получил от тех, кто его терпеть не мог, и от тех, кому он нравился, не давали ясного представления ни о его привычках, ни о его личности.

Он мог быть и обиженным подростком, и психопатом, знавшим, как понравиться женщинам старше себя, а мог находиться между двумя состояниями, как Альфред Третий.

Я не смотрел по сторонам, и меня чуть-чуть не сбило желтое такси, въезжавшее на стоянку. Мужчина в твидовом костюме, сидевший на заднем сиденье, вышел из машины. Я полагал, что он извинится, но он даже не обратил на меня внимания.

Уютная, обсаженная дубами извилистая аллея, поднимаясь вверх, огибала лужайку перед домом Хиллманов. Это была большая старая испанская усадьба с белыми оштукатуренными стенами, орнаментами на окнах из стальных металлических полос и красной черепичной крышей, сейчас тусклой от дождя. Около дома стоял большой черный «кадиллак».

— Я собирался сегодня ехать на своей машине, — сказал Хиллман, — но не решился. Благодарю вас, что подвезли меня.

От меня явно хотели избавиться. Он прошел вперед, а я ощутил досаду, но, проглотив ее, последовал за ним, войдя в дверь прежде, чем она закрылась.

Конечно, он был поглощен мыслями о жене. Она ждала его в холле, сидя в испанском кресле, подавшись вперед. Высокая спинка кресла делала ее на вид более хрупкой, чем она была на самом деле. В гладкой поверхности кафельного пола отражались туфли из крокодиловой кожи. В свои сорок лет она все еще была очень красива и изящна.

Весь вид ее выражал полное отчаяние и беспомощность. Она напоминала брошенную, всеми забытую куклу. Зеленое платье подчеркивало бледность лица.

Я заставил себя спокойно выйти через главный вход, достал из машины плащ и шляпу и пошел вниз по извилистой аллее. Капли дождя шуршали в лежащих на земле дубовых листьях. Я раздумывал над тем, что слышал и видел в доме Хиллмана. Молодые люди, определенно, трудны для понимания. Может быть, Стелла Карлсон, если бы я повидал ее, помогла бы мне понять Тома?

Почтовый ящик Карлсонов находился в паре сотен ярдов вниз по дороге. Это была точная миниатюрная копия, вплоть до ставен, их белого колониального дома с зелеными ставнями, что и направило меня по неверному пути, подобно дурного тона рекламе.

Я поднялся по дорожке к кирпичному крыльцу и постучал. Дверь открыла красивая рыжеволосая женщина, ее глаза холодно взглянули на меня.

— Да?

Пожалуй, вряд ли я вошел бы в этот дом запросто — нужна была какая-то хитрость, чтобы провести ее.

— Вас ждут, мистер Бойд.

Уже немолодая горничная фыркнула, показывая свое неодобрение, и отступила назад.

Я решительно стряхнул снег со своих коротко подстриженных волос, прежде чем войти в «Дом колдовства». Несколько месяцев назад один из иллюстрированных журналов посвятил ему целый фоторепортаж и сделал это так хорошо, что теперь интерьер дома меня не слишком удивил. Легкий аромат, который, казалось, распространялся пр всем помещениям благодаря искусно проведенной вентиляции, заставил мои ноздри затрепетать. Ноги сразу поглотила плотная шерсть синего китайского ковра, и в первое мгновение мне даже показалось, что с ними что-то произошло. Стены холла были задрапированы черным бархатом, а потолок, переливчато-зеленый, приятно освещался скрытыми светильниками.

Горничная проводила меня к спрятанной в глубине холла лестнице, охраняемой гигантской египетской кошкой из синего венецианского стекла. Стоило мне к ней приблизиться, как в ее хищных глазах загорелся недобрый огонек, но, может быть, мне это просто показалось.

— Мисс Лорд просила вас спуститься вниз.

Когда я встал, на следующее утро, снег уже перестал. В голубом небе светило бледное солнце. Обширный Центральный парк был покрыт белым покрывалом, по краям которого проходила кайма из черного кружева, сплетенного голыми ветками. На ближайшие несколько часов

Манхеттен приобрел праздничный вид. Я сделал все как обычно: принял душ, приготовил легкий завтрак. Солнце еще светило по-прежнему ярко, когда привратник остановил для меня такси.

Акционерное общество Чарли Фремонта помещалось на третьем этаже солидной здания в центре города.Оно сохраняло все атрибуты пошлого —был даже мальчик в униформе у лифта. Я вошел в выставочный зал, как в царство хрусталя: здесь сверкали две огромные люстры, и все вокруг было заполнен0 духами Фремонта в хрустальных флаконах всех размеров и форм. Конечно, запахи стояли неописуемые, носились вокруг меня создавая атмосферу роскошного борделя в Новом Орлеане в начале прошлого века.

Блондинка с китайскими голубыми глазами, ярко блестевшими, как и ее покрытие лаком волосы, решительно направилась ко мне. Она была одета в черный костюм, который плотно, словно футляр, облегал ее до самого подбородка, наверное, чтобы нe дать шее сломаться. Этот футляр затруднял движения ее тяжелых ляжек, когда она шла мне навстречу.

— Что вам угодно?

На Лео Стале не было шляпы, когда в тот же вечер, часов около семи, он открыл мне дверь. Тем не менее, он действительно был похож на большой стакан воды, как его обрисовала миссис Малон. Ему было лет тридцать пять, высокий, немного сутулый и страшно худой. В редких каштановых волосах — плешинки, темные глаза казались ледяными.

— Кто вы такой? — спросил он резким и недовольным гоном.

— Дэнни Бойд,— ответил я,— мисс Лорд...

— Да, да, она говорила мне о вас.— Он с живостью покивал головой.— Входите, мистер Бойд.

Я последовал за ним в строгую гостиную. Шторы не были задернуты, и из окон открывался превосходный вид на Саутон-Плейс. Возможно, в светлое время дня можно было увидеть Ист-Ривер. Коротким жестом он указал мне на двухместный диванчик с жесткой спинкой. Сам сел напротив на какой-то диковинный стул явно колониального стиля и, вероятно, очень неудобный.

Я одолел два этажа бывшего отеля и позвонил.

«Жизнь в Манхеттене,— рассуждал я философски,— это беспрерывная смена взлетов и падений...» Мне показалось, что я грежу, когда дверь открылась и на пороге показался Оги Кран. Его маленькие глазки смотрели на меня так, будто хотели пробуравить.

— Это опять ты? — проворчал он своим тягучим голосом.— Что с тобой происходит? Ты недостаточно продегустировал то, что недавно получил от меня, и пришел получить еще одну порцию? Никогда не видел потрошителя, который любит, чтобы потрошили его.

Я ударил его. В данный момент это было единственное, что могло прекратить его болтовню.

Погрузив четыре жестких пальца в его солнечное сплетение, я вложил в удар весь свой вес. Он начал сгибаться пополам, и лицо его стало совсем серым. Я сжал кулак и ударил его прямо между глаз: сухой звук удара прозвучал вполне удовлетворительно. Так как он падал вперед, я деликатно посторонился, давая ему возможность шлепнуться лицом на пол. Потом перешагнул через него и вошел в квартиру.

Максин закончила сушить свои волосы и обернула полотенце вокруг талии.

— Мы сможем поговорить наверху, там будет удобнее,— небрежно проговорила она.— Мне нужно выпить чего-нибудь. Джонатан всегда так действует на меня! А на самом деле, какова она, эта его танцовщица?

— Она брюнетка, хорошо сложена.

— С большой грудью? Такой, что тянет ее вниз?

Максин торжествующе улыбнулась, когда я подтвердил ее предположение.