История Флоренции (Книги 5-8)

Макиавелли Николо

КНИГА ПЯТАЯ

Переживая беспрерывные превращения, все государства обычно из состояния упорядоченности переходят к беспорядку, а затем от беспорядка к новому порядку. Поскольку уж от самой природы вещам этого мира не дано останавливаться, они, достигнув некоего совершенства и будучи уже не способны к дальнейшему подъему, неизбежно должны приходить в упадок, и наоборот, находясь в состоянии полного упадка, до предела подорванные беспорядками, они не в состоянии пасть еще ниже и по необходимости должны идти на подъем. Так вот всегда все от добра снижается ко злу и от зла поднимается к благу. Ибо добродетель порождает мир, мир порождает бездеятельность, бездеятельность - беспорядок, а беспорядок - погибель и соответственно - новый порядок порождается беспорядком, порядок рождает доблесть, а от нее проистекают слава и благоденствие. Мудрецы заметили также, что ученость никогда не занимает первого места, оно отведено военному делу, и в государстве появляются сперва военачальники, а затем уж философы. Когда хорошо подготовленное и организованное войско принесло победу, а победа - мир, могут ли сила и воинственность подточиться бездеятельностью более благородного свойства, чем ученая созерцательность, и может ли бездеятельность проникнуть в хорошо устроенное государство, вооружившись каким-либо менее возвышенным и опасным соблазном? Это прекрасно осознал Катон, когда в Рим прибыли из Афин в качестве послов к сенату философы Диоген и Карнеад. Увидев, что римская молодежь начала восхищенно увлекаться ими, и поняв, какой опасностью для отечества чревата благородная бездеятельность любомудрия, он постарался принять меры, чтобы в дальнейшем ни один философ не мог найти в Риме приюта.

Вот что приводит государство к гибели, но, когда предел бедствий достигнут, вразумленные им люди возвращаются, как уже сказано было, к порядку, если, впрочем, их не ввергает в беспомощность сила каких-либо чрезвычайных обстоятельств. От тех же самых причин Италия то благоденствовала, то бедствовала сперва при древних этрусках, затем под владычеством римлян. И хотя затем, на развалинах Римского государства, не возникло ничего, что могло бы каким-то образом превзойти его так, чтобы Италия со славой благоденствовала под управлением доблестного государя, тем не менее многими новыми городами и государствами, возникавшими на римских развалинах, проявлено было столько доблести, что хотя ни одно из них не сумело возобладать над другими, они оказались настолько хорошо устроенными и упорядоченными, что сумели избавить и защитить Италию от варваров.

Если среди этих государств Флоренция не отличалась большими размерами, она все же не уступала им ни во влиянии, ни в мощи. Пребывая в центре Италии, будучи богатыми и всегда готовыми напасть на врага, флорентийцы либо успешно завершали навязанные им войны, либо способствовали победе тех, на чью сторону склонялись. Если воинственность этих новых государств не давала флорентийцам долгое время наслаждаться миром, то и бедствия войны тоже не бывали для них гибельны.

Нельзя, конечно, говорить о мире там, где государства постоянно нападают друг на друга, но трудно также называть настоящей войной такие распри, когда люди не умерщвляют друг друга, города не подвергаются разгрому и не уничтожаются. Подобные войны велись вообще так вяло, что начинали их без особого страха, продолжали без опасности для любой из сторон и завершали без ущерба. Таким образом, воинская доблесть, обычно угасающая в других государствах из-за долгих лет мирной жизни, в Италии исчезла вследствие той низменной вялости, с которой в ней велись войны. Об этом ясно свидетельствуют события за время с 1434 по 1494 год, которые здесь будут изложены так, что читатель увидит, каким образом варварам снова была открыта дорога в Италию и как случилось, что Италия сама отдалась им в рабство. И если деяния наших государей и вовне и внутри страны отнюдь не вызывают того восхищения, с коим мы читаем о деяниях древних, то с несколько иной точки зрения они могут вызвать не меньшее изумление - каким образом множество столь благородных народов могло быть обуздано воинской силой, столь ничтожной и столь бездарно руководимой. И если в повествованиях о событиях, случившихся в столь разложившемся обществе, не придется говорить ни о храбрости воина, ни о доблести полководца, ни о любви к отечеству гражданина, то во всяком случае можно будет показать, к какому коварству, к каким ловким ухищрениям прибегали и государи, и солдаты, и вожди республик, чтобы сохранить уважение, которого они никак не заслуживали. И, может быть, ознакомиться со всеми этими делами будет не менее полезно, чем с деяниями древности, ибо если последние служат великодушным сердцам примером для подражания, то первые вызовут в тех же сердцах стремление избегать их и препятствовать им.

КНИГА ШЕСТАЯ

Цель всех тех, кто когда-либо начинал войну, всегда состояла в том, - и это вполне разумно, - чтобы обогатиться самим и сделать врага беднее. Ни для чего иного победа не нужна, приобретений же хотят для того, чтобы увеличить свою мощь и ослабить противника. Из этого следует, что всякий раз, когда победа сделала тебя беднее, чем ты был, а завоевания ослабили, ты либо перешел предел той цели, ради которой затеял войну, либо не дотянул до нее. Война обогащает того государя или ту республику, которые разбивают врага наголову, забирают себе в добычу все, чего хотят, и получают выкуп за пленных. Напротив, война обедняет того, кто не в состоянии, даже в случае победы, уничтожить врага, а добыча и выкуп за пленных принадлежат не ему, а его солдатам. Государство в случае поражения попадает в беду, но такая неполная победа для него в тысячу раз хуже, ибо, побежденное, оно терпит только от врагов, а в качестве победителя вынуждено соглашаться с домогательствами друзей, тем менее выносимые, что они менее обоснованы, и что в этом случае ему приходится возложить на плечи своих подданных или граждан бремя новых поборов и налогов. И если в таком государстве у правителей есть человеческие чувства, они не могут по-настоящему радоваться победе, ухудшившей положение его подданных. Древние, разумно устроенные республики имели обыкновение после победы пополнять свою казну золотом и серебром, раздавать подарки народу, облагать данью подданных и устраивать по этому поводу игры и торжественные празднества. Победы же описываемого нами времени ведут к опустошению казны, а затем к обеднению народа, и при этом не обеспечивают безопасность от побежденного врага. Причиной всего такого неустройства являются нелепые способы ведения войны. Когда побежденного врага только обирают, а не держат в плену или не убивают, он ожидает только до нового нападения на победителя, чтобы нашелся кто-то способный снабдить его оружием и конями. Когда добыча и выкуп принадлежат солдатам, государство, одержавшее победу, не может воспользоваться ими, чтобы нанять новых солдат, а выжимает средства из народа, ибо такая победа дает народу только одно - делает его правителей более алчными и менее осторожными в обложении своих граждан. Эти состоящие на оплате войска довели военное дело до положения, при котором и победители, и побежденные, чтобы добиться повиновения от своих войск, должны были добывать все новые и новые средства, ибо одним надо было заново снаряжать эти войска, а другим награждать их. Одни наемники без оружия и коней воевать не могли, другие без новых наград не хотели. Так победитель не слишком наслаждался победой, а побежденный не слишком терпел от поражения, ибо первый лишен был возможности полностью использовать победу, а второй всегда имел возможность готовиться к новой схватке.

Столь безрассудный и постыдный способ ведения войны все время приводил к тому, что Никколо Пиччинино вновь оказывался в седле еще до того, как Италия могла узнать о его разгроме, и обрушивался на врага еще сильнее, чем до поражения. Из-за этого он после поражения в Тенне смог захватить Верону; после того как войска его были рассеяны в Вероне, сумел с крупными силами вторгнуться в Тоскану; после полного разгрома при Ангиари, едва вступив обратно в Романью, имел уже больше войск, чем когда-либо. Это-то и вдохнуло в герцога Миланского надежду на то, что ему удастся защитить Ломбардию, каковую из-за отсутствия Никколо он мыслил уже почти что потерянной. Ибо, пока Никколо держал в страхе Тоскану, герцог дошел до такой крайности, что боялся уже за свое собственное владение. Считая, что гибель его может прийти еще до того, как Никколо, уже вызванный из Тосканы, явится ему на помощь, он решил использовать средство, которое и раньше бывало ему всегда полезно в подобном положении, и попытать счастья хитростью, раз не удалось это сделать силой. Чтобы обуздать боевой пыл графа Сфорца, он подослал к нему в Пескьеру Никколо д'Эсте, феррарского государя, который от имени герцога стал уговаривать его склониться к миру. Он принялся доказывать, что война эта отнюдь не в интересах графа, ибо, если герцог будет ослаблен настолько, что никому уже не станет внушать опасений, он, Сфорца, первый от этого пострадает, ибо Венеция и Флоренция перестанут в нем нуждаться. Он добавил также, что в доказательство своего искреннего стремления к миру герцог возобновляет свое предложение породниться с ним и готов немедленно отправить свою дочь в Феррару с тем, что тотчас же после замирения она будет отдана ему в жены. Граф на это ответил, что если герцог и впрямь желает мира, то нет ничего легче, как заключить его, ибо Венеция и Флоренция тоже ничего иного не хотят. Однако трудно этому поверить, ибо известно, что герцог всегда склонялся к миру лишь в самой крайней необходимости, а как только эта необходимость исчезала, он снова начинал стремиться к войне. Нет у него веры и в желание герцога породниться c ним, ибо слишком часто его на этом ловили. Впрочем, по окончании войны он в отношении брачного союза с домом герцога поступит так, как ему посоветуют друзья.