Эрвин — отец никогда не называл его так, поскольку выбор имени мальчика принадлежал его покойной матери — медленно шел через поле со стороны старой каменоломни и подбирал с земли отпиленные деревянные чурки, которые ему предстояло затем сложить в располагавшемся рядом с домом старом сарае, где у них хранились инструменты.

Лето было в разгаре, однако в это раннее утро калифорнийский воздух был свеж и даже прохладен. Про себя Эрвин думал о том, что отцу следовало бы давно пригнать с центральной усадьбы небольшой грузовик и одним махом перевезти на нем все деревяшки, вместо того, чтобы заставлять его совершать эти бесконечные челночные ходки и делать все вручную. Однако отец до сих пор никак не мог собраться сделать это, хотя по-прежнему требовал от мальчика, чтобы тот регулярно — вот как в это воскресное утро — затапливал в комнате печь.

Так и тащился Эрвин — высокий, худощавый мальчик, одетый в поношенные и грязные синие джинсы и коричневый шерстяной свитер, — в направлении маленького каркасного домика, время от времени неловко поправляя одной рукой сползавшие на кончик носа очки в металлической оправе, стекла в которых даже запотели от его стараний.

Двигался он медленно, но упорно, стараясь не наступать на кустики крапивы — его светлая, почти прозрачная кожа была очень чувствительна к любым раздражениям. Кроме того, он краем глаза поглядывал на оставшуюся высокую траву, где всегда могла затаиться гремучая змея. В следующем августе Эрвину должно было исполниться двенадцать лет, однако он уже достаточно хорошо знал дорогу к дому от ранчо, на котором его отец числился наемным рабочим.

Неожиданно на память мальчику пришел его пес Боло — при мысли о нем у Эрвина, как и прежде, перехватило в горле, очки, как ему показалось, запотели еще больше, а в глазах противно защипало. Боло прожил с ним больше четырех лет и мальчик не расставался с ним ни днем, ни ночью.