Когда ты просыпаешься утром, которого ждал всю свою жизнь, то все происходит почти мгновенно. Никакой полудремы, никакой раскачки и никаких там выкрутасов типа «душа медленно возвращается в свое тело из объятий Морфея» и прочей дребедени. Просто открыл глаза — и ты уже проснулся, как будто и не было никакого сна. Вот так со мной и случилось. Ведь в то утро и должно было все произойти.

Я буквально дрожал от накопившегося возбуждения и желания, чтобы все уже осталось позади, хотя лучше было поберечь свои нервы для решающей минуты, — в ближайшие час-полтора ничего не произойдет, ну, разве что в половине шестого. А сейчас было еще около четырех, правда, темно и почти ничего толком не видно, но я точно чувствовал, что еще только несколько минут пятого. Слишком мало света проникало в помещение через единственное окно, и, казалось, пробиваясь через изливавшееся наружу зловоние, он попадал туда изрядно потрепанным. Ведь в тюремном бараке спали семьдесят два немытых мужика, прикованных к своим койкам. А когда запах семидесяти двух давно не мытых тел сливался воедино, получалось нечто непостижимое для среднего ума.

Но даже это не могло запугать наше раннее утро. Неукротимое и упорное, оно всегда возвращалось и его крохотная частичка перепадала и мне. Я уже не спал, предвкушая встречу, жадно вдыхая свою долю утренней свежести, и в моей памяти оживали картины прошлой жизни: птицы состязались в пении как средневековые рыцари на турнире, кукарекали петухи, мычали коровы. «Не-е-т сена, не-е-е-т молока» — так моя бабушка переводила мне их язык, и дед вполне разделял эту точку зрения. Он вообще знал массу ненужных и бесполезных вещей, например, мог перечислить по именам всех любовниц Адриана, назвать истинную причину (замалчиваемую историками), подвигнувшую короля Ричарда предпринять третий крестовый поход, или неделю, когда спариваются северные олени, а также часы приливов в Новой Скотии.

Похоже, ему было известно все, кроме того, как вести хозяйство на ферме, и потому он предпочитал полеживать на пуховой перине в боковушке, где Лонгстрит однажды провел целую ночь, укутавшись лоскутным одеялом, под которым я часто прятался от старого Джона Брауна из Осаватоми, давно покойного, беспокойный дух которого похищал непослушных детей. Я лежал и прислушивался к утренним звукам, прятался от старого Джона (или от кого-то еще, трудно сказать), испытывая все детские страхи (которые не так разрушительны, как у взрослых) и ждал, когда наступит день…

Полумрак начинал рассеиваться, люди начинали просыпаться, позвякивая цепями, но чтобы понять, что все пришло в движение, эти звуки были излишни, это можно было ощутить по нараставшему зловонию; нечто подобное происходит, когда чистят лук. Обитатели барака закашлялись, заворчали, отхаркиваясь и отплевываясь. На соседней койке потянулся Бадлонг, тощий, плюгавый педераст, и повернулся ко мне.

Та часть поля, где мы работали, была на полпути между зарослями эвкалипта и ирригационной канавой. Мы собирали созревшие дыни, складывали их небольшими кучками, которые позже подберут грузовики, и постепенно продвигались к зарослям эвкалипта. Байерс привязал лошадь к молодому деревцу, а сам пристроился в его тени с трубкой в зубах, как капитан, наблюдавший за действиями своей команды. Вот только в руках он держал винчестер.

Мы с Токо работали в некотором отдалении от основной группы. Это было хорошим знаком. Теперь мне не нужно было выполнять норму.

— Пожалуй, нам надо спешить, не так ли? — заволновался Токо.

— У нас еще масса времени, — снова успокоил я его. Теперь моя уверенность в успехе была непоколебима, я просто чувствовал запах удачи.

— Все-таки уже поздновато…

Мы миновали центр города, оказались в торговом районе и остановились у гаража с вывеской «Гараж Мейсона». Это было небольшое, довольно запущенное одноэтажное здание с воротами посредине. Джинкс проехал почти через весь гараж и наконец запарковался между двумя машинами. Когда мы вышли, я увидел, что к нам приближаются двое. Один из них почти бежал. Ему было не больше двадцати трех. Широк в кости и одет в чистый белый комбинезон, над левым карманом которого красными нитками было вышито «Нельс». В одной руке он держал пару номерных знаков, а в другой — маленький гаечный ключ. Ни слова не говоря, он тут же принялся отвинчивать номера с нашей машины. Второй приближался к нам неторопливой прихрамывающей походкой. Я заметил, что у него была искалечена нога. Было ему около сорока, и одет он был в засаленный комбинезон без всяких вышивок. С грубого, некрасивого лица настороженно смотрели голубые глаза.

— Они убили Токо, — сказал он.

Холидей и я удивленно переглянулись: ведь с тех пор не прошло и двух часов. Раньше чем она смогла что-либо ответить, он уже занялся осмотром машины, открыл каждую дверцу, заглянул в салон.

— Должно быть, об этом передавали по радио, — нашлась Холидей.

— Вот именно, — подтвердил Джинкс.

Я купил дневной выпуск одной из местных газет. Несмотря на катастрофу с дирижаблем «Эйкрон», пропавшим где-то над Атлантикой, наше дело было вынесено на первую страницу.

«Четверо жертв на тюремной ферме.

Двое охранников и двое заключенных».

Подобного, говорилось в статье, давно уже следовало ожидать от таких закоренелых преступников, как Токованда (погибший заключенный) и Коттер (сбежавший), которые работали на тюремной ферме. Близость свободы не давала им покоя. Таких матерых рецидивистов надо держать за неприступными стенами государственных тюрем…

— Монтил-стрит… — объявил водитель.

Спешащие на работу люди заполнили автобус. Я опустил свой десятицентовик в кассу и протиснулся в заднюю часть салона, держа в руках бумажный коричневый пакет с едой, и всем было ясно, что я тоже направляюсь на работу. Первые страницы газет по-прежнему занимали сообщения о нашем побеге, но передовицы уже переключились на морскую катастрофу. «Эйкрон» затонул во время шторма где-то у берегов Нью-Джерси с семьюдесятью тремя членами экипажа и пассажирами на борту, включая командующего военно-воздушными силами, контрадмирала Мофетта. Все разговоры были только об этом. На меня никто не обращал внимания, и мой коричневый пакет был, пожалуй, не нужен. Я сошел на углу с шестью или семью другими пассажирами и направился к гаражу, как будто все годы только этим и занимался.

Джинкс с Мейсоном поджидали меня в конторе.

— Хочу тебя предупредить, — начал Мейсон, — не стоит терять времени впустую.

— А я хочу поскорее рассчитаться за Холидей, — успокоил я его и посмотрел на Джинкса. — У тебя все готово?

— Как договаривались, но боюсь сначала надо рассчитаться с Мейсоном.

Я сидел в ее машине, стоявшей под кроной хлебного дерева неподалеку от того самого дома, где я ее встретил, слушал музыку Берригана по радио и ждал ее появления. Вот уже минут десять как лекция закончилась и слушатели удалились, кто пешком, кто на машине, но свет в окнах продолжал гореть. И никаких следов девушки с бледным лицом и черными волосами.

Мелодия Берригана кончилась, началась другая. Утонченные такты вступления только начали убаюкивать мой мозг, как идиот диктор проорал в микрофон, что мы прослушиваем мелодию Магги Спейнера «У меня новая девушка», словно можно было не узнать то неповторимое вибрато в партии трубы… Да, этот твердолобый идиот, объявлявший по радио номер, просто бесподобен. Неужели он не способен отличить несравненное банджо Кондона от лирического тенор-саксофона Мецца на фоне фортепиано Салливана?

Свет в комнате погас, чего я и дожидался. Оставалось только протянуть руку и выключить радио на самой середине несравненного соло Салливана — и еще мгновение в воздухе вибрировали сочные аккорды его фортепиано. Наконец-то она вышла на улицу. У меня перед глазами все еще стояли Пинки Ли и другие наши ребята там, в том далеком двадцать восьмом (именно Пинки притащил эту запись), и фонограф, ручку которого мы крутили по очереди, и девушка из Моргантауна… Черт бы побрал это радио! Я просто хотел убить время, а вместо этого разбередил душу. Убирайтесь, призраки, прочь, увидимся позже…

Она снова была в одной блузке и без шляпки. В отблесках света, проникавшего сквозь крону хлебного дерева, я мог ясно видеть удивительную бледность ее лица, эти темные волосы, и даже чувствовать запах ее духов, который был исключительно плодом моего воображения, слабой галлюцинацией, вдруг исчезнувшей под напором других воспоминаний.

— Могу я вас подвезти? — услышал я свой собственный голос.

Я еще только начал просыпаться, даже не открывал глаз, но уже понял — что-то не так. Тело, лежавшее рядом со мной в кровати, было мне неприятно, а воздух в комнате затхлый и прокисший. Наконец, открыв глаза, я обнаружил, что дверь в спальне закрыта, окно заперто на задвижку, а в постели рядом со мной лежит Джинкс. Мне ничего не оставалось, как быстро подняться и открыть настежь окно. Комната сразу наполнилась свежим воздухом и гулом просыпающегося города. Я вернулся и стащил с парня одеяло, но даже это его не разбудило. Он только поежился и перевернулся на бок, подобрав колени. Когда я стал трясти его за плечи, Джинкс вздрогнул и открыл глаза.

— Что… что… — пробормотал он, роняя слюну на подушку.

— Сколько раз я просил тебя не закрывать окно?

Потирая глаза, он уселся на постели.

— Оно было открыто, когда я ложился, — бормотал он, позевывая. — Я и не думал закрывать, должно быть, ветер захлопнул створки.

Когда я сообщил, что хочу видеть мистера Мэндона, младшая из двух блондинок в его приемной спросила, как меня зовут. Ее вовсе не интересовало, была у меня предварительная договоренность или по какому делу я пришел, а только мое имя, которое она тут же записала в регистрационный журнал вместе со временем моего визита. Для этого ей пришлось бросить взгляд на стенные часы.

— Он вас ожидает, мистер Мэрфи, — сказала она, завершив эту процедуру. — Вон в ту дверь, пожалуйста…

При этом она открыла дверцу невысокой перегородки, разделявшей комнату на две неравные части, и я направился к двери в кабинет хозяина.

Казалось, что и в этой комнате все было подобрано, чтобы подчеркнуть эксцентричность ее обитателя. Посреди кабинета стоял кольцевой диван, нечто подобное можно видеть в музеях и других публичных местах, но там они располагаются вокруг столбов или колонн. Здесь же ничего подобного не было, и в центре сооружения зияла дыра. Вдоль наружной стены был установлен массивный комод красного дерева, на верхней крышке которого стояли фарфоровая чаша и кувшин, расписанные цветами, а также полотенце, перекинутое через кронштейн. У стены возле двери, через которую я вошел, — небольшой стул с откидывающейся крышкой, вещь чисто утилитарная и непременный атрибут детских спален. Рядом с ним находился книжный шкаф со стеклянными дверцами, забитый всяким хламом, правда, на одной из полок стояли книги по юриспруденции. Противоположная стена была увешана фотографиями в рамках и без оных, которые группировались вокруг цветной репродукции Ангейзера — Буша «Последняя стоянка Кастера», занимая верхнюю половину стены. Нижняя ее часть была скрыта за громадным бюро с наклонной крышкой, старомодным и несуразным, перед которым на высоком стуле восседал сам Мэндон, положив ноги на перекладину.

— Ну, — сказал он, слезая со стула. — Последний раз, когда я вас видел, вы спали как младенец.

Табличка на радиаторе гласила: «дилейдж», это был длинный, приземистый автомобиль с красными дисками колес и обивкой салона из красной кожи. Он стоял перед коттеджем доктора Дариуса Грина среди мусорных куч у обочины и других машин, небольших и дешевых. Это можно было заметить даже при тусклом свете уличных фонарей. Я сразу догадался, чья это машина, намного раньше, чем заглянул в регистрационную карточку, прикрепленную возле рулевой колонки: Маргарет Добсон, 4100 Уиллоу Крик-Драйв. О, Господи, а у этой дамочки с деньгами проблем не бывает, она неплохо упакована.

Ее авто красноречиво свидетельствовало об этом: правосторонняя рулевая колонка, отдельное водительское кресло, всевозможные циферблаты приборов и тумблеры на передней панели. Все надписи были на французском, а из замка зажигания торчал ключ. Я сел за руль и извлек его. Сейчас многие водители оставляли ключи в машине. Большинство из них просто забывали забрать их с собой, остальные делали это из-за самоуверенности и высокомерия, вот и она наверняка из тех же побуждений. Даже если машину украдут, та все равно застрахована, да и в любом случае никаких неудобств от этого не предвиделось: слуга тут же пригонит из гаража еще одну. Брелок на ключе был золотой, с инициалами «М. Д.» в виде вензеля, на кольце болтались еще несколько позолоченных ключей, фигурка святого Кристофера с теми же инициалами и некое приспособление, назначение которого было мне неизвестно. При ближайшем рассмотрении я обнаружил, что это складное увеличительное стекло размером чуть побольше серебряного доллара. Через него я рассмотрел свою находку повнимательнее и обнаружил еще одну надпись: «Четырнадцать каратов чистого золота, Картье». Да, сэр, это вам не дешевые побрякушки…

Я снова вставил ключ в замок зажигания и повернул. Раздался слабый щелчок, тогда я вернул его в прежнее положение и посмотрел в сторону коттеджа. Посетители все еще постигали основы космического сознания, хотя часы на панели уже показывали условленное время нашей встречи — половину десятого. А за окнами коттеджа не было видно никаких признаков оживления. Может быть, у меня еще оставалось время для небольшой прогулки.

— А почему бы и нет? — спросил я себя, поворачивая ключ зажигания. Потом проверил положение рычага коробки передач и выжал педаль стартера. Двигатель завелся почти мгновенно. От неожиданности я выключил зажигание, вышел из машины и прошелся по улице. Ярдов сто прислушивался к отзвукам собственных шагов, и тут же оказался под кроной хлебного дерева. Все вокруг было тихо и пустынно; внезапно мне пришла в голову мысль, что Мэндон прав: человеческие рефлексы всегда чем-то обусловлены. Моя реакция была вызвана случаем, произошедшим много лет назад, только автомобиль был, конечно, другой марки. Эта глупая ситуация, почти животный рефлекс и мое знание его истинной причины заставили меня дать себе слово, что ничего подобного больше не повторится.

Я вернулся в машину с желанием прокатиться вокруг квартала. Даже если бы гул мотора стал похож на рев самолета, меня это уже не остановило бы, но как только я поравнялся с машиной, двери коттеджа распахнулись и на улицу повалили слушатели доктора Грина. Ну и ладно, мне не нужно лишний раз себе доказывать, что я преодолел свои страхи.

Мэндон оторвал взгляд от брачного свидетельства.

— Почему она подписалась «М. Добсон»?

Он аккуратно сложил его и вернул мне.

— Почему ты не доверил это дело мне? Ведь я твой адвокат. Почему ты хотя бы не проконсультировался у меня заранее?

— О чем было говорить? Нужно было поскорее выпутаться из этой истории. Самое простое — жениться на ней.

Один из парней был совсем коротышкой, зато двое других сложены как боксеры-средневесы. Они появились из парадного, причем коротышка тащил сумку, и направились к стоянке за пять домов отсюда, где стоял их черный «бьюик». Коротышка сел на переднее сиденье рядом с шофером, дремавшим за рулем, а средневесы устроились на заднем. Они тронулись и лениво вырулили на проезжую часть улицы.

Подобная ситуация повторялась еще раз шесть в разных частях города: в табачном магазине, пивном баре и четырех роскошных парадных. Причем везде эта процедура проходила по одному и тому же сценарию: приезд, время, которое они тратили на инкассацию, выход. Сумки всегда носил коротышка, единственной деталью, которая варьировалась, были сами сумки, хотя выбор цвета был невелик — от черного до коричневого. Семь остановок — семь сумок в кабине.

Мы сидели в машине Мэндона и ждали, пока «бьюик» оторвется на полквартала, и только тогда я приказал Джинксу следовать за ним.

— Мы и так уже болтаемся у него на хвосте больше двух часов, — процедил Джинкс, запуская мотор. — Если мы и дальше будем тянуть с этим делом, то они наверняка скоро вернутся в свою контору…

— Ты слышал, что сказал Чероки? Они занимаются этим делом уже давно, и ни одного нападения. Они обросли жирком, стали самоуверенны и беззаботны. Для них все стало прогулкой, и даже если будем весь день вплотную таскаться за ними, то вряд ли им удастся понять в чем дело. Толстые, беззаботные свиньи…

Мэндон подобрал меня с Джинксом на углу возле дома около восьми часов. Рядом с ним за рулем сидел Хайнес.

— Тебя просто не узнать. Одет с иголочки, — приветствовал он меня.

— Это только начало. Как поживаешь, Хайнес? — а про себя я подумал, что пора бы ему уже научиться себя вести — выходить из машины и открывать перед людьми двери.

Негр повернул голову и окинул меня безразличным взглядом, но я-то знал, что он готов взорваться в любую секунду. От него всегда веяло каким-то холодом. Сукин сын, я продырявлю твое черное брюхо, если ты захочешь наброситься на меня…

— Где мы встретимся с Вебером? — спросил я Мэндона.

Еще не было и восьми, а я уже стучал в гараж Мейсона.

— Ну, что там слышно насчет трейлера?

— Я связывался с одним. Они не дают трейлер на один день, то есть вы можете пользоваться им один день, но заплатить должны за три.

— А что насчет водителя? Можно обойтись без него?

— Без водителя.

Я миновал дверь с табличкой «Отдел по расследованию убийств», остановился у входа в личный кабинет инспектора Вебера и постучал.

— Войдите, — раздался из-за двери голос.

Я открыл ее, и мы с Джинксом вошли. Вебер сидел за столом. На его лице было обычное выражение недовольства и раздражения. Справа от него на стуле сидел Мэндон, а Рис стоял, скрестив на груди руки, спиной к окну.

— Доброе утро, — вежливо приветствовал я его как можно более нейтральным тоном, но от этого неудовольствие нашего далай-ламы только возросло. По растерянному виду Чероки можно было понять, что он уже получил солидную нахлобучку. Я ободряюще улыбнулся ему и подошел к столу.

— Ну, теперь, похоже, дело проясняется, инспектор? — поинтересовался я.

В три двадцать пять Пратт припарковал полицейскую машину дорожной патрульной службы, сине-белый «форд» с мотором «меркьюри» у обочины неподалеку от магазина модной одежды Гарольда. Рядом с ним на переднем сиденье был Дауни, а мы с Джинксом расположились на заднем. Все четверо были в полицейской форме. К потолку машины были прикреплены два автомата и автоматическое ружье. У Джинкса в ногах стояла сумка с нашей гражданской одеждой, в которую мы облачимся после операции, а в нее перекочует содержимое инкассаторских сумок, минимум семнадцать тысяч долларов. Сами сумки останутся в «бьюике» вместе с их хозяевами.

Все сидели молча. Пратт курил и бросал на меня косые взгляды: переваривал нашу последнюю встречу в «Персидской кошке». С того момента, как я сел в машину, было видно, что ему немного не по себе, но я ни словом, ни взглядом не дал ему повода вспоминать об обстоятельствах нашей встречи. Дауни повернул голову и посмотрел на меня.

— Думаешь эти ребята не догадаются сменить маршрут? Что, если они здесь уже были раньше?

— Ничем не могу помочь, придется предпринять еще одну попытку. Но я не думаю, чтобы они изменили маршрут. С какой стати? Мысль о нападении им и в голову не придет. Они работают по одному и тому же графику, потеряли всякую осторожность, заплыли жирком и стали слишком самонадеянными. Еще раз проиграем ситуацию: мы с Джинксом подойдем к ним и предложим проехать на стоянку, если они откажутся (а так скорее всего и будет), выпишем штрафную квитанцию. После некоторых препирательств мы уложим их на месте.

— Это тебе не мелкие воришки, — заметил Пратт. — Они тертые ребята.

Я открыл дверь квартиры и вошел.

В гостиной никого не было. Дверь в спальню была закрыта. На полу валялись осколки разбитого «джеро-баума», в воздухе пахло шампанским.

На пороге спальни появилась Холидей.

— Ну… — протянула она. — Наконец-то вернулся…

— Я пришел забрать свои деньги. Я ухожу.