Кольт «Миротворец» до сих пор не снят с производства, и в его конструкцию не внесено никаких изменений за целое столетие. Купите его сегодня, и он окажется точной копией того, каким владел Уайт Эрп в бытность свою шерифом в Додж-Сити. Это самый старый и, вне всяких сомнений, самый знаменитый револьвер в мире. И если можно считать достоинством эффективность в производстве калек и трупов — несомненно самый лучший. Правда, непросто превзойти при помощи «Миротворца» его достойных соперников — таких, как люгер или маузер; зато их небольшая летящая с огромной скоростью пуля, одетая в стальную оболочку, пройдя сквозь ваше тело, оставляет в нем небольшое аккуратное отверстие и остаток энергии бесцельно растрачивает где-то в пространстве, а вот большая, с мягким свинцовым наконечником пуля кольта застревает в разрушаемых ею тканях, костях и мускулах и всю свою энергию обрушивает на вас.

После того, как пуля «Миротворца» пробьет вам, например, ногу, вы не спрячетесь в убежище, где можно скрутить одной рукой сигарету, прикурить, а потом изящно влепить сопернику пулю меж глаз. Когда пуля «Миротворца» пробьет вашу ногу, вы свалитесь наземь без сознания, и даже если выживете после артериального кровотечения и шока, то уж ходить без помощи костылей не сможете никогда, потому что хирурги единодушно решат отнять вашу ногу.

Вот потому-то я стоял не двигаясь, бездыханный, видя, что ствол оружия, способного навести на такие мрачные мысли, направлен в мое правое бедро. Еще кое-что о «Миротворце»: поскольку его полуавтоматический спусковой механизм срабатывает при значительном усилии, для меткой стрельбы из него нужна крепкая рука. Но и здесь у меня не было никаких иллюзий. Рука, которая держала револьвер, опираясь локтем на стол радиста, казалась самой крепкой, какую мне случалось видеть. Радиорубка была освещена слабо: реостат настольной лампы выведен, лишь тусклый желтый круг света падает на исцарапанный металл стола, вырывая из темноты часть руки до манжеты. Но уж эта часть видна хорошо.

Каменнокрепкая кисть — револьвер не был бы более недвижим в мраморной руке статуи. Вне круга света я наполовину видел, наполовину угадывал темный силуэт фигуры, прислонившейся к переборке, — голова слегка склонена к плечу, белки немигающих глаз блестят из-под козырька фуражки. Мои глаза вернулись я руке. Ствол кольта не сместился ни на долю градуса. Бессознательно я уже готовил правую ногу к неминуемому удару. С точки зрения обороны это было столь же полезно, как пытаться заслониться от пули щитом из газеты. Мне оставалось лишь роптать на господа бога, который не натолкнул полковника Сэма Кольта на изобретение чего-нибудь более полезного — вроде английской булавки. Очень медленно, очень осторожно я поднял руки — ладонями вперед — вровень с плечами. Эта нарочитая медлительность должна была исключить всякие подозрения а том, что я способен на такую глупость, как сопротивление, даже у самого нервного человека. Возможно, это была уже излишняя перестраховка — похоже, что у человека с пистолетом нервов не было вообще. Так же, как у меня, не было и мысли о сопротивлении. Солнце уже зашло, но слабые красные отсветы заката еще проглядывали над горизонтом на северо-западе, так что мой силуэт четко прорисовывался в проеме двери. И этот парень за пультом, возможно, вторую руку держал на движке реостата и в любой момент мог высветить меня в полный рост. И еще этот револьвер... Нет, конечно, я мог попытать судьбу. Мог ринуться навстречу опасности. Но не хотелось изображать из себя клинического идиота и самоубийцу. Я поднял руки еще на пару дюймов и постарался при этом выглядеть как можно миролюбивее и добродушнее. Лучше обойтись без излишнего героизма. Человек с револьвером ничего не сказал на это. Он выглядел совершенно спокойным. Теперь я различал блеск его зубов. Глаза смотрели не мигая. В этой улыбке, в голове, склоненной к плечу, в непринужденности позы — во всем было ощущение угрозы, угрозы тягостной, почти осязаемой. Было что-то ужасное, что-то пугающее неестественное и ненормальное в неподвижности этого типа, в его молчании, в этой хладнокровной, безразличной игре в кошки-мышки. Смерть была готова ворваться, запустить костлявую лапу в крохотную радиорубку. Несмотря на двух предков-шотландцев, я не верю в предчувствия, рок, обреченность, а к телепатии столь же способен, как куча железного лома. Но я чуял запах смерти в воздухе.

Мне кажется, мы оба совершаем ошибку, — сказал я. — Во всяком случае — вы. Может быть, мы с вами на одной стороне. Слова с трудом продирались через пересохшее горло, язык едва ворочался, но прозвучало это так, как я хотел — неторопливо, спокойно, правдоподобно. Возможно, он излишне недоверчив. Что ж, попробуем ему понравиться. Ничего. Жизнь продолжается.

— Калверт? — Голос Ханслетта едва слышен был во мраке. Да. — Я мог скорее вообразить его фигуру на палубе «Файркреста», чем разглядеть ее на фоне черного ночного неба. Тяжелые облака накатывались с зюйд-веста, скрывая последние звезды. Большие, тяжелые капли холодного дождя покрыли брызгами поверхность моря.

— Дай мне руку, нужно поднять лодку на борт.

— Все в порядке?

— Потом. Сначала покончим с лодкой.

Я вскарабкался по штормтрапу, держа фалинь лодки в руке. Когда мне пришлось поставить правую ногу на планшир, ее пронзило нестерпимой болью.