Не знаю, уменьшилась ли земля

1

или увеличилось сознание нашего творчества.

Но знаю, что рамки Искусства расширились за пределы земли.

Все те, через сознание которых проходят живые токи, расширяющие сознание

2

, должны выйти из горизонта в пространство и, вечно опускаясь по рассыпанном<у> купол<у> точек, утверждать себя.

Через самоцели живописных цветовых масс готовлю сознание к восприятию пространства, чтобы легче было прорыть туннели господства [в пространстве].

Выдвинув господство чисто живописных масс, Я закончил или вырвал сознание из вещи, чем сброшен был багаж наследия многовековых культур.

Отвечая старому дню — я зову тех, кто способен выйти <из->под колпака старого дня, у кого гибок мозг, у кого большая сила воли, кто верит, кто не обольщен быть членом музеев, кто пренебрегает славой признания, кто сожмет свои челюсти и ринется к новому дню, оставив за собой багаж сплетен и мудрость старого дня.

Наступил новый день Искусства, день энергии и воли творчества, сброшен колпак мещанской мысли. Искусство творчества осталось чистым.

Оставьте вещи-предметы торговцам, они нужны для обихода домашнего.

Новый день — день отрыва нашего нового сознания от земли, день, через цвет которого приготовим себя к пространству. Каждое искусство чисто, самоцельно, Супремативно и едино.

Нет больше в нем земли. Есть цвет и звук, в цвете и звуке всё, и ничего для слова-поэзии.

Дикарь первый положил принцип изображать творчество натуры.

И первое [изображение] точки и пяти соединенных палочек по-ложил<о> основание изображению видимых предметов, образовал<о> собою остов, который в будущем обогатится сложностью найденных форм.

Этими основными черточками примитивных изображений дикарь украшал стены своей пещеры и предметы домашнего обихода.

Постепенно развивалась в сознании способность к подражанию, развивалась память запечатления и развивалось умение, техника и привычка видеть свои стены испещренными рисунками — отсюда украшение — эстетика.

Для дикаря не были ведомы ни анатомия, ни психология, и по мере осознанности увеличивалась схема шести оснований. И эта основа была как бы собирательным местом отысканных новых форм человека.

Через многовековой путь Искусства, под которым подразумевалось нечто великое, откровение новых идей, оказался мыльный пузырь. Все, что было сделано в Изобразительном Искусстве, была только умелая и неумелая передача эксцессов окружающей нас жизни. Было дивом, когда у человека оказались способности нарисовать бегущего зверя; <не> менее удивительно было хождение по проволоке человека в цирке.

О красоте говорить не приходится ввиду ее удивительной метаморфозы. Тыква прекрасна, Венера прекрасна, рысистая лошадь прекрасна, лягушка прекрасна, Мадонны Рафаэля прекрасны, рязанская баба прекрасна. Прекрасны реки и луга, леса в природе. Через многие века удивлялись все больше и больше ловкому жонглированию Искусства на проволоке, все больше и больше ждут новых номеров метания ножей, ламп, зажженных вокруг головы, жонглеры этому искусству, наконец, обучают животных. Это еще удивительнее

21

.

<Таково> Искусство цирковых искусников. Но не лучше обстоит дело и в Искусстве художников, <художники> те же жонглеры, но <у них> более сложное метание людьми в картине (композиция на холсте — в цирке композиция в пространстве тех же вещей). Но цирк<ов>ое Искусство не Божество. А Искусство художника Божество, вдохновение (вернее, удушье). Толпа хочет увидеть во что бы то ни стало это вдохновение, откровение. Но вместо откровения получает размалеванную тыкву, высеченную из камня Венеру. Иногда тыква кажется не тыквой, а сущностью, а для художника тыква важна как повод (есть повод у лошадей), хотя в конце концов этот повод все так же <о>кажется тыквой, иногда более зеленой, иногда синеват<ых> оттенков, <что> зависит от темперамента художника

22

.

Но где же ожидаемое чудо, откровение? Все те же лампы, те же тыквы и Венеры. Все то же и то же. Этого «то же» нагромоздилось столько, что под тяжестью циркового жонглирования лопнула проволока Искусства.

Мы должны теперь, когда выбились из-под хлама обломков вещей, резко выделить разницу между <Искусством и> цирковой композицией метани<я> в пространстве около оси головы метателя вещей искусством всех существующих жонглеров-художников. Искусство — Творчество. Мы должны и уже вышли к этому пути творчества <, пройдя> весь путь от первого дикаря до Рафаэлей и после Рафаэлей, включая сюда всех художников до Кубизма и футуризма. Искусством ремесла <мы уже овладели,> писание портрета не есть творчество, есть только способность, выучка написать <лицо> и украсить его краской, композицией вещей. Формы ни прибавилось, ни убавилось.

Найдя новые основания, ведущие нас к непосредственному творчеству, Не устанавливаем больше Искусство на принципе достижения Жонглирования готовыми формами природы или изменения ее форм По вкусу и в силу субъективности веления художника.

Нами осознано, что мир вещей в Искусстве отошел в предание. Мы увидели, что по-за спиною трона академического мышления стоит гряда новых [знаков] законов к миру.

Что установление по ним новых форм изменяет коренным образом отношение к нему.

Искусство шло по следам созданных форм жизни. И что оно всегда подражало и основывало себя на умении подражать или жонглировать ими. Чего не должно быть, ибо воля, творящая формы, выносит их за пределы созданных уже однажды, а если должно — то, очевидно, есть еще формы Искусства, которые господствуют над миром вещей.

Академическому мышлению не представляется возможным существование Искусства без сутолоки нашей личной, семейной или Государственной жизни. [Портному немыслимо шить платье без человека, искусство кройки и шитья основано на скелете человека.] Немыслимо постольку, поскольку оно ремесло Искусства, поскольку основывается на рассказе. Академическое искусство питается результатами фактов обыденной жизни и не может без них существовать, как каждое ремесло. Но есть Искусство выше ремесла.

Ваши вопросы застали меня в то время, когда я не думаю о том «Что?» и «Почему?».

Остался один вопрос у меня пред всякой работой моей, «КАК?».

Но Ваши вопросы заставили меня вернуться к моему юношеству.

В годы юности моей, когда ходил на горки цветущие трав зеленых, сидел и слушал и смотрел на все, что окружало меня,

Я сидел и только любовался!!! И теперь только я узнал, что в рае был тогда.

Преображение церкви может возвратить Христа к его первообразу и <вызвать> оскопление церкви, уничтожение обрядности и нарядности [страшнейшая простота, прямолинейность]; уничтожение всяких орнаментов, всего извилистого, пещерообразных сводов.

Все просто, точно и светло для того, что сам Христос, одежды и слово его извилисты по начертанию, а мысль коротка и проста.

Нет молящихся, но есть слушающие, нет священника и священнодеяния, нет святая святых — есть мудрейший читающий и менее мудрым простую мысль разъяснивший.

Нет молитв, нет постов, нет его царствия, нет пекла и неба, нет Бога и диавола, <нет того,> о чем говорят и чего ждут.

Пекло-небо проходят среди нас, ибо пекло и небо дело рук наших.

Мы обеспечиваем себе право неотъемлемой собственности жизни и смерти.

И кладем это право в фундамент нашего творчества. Не имея этого права, мы не сможем покрыть крышей строющееся наше здание.

Объявляем, что жизнь и смерть принадлежит нам. Приветствуем Идею Социализма и Революцию, снесш<ую> уже не один трон Монархов-Самодержцев, уничтожавши<х> законом сапога лучшие силы народных творцов.

Но это Социализм Жизни. В Искусстве есть другой Монарх, Академия Искусств, застенок обезглавливания творческ<ой> силы, приводя<щий> ее к жертвеннику вещи. Как у подножия трона Монарха-Самодержца лишали жизни посланников народа, так уничтожает волю свою молодость на ступеньках Академии Искусства и школ.

Именем Идеи Великого Искусства Академия простого грубого ремесла прикрыла свою вывеску. Обещая дать <звание> ученого гения творчества, выдает аттестаты ремесленников — портретистов, пейзажистов, жанристов.

Благодаря дилетантскому любительскому случайному отношению к собранию художественных произведений, искусство было представлено односторонне. Показывалась одна сторона, одно освещение, все же формы другие не признавались достойными и погребались на чердаках годы.

Такое искусство было выше вкуса собирателей. История нам говорит, что вначале непризнанное искусство признавалось спустя несколько десятков лет; снималось с чердаков и с ним спекулировали, как сейчас спекулируют с мукой.

Такая участь постигла таких крупных европейских художников, как: Мане, Курбе, Сезанн, Ван Гог, Гоген, Пикассо и др.

Сначала их гнали, а после смерти строили им памятники и на их картинах наживали деньги маклера и критики

6

.

В настоящее время изменяются формы жизни и должно измениться отношение к искусству. Пора перестать искусству быть третьим блюдом.

1)

 Жизнь и смерть — собственность каждого, никто и никакие причины не могут отнять этого права.

Когда этот закон будет признан человеком, тогда он может сказать — «я свободен».

2)

 Уничтожение всех границ государства, уничтожение национальности, уничтожение отечества ведут к совершенству.

3)

 Цель жизни — из многорасового делений человека оформить его в одну расу. Уничтожение расы лежит в основе инстинкта человека. И всякие законы, ограждающие расу, национальность, — пережитки наивного дикаря.

Человек из пяти рас, или пяти частей, его мозг делится на пять. Голос его на пять, мудрость его на пять, он клетка, деленная на пять частей. Будущий человек однолитый, невидимый. [Дикий инстинкт зверя мешает скорейшему соед<инению>]

8

.

По мере упорядочения Социалистического уклада жизни равномерно начинает выступать жизнь Искусства.

Нам, защитникам новых идей в Искусстве, выдержавшим борьбу с общественным бездарным интеллигентско-мещанским взглядом на Искусство, приходится вновь выходить на трибуну и встретить своих врагов.

Главные вожди, представители высшей Интеллигенции, аристократии, замолкли, они не пойдут работать в Пролеткульты, они слишком велики и тонки, а печатные простыни их газет умерщвлены.

Но они оставили огромное наследие, расплодив академистов, которые представляют из себя старую рваную подкладку [смесь интеллигента и приказчика, обучившегося за прилавком среди разных покупателей.

Эти — бездарные, ибо тех, даровитых авторитет<ов, уже> нет.] Они возомнили, что народу нужны они и их академическое Искусство, и, увидя среди рабочих рисующего пейзажик, иллюстрирующе<го> анекдот, удивляются ложно и еще дальше вводят в заблуждение

1

.

Ко мне 19 веков принесли живописный труп. Я обнаружил смерть от внедрения цветов, из тела вынул цвета и бросил в новые системы.

Мир принес труп экономики, политики, старых государств, и смертью им была революция. И она брошена в системы жизни как живой элемент.

Живопись умерла, как старое государство, потому что она была одной частью его организма.

В современном не должно быть применимо, что было вчера, иначе не будет современности, потому живопись заменил цвет.

Современность есть чистота личности, чего бы то ни было, а потому едино цвет торжествует в пространстве как единица.

В Известиях Ц<ентрального> И<сполнительного> К<омитета> С<оветов рабочих и красноармейских депутатов> от 18 апр<еля> 1919 № 84 была напечатана стать<я> под наз<ванием> «Коммунизм и Искусство» тов.[Георгия] Устинова

11

. Эта статья, кажется, единственная на всем фоне социалистического сознания Социалистов, — единственный ответ и доказательство, что не один футуризм и все левое Искусство есть «буржуазное», а и демократический тов. Фриче

12

со всеми своими единомышленниками по боевому перу оказался «наконец, реакционным», «записавшимся», «забывшим всякие Государственные задачи, всякую будущность, если она не вяжется с старой изжитой марксистской догмой»; меня лично удивляет, что люди, которые могут забыть истинно революци<онное> движение, могут стоять у руля. Тов. Устинов доказал своей статьей, что нельзя давать в руки вожжи тому, который забыл дорогу или привык ездить по одной. И вот «подчиняться» таким вожатым более чем «нелепо». Тов. Устинов еще говорит, что т. Фриче рассматривает вопрос о пролетар<ской> культуре под углом той ситуации, когда еще не была подавлена рабочими и кресть<янами> буржуазия. Что же это значит: значит ли, что социалистический тов. Фриче совсем буржуй? Но как же это понять? Я не социалист, а потому мне трудно разобраться, где Социализм, а где Буржуазное, но, сличив углы отношений к футуризму буржуазно<й> «дискуссии» и советской, то нашел углы равными. Тоже к этому пришел коммун<ист> т. Устинов. Мне бы хотелось, чтобы дискуссионные мечи сначала скрестили тов<арищи> Социалисты, и высказ<ались> по существу, почему они думают, что все новое искусство есть буржуазное кривляние — потому что привести пример и выругаться не <всегда> достаточно ясно.

Тов. Фриче заменил собою в новом Коммунистическом Государстве буржуазного своего единомышленника из газ<еты> «Речь» изд<ателя> Милюкова, Александра Бенуа, продолжая ту же идею буржуазной критики, которая душила и лаяла: «буржуазный футури<зм>». Вся дискуссия <Бенуа> была построена на лаянии.

И как тогда новаторы — футуристы, Кубисты, Супрематисты — не могли высказаться на страницах газет, так и теперь их ответ оставляют в прихожих. Для того, чтобы левые течения смогли бы выдвинуть свои положения, необходима печать, необходима газета, но как раз эта возможность недосягаема, ибо для целей огромной группы новых художественных сил не хватает в государстве бумаги, но для демократического Фриче и К° всегда к услугам стопы.

Если товарищ Устинов предполагает, что отношение тов. Фриче и К° реакционно, то мне кажется, что не реакционно ли всё Коммунистическое Государство, предоставляющее стопы одному определенно реакционному движению против Нового Искусства, а другому <оппоненту> не только бумаги, но и ответить нигде не дадут. Недавно была закрыта газ<ета> «Искусство Коммуны», изд<ание> Изобр<азительного> Отд<ела> — «бумаги не хватило»

Мне кажется, что если бы тов. Устинов не выразился в дискуссионном порядке о Новом Искусстве как «шарлатанах и шарлатанстве»

В царское время, во время, когда буржуазная интеллигенция купалась в ваннах из шампанского, когда вереницами из магазинов <приказчики> в коричневых платьях несли за дамами корзины персиков, ананасов, винограда, когда венком хризантем увенч<ив>али головы свои в балах буржуазного раута, когда салоны авторитетных внуков старых Рафаэле<вых> маэстро выставляли свои произведения, куда для поклона яв<ля>лись шумящие шелка дам и за ними скользили черные фраки интеллигентов по паркету выставочного Салона с приколотыми хризантемами, — <в то время> преклонялись перед художниками, вос-певавш<ими> их спальню любви.

Ворвались футуристы с воткнутыми в петлицу деревянными ложками, когда перед алтарем изысканно-утонченного барокко, Ренессанса шептала интеллигенция молитвы. Футуристы плюнули на алтарь молитвенника.

Сорвали завесу святая святых Культуры и изрезали ее на портянки, разбили чашу тайн и причастие растоптали ногами; <футуристами> были сорваны венцы сияний авторитетов Искусства и брошены в ящик лома.

Была призвана на помощь война пушек, чтобы взрывами снарядов сокрушить алтари, и взорваны <были> гробницы музеев греков и Римлян святых <, где покоились> Искусства останки.

С<о> священнейших трибун, откуда в утонченных ритмах возвещали сладкие слова поэты о любви Венеры, неслись громы кощунственные — победные слова футуристов <обрушились> на головы интеллигентских сборищ.

Артист перестроится в новый аппарат восприимчивости, основанной на творческом беспредметном создании новой формы построенных звуко-слов мимики и жеста, которые возникнут от внутреннего движения творческой инициативы.

Ныне он имитатор, изображатель, копировщик, вцеплен<ный> в формы всевозможных зигзагов жизненной сутолоки, его внутреннее зависит от состояния видимого общего тела жизни, что диктует ему <представление> о себе, о своем образе, ибо каждый случай хочет видеть себя в зеркале, а зеркалом таким является артист, художник, литератор, поэт, и каждый случай хочет быть отраженным не в каком-либо зеркале [— ему нужно] отразиться в оправе художественного, для чего <он> подчиняет себе артиста, и артист весь свой внутренний аппарат напрягает и отражает, но не себя, а тот случай жизненной сутолоки, который вечно находится в тоске, веселии, на гробу и в гробе, в морали, любви, разврате, в сплетне и правде и во всех иных явлениях, произошедших от брачных уз перечисленных случаев.

Самый главный случай — сюжет — жилет и лифчик артиста, в нем он задыхается в продолжение всего представления, <это> единственный мундир, без которого ему не выйти.

Сплетня спален, любовные похождения, смерть и веревка повешенного есть главные ордена артистического мундира, а каждое слово, воткнутое в его душу, — слово загрязнившихся любовников, сплетников, эротоманов, — выскакивает на подмостки после художественной чистки и поглощается той же мещанской толпой в свое прожорливое брюхо. Оно довольно, хлопает, награждает <артиста> как чистоопрятн<ого> слугу.

Современность должна отказаться от обжирания любовью, довольно одних спален, — подмостки театра необходимо отдать под творческое живое. На современных подмостках не должно показывать ретроспектив любови прошедших любовников, как и всю иллюстрацию жизненных закоулков, они прекраснее в природе, там они живые, но подделываться под них, выворачивать их наизнанку — <значит> лишить их жизни. Посмотрите на грим — разве артисты не уподобляются мертвецам<?> Прекрасное лицо гримируется [в] мертвы<е> <…> тел<а> покойников паклями, краск<ами> и друг<им>

Создание Творческой артели вызвано необходимостью Революц<ионного> жизненного движения поставить все ее области в социальную возможность условия на продуктивную работоспособность и организацию всех сил для единого движения целого творческого организма жизни <так!>.

Вступая в Искусстве-творчестве на путь общей государственной системы, — творческая область должна стать на правильный путь организации. Создание Творческой артели вызвано этой необходимостью, в силу чего в артель должны будут вступить все творческие силы Искусств для создания новотворческих форм Искусства. Для чего творческая артель должна состоять из сил изобретателей, которые смогли бы дать действительно новую форму и обновить новую жизнь, ибо Изобретатель [формы и делает жизнь] — Владыка мира и жизни.

Творческая артель не должна опираться на уже раньше существующие формы Искусства и разного рода вещей, развивая их подобие, а должна ставить себе задачу изобретения нового, ибо, повторяя старое, не может создать новое, чем не двигает жизнь. Базируясь на Искусстве-творчестве, творческая артель не должна обойти движение жизни Искусства современности, его развити<е через течения> Кубизма, футуризма. Супрематизма, и в основу своей лаборатории <она должна> положить кубизм, футуризм, Супрематизм как современные системы экономического движения, совершенствуя дальнейшее в жизни его развитие как текущей живой силы, двигая свое через них новое, <новые> изобретения.

Организация творческой артели должна стать на коллективную дорогу, и всякая личность в ней должна развиваться в системе целого миро-движения и в частности нашей современной жизни. План и система и экономия форм — ее главное основание и база, ибо в этом полное единство жизнедвижения остальных его <миродвижения> Искусств. Творческая артель изобретателей никоим образом не должна становиться на путь, указанный обиходным условиям жизни, т. е. она не идет на предложения текущей жизни <и> ее членов на воспроизведение старых форм изъяснения лишь потому, что старые формы понятны и ясны народу, <что> народные массы уже привыкли к ним, а потому необходимо их продолжать. Творческая артель стоит на абсолютно новой возможности форм строения жизни и принимает в свое [тело] <свои> организации только членов, стоящих на точке коллективно<ого> развития системы Искусств и введении ее в экономическое совершенство жизни. Приступая к созданию Устава, комиссия находит, что творческая артель является ответственной организацией, и, принимая во внимание местные силы, могущие образовать таковую, находит, что первым ядром — основой артели должны стать тов. Шагал, Лисицкий, Ермолаева, Якерсон, Коган и Малевич.

Матери и Отцы всего мира, уберите Отечество, ибо оно пожрет мясо и выпьет кровь ваших детей, а с костей их поделает заборы своих границ.

Гоген стал великим через бегство к дикарю — внося элементы европейской культуры в примитивное его сознание, которым хотел жить Гоген. — Гонимый интуицией, хотел принести волю свою абсолютному творчеству, но, порабощенный разума логикой, большую вспышку живописного цвета повесил на скелет природы при<ми>тивного сознания дикаря.

Земля — лоб мудрости, распыляющаяся через череп человека.

Религия нечто длинное, очень упорное, монументальное, уподобляется каменному мешку, в формах которого бежал живой дух.

Моисей с горы Синайской принес законы и сказал народу, что они подписаны Богом. Обманул народ, Христос по<д>-твердил обман.

Империалистическая армия была составлена из народных сил, но она сумела перестроиться в революционную народную армию, которая держится по линии экономического совершенства, откуда вытекают все права человечества, представляющего собою совершенство экономического движения природы. На линии такого экономического движения <в>стала форма развития жизни, [эта] форма — коммуна. Сможет ли выстроиться армия Искусстводелателей в соответствии данной форме, сможет ли она перестроиться и создать дополняющий радиус полного объема и единства или же она останется в порядке старого<?> С удивительной быстротой новаторы жизни совершили переворот, с удивительной способностью опрокинули троны старого и образовали полюс новой оси совершенства по пути бесконечного движения природы.

Смогут ли Искусстводелатели <в>стать в такое соответствие, смогут ли они опрокинуть старый свой череп и выбросить весь багаж старого века, смогут ли сжечь или выпустить по ветру кредитки ценностей веков, которые накопились за тысячи лет своей культуры<?> Последнее чрезвычайно важно, ибо только тогда возможно новое соответствие. Ведь только тогда, когда будут признаны несовершенства прошлого, возможно строить новое. Так экономические и политические права человечества старого были отвергнуты как несовершенство, и на несовершенствах была создана мысль о создании новой совершенной формы.

Но так ли смотрят на движение в Искусстве, находят ли, что и в нем тоже существуют те же основы и развитие<?> Очевидно, не находят, мо чувствуют, что да, должно быть новое во что бы то ни стало, ибо, если <появился> новый хозяин, то все ждут нового порядка, и тут <возникают> все возможные предположения и гадания, что и как поступит новый хозяин.

И вот когда пролетариат поднял свою руку, пал старый хозяин природы, пал царь земли и царь неба. Пролетариат стал царем земли и неба, стал хозяином природы, стал делателем жизни. Поднялся говор, поднялись искать полноты его новой природы, а полнота должна быть в том, что мы подразумеваем под словом Искусство. Должно быть Искусство пролетарское, его старались увидеть, найти, но поиски были, правда, в понятном старом бабушкином кошельке Искусств, иначе бы новые пролетарские худож<ественные> студии не насаждались академизмом натуры. Во всяком же непонятном находили буржуазную отрыжку, хотя все буржуазное очень и очень ясно и понятно, солнце старого мира ясно, но во тьме хранятся лучи ярче его. Так подверглись гонению и преследованию Кубизм, футуризм — и под его флаг попало все новое движение Искусства. Непонятно — футуризм, непонятно — Кубизм и т. д. Дайте нам настоящее понятное пролетарское Искусство, но такового не оказалось, ибо наступила новая поступь пролетариата, в которой сам пролетариат исчез в коммунистическом совершенстве. Таким образом, ступня его образовала форму коммуны и положила основу, на которой должны развиваться все формы жизни, ибо коммуна еще не жизнь, а есть только фундамент или место, на котором начнет расти жизнь всем своим существом (неужели вырастут Шишкины, Айвазовские<?>). И вот только дойдя до этой основы, мы сможем говорить и искать соответствие, и должна у нас быть мера или основание, через что мы сможем познавать то, что соответствует тому фундаменту, который заложен. Такой меры не было и при гонении Кубистического и футуристического движения, оно было непонятно, потому что произведение выражено не вещами, а, скажем, элементами их <из> того, <из> чего состоит все в природе и технике — всякая вещь состоит из элементов фактурных, плоскости, объема, прямой и кривой линии и т. д. Но если кубистическое построение было основано на этом, то оно казалось разложением буржуазии. Не разбираясь долго в нем, <его> бро<сили> в ящик или корзину редакций, прикрыв папкою шарлатанства.

Но кто же его бросил? Не те ли, кто богат ценностями прошлого, и не те ли, кто хочет вложить в жизнь Коммуны то же старое отношение <?> Очевидно, что да. Почему не брошен с театральных постановок Цесаревич Алексей I, Павел I, Царь Борис Годунов, Царь Эдип и проч., проч., проч. Неужели они вытекают из сути пролетариата или же в них лежит полнота и «синтез», которого не находят в новом Искусстве<?>

О <разуме>

6

говорит общежитие, которое строит на нем все свое благополучие и дом [своей] жизни, а также стремится создать определенную науку и всеучбища исследований выводов и определений, [мало того, через разум и его цифры] стремится создать творческие формы, построить Мир на основании разумных выкладок.

Мне кажется, что эта работа неверна по отношению к природоестеству нашего развития. Мне кажется, что разум есть какая-то частица, может, бывшего некогда Миростроения как несовершенств<а>. Может быть, некогда буквы и книги занимали неисчислимое число видов своих изложений и оснований построения, и теперешняя [культура] буквы, цифры и разных других выкладок, основанных на логике разумных смысловых выводов

7

, является <нам> как упадок, стремящийся подняться опять к потопу книг, котор<ый> затопит все природоестество нашей сущности природодейства, природную сущность.

И опять я склонен не в пользу разума, опять я думаю о нем как заслоняющем мое сознание от природоестества моего действа. Я не вижу в нем того стремления, чтобы я стал включен в природоестес<тво> моего развития. Я вижу в нем устремление оторвать меня от него. Я вижу в миллионах книг его слабость выразить что-либо из Мира, а еще больше что-либо создать, сотворить. Я вижу, как слова путаются в бессилии передать то, что совершается внутри моего природоестества. Я вижу, как все Искусство бессильно, желающее предметностью, символами разума его логически-утилитарной жизни передать действо моего нутра. Я вижу, как недоступ<но> действо мое<го> существа для разума. Из формул его книжек явился дом, но система и все формулы, цифры уже лежали в любом цветочке, который выстроил себя вне книг, училищ изучений; он, безъязыкий, без слова сооружает свою систему, конструкцию, являет действо своего образования как чудо. Он естественно рос. Он рос, рост его не утруждал, он не испытывал ни тяжести, ни труда, не было в нем ни отдыха, ни праздника. Не есть ли в этом наше настоящее движение, не есть ли в этом мудрость та, которую человек хочет достигнуть через него.

Мудрость находится в каждом растении, и получается странная вещь — человек не может быть мудрым, не собрав из всех растущих существ заложенную в них мудрость. Человек разделил все растения на роды и собрал из них мудрость, и стал от этого сам мудр, ибо без них не был бы мудрым. Но стоит ли собирать книги этой мудрости, когда все воплотилось во мне, и я сам совершенство всего, во мне собрано всё сокровенное всего, и я воплотил Мир. Следовательно, нужно только взглянуть в себя и увидеть мудрость естества, через что смогу расти естественным путем, ибо тогда разрешится то вечное торжество и наступит легкость, я избавлюсь от труда насильного, я внийду в себя настоящего и великого растителя бесконечного Мира.

В каждом явлении природы лежит действо творения, стремящееся естественно совершенствоваться. Я скажу, что все выходящие из разума вычислений явления суть уже совершились в моем бессознательном действе. На самом деле мое бессознательное и есть то сознание, которое не может постигнуть разум. Мы отдаем ему большую дань мудрости, отдаем малому многое, а большому отдаем подсознание, — подчиняем большое малому, которое уяснить себе мало, и мы поступаем <совершаем поступки> в малом действе жизни. Таким образом, Разум может дать только небольшую частицу совершающегося в нас действа и никогда не может представить перед нами всё в исчерпывающем своем виде. Следовательно, идя за разумом, мы не сможем видеть всего чудесного действа нашего природоестества. Мы выключены подобно штепселю от электрической силы большого. Разум — плохой проводник всей природоестественной силы, через него нельзя соединить себя с ней, и мы не можем войти в нее, в свое существо. Перед нами стоит разум как маленький человек, мешающий пройти, или <как> зеркало, отражающее наше лицо, но внутреннее наше существо остается скрыто от нас.

Интуиция — сила, возникшая во вселенском хаосе событий, движущаяся к чрезвычайной стройности, — и раскрепощенная слитность тел в разбросанной вселенской бесконечности.

Интуиция — молодой разум; прежде был разум тот, который поныне остается в Человеке, уводя его организм по пути старой логики харчевого экономического дела и удобства. Все миры возникли в этом разуме и продолжают свой удобноваримыи путь.

Но вслед за ним или в нем самом возникла интуиция — стремление к иной логике и порядку в самой основе ее движения — разделение прежней слитности вещей, для освобождения энергийной силы каждой; и в то же время — энергийная сила вводится для нового единства, не сливаясь друг с другом, но усиливая экономичность сил в преодолении бесконечного.

Через вселенский разум был<и> слит<ы> и спутан<ы> все элементы в обширные тела; таков был порядок возникновения и нашего земного шара, в нем был<о> закупорен<о> все, что ныне называем жизнею. Было все логически сложено.

Но жизнь восстала, интуитивное движение побудило встать все сложенное в ней, и это было первым началом интуитивного движения, шедшего от центра влево — вправо же шло все разумное сложение к наименьшему движению, к покою как разумной истине, как бы образуя ось, концы которой были: один — стихийным движением, другой — <направлен> к мертвой тишине-медлительности.

Если мир — Материя, то это не значит, что он материален Материал возникает тогда, когда появляет<ся> идея-Мир-без идей, Супрематизм без идей, ни в том, ни <в> другом нет материала. Материализм — сверхъестество, галлюцинация вещевых идей, чего нет в естестве.

Интеллект — бессилен выявить вещь-предмет, так как в Мире нет вещей.

Конструкция — интеллектуальное дело, дело, которое нельзя оделить в конечном.

Разум, смысл и логика со всей своей целесообразностью дрожи перед тем, что поставлю в 1923 году.

Я укажу тебе зеркало, в которо<м> ты увидишь свою подлинность.

Велемир, Виктор Хлебников, Зангези

1

— так себя именовал тот, через смерть которого возрастает интерес общежития.

Заинтересовалось оно его личностью и стремится поправить ошибку своего отношения к нему, вновь восстановив портрет, и видеть то, чего не хотело видеть, когда жил среди н<его>

2

.

Бесшумный, молчаливый, как тень, мыслитель чисел, динамическим молчанием расколол ядро судьбы и рока, чтобы достать доску исчисленных событий человеку, тем самым освободить пытался волю из власти рока и судьбы, власть передав над колесом ее, ему по праву. Утаенное судьбою, завтра возвратил. Измеряя прошлое, получил числа расстояний в пространстве событий, вычисляя ими орбиту движений человека.

Ничего в этом нет такого, что должно было вызвать хохот или считать его гадалкой, как было сделано современной печатью и хулиганствующей критикой.

Астроном с точностью вычислил на многие годы затмение планет, а это не что иное, как то, что делал Хлебников.

Раздел I

Раздел II

Изобразительное Искусство в лице его Художников было результатом определе<нной> функции в том или ином развитии Истории того или иного класса, народа, строя. Хорошо выработанная техническая сторона известной функции помогала создать образ господствующей идеи, в силу чего форма Искусства достигала огромной ценности и своей высоты. Она достигла классических отношений в осознавании идеи, а соответственно развитая техническая мастерская сторона работника плюс вера в Идею, которая сделалась органической, помогали создать те монументы классических отношений, которые по сие время противопоставляют себя современным изображениям и которые от их еще сохраненной силы вдребезги разлетаются.

Например, памятник Плеханову, поставленный на плацу Казанского собора, не мог устоять против всех отношений окружающей его архитектуры и <стоящих> по бокам двух памятников

15

. Это указыв<ает> на очень многое и заставляет задуматься над положением Изоискусства, над его усовершенствова<нием> техники и всего существа самого мастера в его осознавании той современности, в которой он живет, <заставляет задуматься,> какой и из какого содержания должен быть памятник {Плеханову}.

Современность наша очевидно имеет два полюса; один стык этого полюса — полное ослабление и немощь, полное бессилие подняться изобр<азительному> Искус<ству> до формосвязей классических работ ни старого, ни нового порядка. С другой стороны — Новое Искусство, с которым не установлен язык <понимания и> формы которого непонятны противоположному ему полюсу. Только поэтому оно неприемлемо, а то понятное изображение не может подняться до высот классицизма. Но в то же время то и другое объявляют свое движение к классицизму. Первое хочет возродить в себе все функции Тициана, Рубенса, Рембрандта. Другие, наоборот, противопоставляют им свой Новый классицизм Электродинамической эпохи, т. е. не возрождают факельное освещ<ение>, а хотят отыскать в новой эпохе свет новой силы и новые взаимосвязи элементов и <хотят> создать новое их классическое отношение преимущественно в сооружении создания ново<й> архитектуры, усматривая в этом здание, в котором впоследствии и в полной связи должны будут создаться и все вещи быта. Таким образом усматривается организованное движение планового разрешения новых проблем в области художественного строительства, которое и предусматривает так называемую чистую форму, чистую в смысле освобождения ее от эклектической смеси.

Таким образом, Новое Искусство обусловливается этой стороной в одной своей части. Выражение силы — вот содержание каждой работы, от той или другой степени силы и зависит та или другая система, конструкция. А так как в наше время выразител<ями> сил являются машины, мотор, электричество, радио, то они и являются вдохновителем всего нового Искусства, т. е. воздействующими обстоятельствами.

«Лучший памятник, — говорит пролетарий, — для Ленина есть Волховстрой»

Причастность к Искусству была у матери, в самой же семье сильно<е> пристрастие к Искусству живописному было у сестры Удальцовой

18

, <у> котор<ой оно> под напором волнений исканий разрешения волевых живописных вопросов окончилось острым помешательством и смертью. Надежда Андреевна является в семье второй сестрой, которая также ищет удовлетворения своей нервной потребности в формах Искусства, которые она> находила в живописном проявлении. С раннего возраста воспринимала природу не в рисунке графическом, но цветно, это было не рисование, а цветные взаимоотношения.

Детство и юные годы. Жизнь Надежды Андреев<ны> проходила в семье и была замкнутой и чуждой художественному миру. После окончания гимназии Над<ежда> Андр<еевна> готовилась поступить в университет на Исторический факультет. Это было в 1906 го<ду>, в конце же года план изменяется, и Н<адежда> Андр<еевна> поступает в школу художника Юона, не руководствуясь никакими соображениями принципиального характера, но однако работа происходит один год.

<В> 1908 году впервые было знакомство с собраниями Сергея Ивановича Щукина.

Посещение галереи не осталось без воздействия. Самое большое воздействие оказал Гоген, воздействие было оказано тем, что его работы не были похожи на натуру, это и послужило толчком к поискам оформлений своих внутренних нервных раздражений. Сезанн не оказал воздействия. Здесь как нельзя лучше <можно> усмотреть логику развития живописной нервной деятельности. Нужно обратить внимание, что H.A. в своем детстве и юношестве воспринимала натуру цветно, никаких живописных соединений не было. Юон совершенно случайное явление, которое тоже не оказало никакого влияния на нервную систему H.A. В этом нужно усмотреть то, что студия Юона все же больше относилась к выработке живописи, нежели цветописи или цветной декоративности. Также и в галерее С. И. Щукина воздействует не Сезанн, но Гоген, причем <это> нужно связать со строем нервной цветной восприимчивости, которая была сильно развита у Гогена в форме цветно-декоративного оформления.

1909 год проходит уже больше дома, работа оформляется Гогеном, но в процессе этой работы выясняется потребность движения к реализму. Эта потребность уясняется через Ван Гога, который понимается как импрессионист, вскрывающий натуру в ее действительном виде, и таким образом Гоген рисуется <уже> цветно-декоративным, т. е. <воздействуем искуственным отношением к натуре, натурализируя натуру в цветно-декоративном оформлении.