Корнуолл

Ноябрь 1810 г.

Эвелин пристально разглядывала темные каменные степы поместья Торнсгейт, нервно теребя ткань своего плаща тонкими пальцами, которые вдруг стали ледяными, но вовсе не из-за обычного для конца ноября холода.

Все говорили, что хозяин поместья – человек бездушный. Что он холоден и жесток. Что рос он с клеймом незаконнорожденного сына герцога, однако, будучи избалованным богатством отца, который его признал, превратился в черствого и циничного монстра.

Эвелин хотелось надеяться, что в этом человеке все же есть что-то хорошее, хотя бы и спрятанное глубоко внутри.

– Ха-ха! – Лорд Чезвик хлопнул ладонью по столу. Эвелин вздрогнула от звука задребезжавшей посуды. – Я ведь говорил тебе, что это сработает, правда? Говорил, что он примет мои извинения?

– Говорил. – Эвелин намазала кусочек хлеба маслом.

– Ответ пришел вчера ночью, ты уже была в постели. – Ее отец начал нарезать сосиску. – Не хотелось тебя будить, но готов биться об заклад, ты была счастлива утром встретить родного отца живым и невредимым!

– Да, слава Богу. – Эвелин ощутила спазм в животе и положила на тарелку нетронутый кусок хлеба с маслом, так и не приступив к завтраку. – Не знаю, что бы я без тебя делала, папа.

– Ну-ну, любимая. – Лорд Чезвик положил в рот кусочек сосиски, прожевал его и добавил: – Тебе теперь не о чем беспокоиться, моя красавица. Все хорошо, что хорошо кончается.

Люсьен решил принять Эвелин в гостиной. Он редко пользовался этой комнатой из-за того, что прежними хозяевами дома она была оформлена в женском стиле, и Люсьена это не устраивало. Однако на Эвелин такая комната могла подействовать успокаивающе, поэтому он распорядился накрыть там ужин и разжечь огонь в камине.

Люсьен наполнял вином второй бокал, когда Стейвенс провел Эвелин в комнату.

Она, понятно, не назвала дворецкому своего имени. На ней был тот же, что и накануне, плащ с капюшоном, затемнявшим лицо. Поставив бутылку с вином между двумя полными бокалами, Люсьен кивком головы дал понять Стейвенсу, что тот свободен. Дворецкий покинул комнату, со скрипом закрыв за собой дверь.

Эвелин вздрогнула, услышав этот звук. Она явно нервничала.

– Я отпустил слуг на ночь, – сказал Люсьен. – Никто не побеспокоит нас... не узнает о вашем пребывании здесь.

Он не закончил начатое.

Пресыщенный, но взволнованный тем фактом, что пережил лучший момент своей жизни в объятиях целомудренной красавицы, Люсьен вдруг с досадой осознал, что не довел ее до оргазма.

Эвелин никак не комментировала произошедшее, а просто лежала под ним, нежно поглаживая его своими маленькими мягкими руками. Любовница Люсьена Шарлотта (или любая другая женщина в такой ситуации) сейчас царапала бы его спину, кричала и требовала удовлетворить ее.

Но Эвелин не была похожа на всех тех женщин, которых он знал.

Люсьен поднял голову и просмотрел на нее. Она робко улыбнулась ему, едва разомкнув губы, в ее взгляде сквозило изумление.

Начало второй ночи во многом было таким же, как и накануне. Когда Эвелин вошла в гостиную, там вновь был накрыт ужин, а одетый во все черное Люсьен стоял у камина. Огонь от потрескивающих в огне поленьев отбрасывал мерцающие тени на стены. Эвелин откинула с головы капюшон, и услышавший шуршание материи Люсьен повернулся к ней.

Девушка в нерешительности остановилась в дверях. Он так напряженно смотрел на нее, что, казалось, воздух сгустился, и стало трудно дышать.

Эвелин было не по себе от мысли, что она влюбляется в него.

Верх глупости – отдавать сердце такому негодяю, как Люсьен Дюферон. Она знала, что в него влюблялись многие женщины, при этом каждая считала, что является единственной, заслуживающей его вечной преданности. И у Эвелин не возникало сомнений относительно того, что едва ли он помнит их имена.

Она не пара ему, не стоило даже надеяться, что ее нежное девичье сердце сможет победить в борьбе с иссеченным шрамами и огрубевшим сердцем этого негодяя. Однако как же ей хотелось хотя бы попытаться сделать это.

Корнуолл, Англия

Апрель 1816 г.

Он отомстит.

Люсьен стиснул мозолистыми руками поводья своего жеребца, глядя на дом лорда Чезвика с холма, откуда хорошо просматривались окрестности.

Пять лет заняла у него дорога домой, в Англию, четыре года из них он проработал подневольным матросом на борту «Морского дракона» под началом промышлявшего контрабандой жестокого капитана Следжа. Последний же год он провел в более сносных условиях как член экипажа пиратского судна с ласкающим ухо названием «Месть».

Эвелин ничуть не удивилась, когда Люсьен вернулся ранним утром следующего дня. Она сама открыла ему дверь и загородила проход в дом.

– Ты пришел с очередными угрозами, Люсьен?

– Я пришел поговорить о Хлое. – Он оперся рукой о дверной косяк и наклонился, требовательно заглядывая в глаза Эвелин. – Мы можем говорить об этом здесь, в дверях, чтобы все слышали, или внутри, как взрослые цивилизованные люди.

Эвелин хотелось захлопнуть дверь перед носом Люсьена, но по его тону она поняла, что тогда он просто разнесет дверь и все равно сделает по-своему.

– Хорошо, пройди сюда. – Она оставила дверь открытой – этакая мелкая неучтивость – и направилась в гостиную.

После тягот трехдневного путешествия в экипаже с четырехлетним ребенком чистота и благожелательная атмосфера гостиницы «Дакуорт Инн» показались Эвелин раем. В выделенной им с Хлоей небольшой комнате она смыла с лица дорожную пыль. Было слышно, как в соседней комнате двигался Люсьен. Его непривычная близость нервировала Эвелин. Ее сердце успокоилось только тогда, когда она услышала звук закрывшейся двери и шаги спускавшегося в холл Люсьена.

Он делал все, чтобы сблизиться с Хлоей, и девочка понемногу привыкала к нему. Неоднократно во время поездки Эвелин умиляли частые взгляды Люсьена, украдкой брошенные на Хлою. Его глаза лучились удивлением и восторгом, казалось, он никак не мог поверить в то, что приходится отцом такой восхитительной девочке. На одном из перегонов Хлоя сидела рядом с ним. Утомившись, она свернулась на сиденье калачиком, положив головку на колени отца. Эвелин сама готова была вздремнуть, но не могла отвести взгляд от Люсьена, который уже поднял было руку, чтобы погладить головку дочери, но остановился и убрал руку. Нерешительность была написана на его лице.

Эвелин невольно тронуло его очевидное проявление заботы по отношению к дочери. Что ни говори, Хлое нужен отец, и тот факт, что Люсьен старался соответствовать этой роли, несколько приглушал ее чувство обиды.

Но она никогда не простит Люсьену, что он вынудил ее оставить отца.

Хлоя села в постели и заразительно зевнула.

Это была его брачная ночь. Люсьен сидел без рубашки и без сапог с бокалом бренди в руке и глядел на пляшущие в камине языки пламени. Они приехали в его лондонский дом сегодня ближе к вечеру, и с каждым часом, приближавшим этот момент, нарастала его тревога. Он слышал движение Эвелин в смежной спальне и гадал, чем она занята. Переодевается? Расчесывает волосы? Или, как и он, просто не может найти покоя?

Ему следовало бы находиться там и заниматься с ней любовью, а не мучиться здесь, в своей спальне. Но Эвелин ясно дала понять, что отвергнет все его попытки предъявить свои права мужа, а ему совсем не хотелось усугублять их отношения, настаивая на выполнении супружеских обязанностей.

Эвелин считала его жестоким, бессердечным, эгоистичным, холодным. Но уж холодным он не был совершенно точно. Люсьен мечтал, чтобы Эвелин была с ним, разгоряченная, сгорающая от желания... Но он понимал всю несбыточность своей мечты из-за витающего между ними призрака отца Эвелин.

И она не доверяла ему. Это особенно уязвляло его.

Люсьен посмотрел на свою руку, которую спиралью обвивал шрам от кисти до локтя. Он вспомнил день, когда это случилось. Тогда он взбунтовался против Следжа, против его жестокости. Этот подлец уже третий день подряд избивал его плетью просто так, без причины, и Люсьен рассвирепел. Несмотря на обжигающую боль, он ухватил рукой плеть, позволив ей, словно змее, обвить свою руку, и, к большому удивлению экипажа, сильным рывком заставил Следжа растянуться на палубе.

Обычно следующий после свадьбы день бывает радостным, насыщенным яркими воспоминаниями о прошедшей ночи. Люсьен же смог вспомнить только опустевшую бутылку бренди. Он одиноко сидел за накрытым к завтраку столом, обхватив голову руками, и пытался вспомнить, когда он в последний раз так перебирал.

Однако иногда даже умеренно пьющие люди вынуждены прибегать к такому радикальному средству.

– Мистер Данте Уэксфорд.

Когда Люсьен поднял голову, его новый лондонский дворецкий Элтон уже покидал комнату. Вошел Данте.

– Вижу, ты уже вернулся из своей таинственной поездки в провинцию, – сказал Данте, на правах старого друга без приглашения усаживаясь за стол. – Нашел, куда еще вложить деньги? Готов биться об заклад, что твой Фенуорти будет прыгать от радости. Он каждое воскресенье ходит в церковь, чтобы поблагодарить Господа за твое спасение.