Как он задолбал уже.

Я стою посреди белой комнаты офиса, стараясь смотреть в окно, а Гимор вот уже десять минут орет на меня, брызгая слюной. Иногда мне удается поймать осколок взгляда кого-нибудь из офисных. Я заметил, что они всегда смотрят осколками. Глаза вверх, схватить картинку – и снова упереться в монитор или бумажку. Как крысы.

Я никогда не вслушиваюсь в ахинею Гимора. Видимо, он чувствует это нутром, иначе бы не переспрашивал каждую минуту: ты меня понял? В глаза смотри!

Чего я там не видел, интересно? Ладно, в глаза так в глаза.

Гимор носит на груди табличку с именем. В жизни бы не согласился такую надеть. Это как номерок в концлагере или клеймо у коровы. Но Гимору нравится быть менеджером. Я смотрю на него, отмечая темную полосу от пота на воротнике рубашки, майонезное пятнышко на галстуке и застрявшую между зубов полоску зеленого лука – чтобы «отодрать» меня, Гимор прервал обед, или «бизнес-ланч», в его определении. Он спецом обедает вечером, а днем, когда офисные всем стадом сидят в столовой, Гимор носится по коридорам с кипой бумажек и прижатой к уху телефонной трубкой, с усталым превосходством глядя на остальных. Вот, мол, как я загружен, даже пообедать не успеваю.

Ну кто так делает? Пута мадре, кто так делает?

Я про Пулю. Здоровенный кабан вымахал, кулак – лошадь свалит с ходу, боксер опять же. Я ему прямо говорю – брат, твое место на улице, а не в эвакуаторе этом долбаном. Я за мозги буду, ты все равно не потянешь, но это не страшно. Будешь меня прикрывать, мы с тобой вместе реальных дел намутим. И Дениса подтянем, это он сейчас такой чистенький, а когда увидит, как мы поднимаемся, придет, никуда не денется. Но у Пули есть одна черта, которая все портит. Он дрочер по жизни.

Дрочеры ни хрена не хотят. Приткнутся на одном месте, лишь бы зарплату платили, и сидят, мечтают, что вот-вот в жизни случится что-то хорошее, но чтоб самим при этом, не дай бог, не рисковать и не дергаться. Типа, прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и скажет: «Здравствуй, Пуля. Ты только что выиграл в лотерею миллион баксов. Будь счастлив, братэлло». Но так не бывает. Надо мозгами шевелить, а само к тебе в руки ничего не приплывет.

Предки мои ровно из такого теста. Тоже дрочеры. Пашут инженерами уже по двадцать лет, и ни хрена им не надо, лишь бы отработать да свалить раз в году на реку со своими байдарками. Природа этого их кайфа мне вообще непонятна. Холодно, яйца мокрые, мошкара жалит, ни помыться, ни пожрать, ни поспать по-человечески.

Нет, как повод побухать – еще туда-сюда. Типа, мы не дома, как работяги-алкаши, мы интеллигенция, на природе отрываемся. Так нет же, не пьют. Я недавно подумал: может, они не случайно в Сибирь рвутся? Может, это для понта все – костер, романтика, а на самом деле они туда рулят под урожай псилобицинов? Они же хиппи бывшие, юность в семидесятых, Вудсток там, свободная любовь. Тогда все становится на свои места – заплыли подальше, бросили байдарки, собрали урожай – и вперед, кого как плющит. Меня аж ржать пробило, когда я представил, как этих пятидесятилетних инженеров и бухгалтеров, друзей моих предаков, начинает колбасить по приходу – один медитирует, на второго напал стояк, и он яростно охаживает какую-нибудь Элю из отдела статистики прямо у костра, кого-то накрывает дикая измена, и он прячется от нее в спальном мешке. Такая история больше походила на правду, и я даже как-то с батей поговорил на эту тему.

В студии почти полная тьма. Мы лежим в разных концах кровати, и легкий ветерок нарочно устроенного сквозняка сушит любовный пот на наших голых телах. Дурачась, я хватаю Машу, смыкая пальцы на тонкой лодыжке, но Маша отдергивает ногу. Верный признак того, что предстоит разговор. Маша закуривает две сигареты, и я вижу, как в темноте один светлячок отделяется от другого и плывет в мою сторону. Еще один признак.

– Ты надутый.

– Нет, с чего ты взяла?

– Я же вижу. Давай, Ди, рассказывай.

Стоит первый по-настоящему жаркий апрельский день, отопление еще не отключили, поэтому окна приоткрыты, и бэкграундом разговора ложится дворовый футбол – удары по мячу, крики детворы.

На любой дискотеке, если смотреть не на толпу танцующих, а отвести взгляд вбок, к стенке, всегда можно заметить тех, кто, засунув руки в карманы или сложив их на груди, наблюдает за танцполом. Некоторые кивают в такт музыке, другие даже подпевают, открывая рот вслед за песней, вознаграждая себя таким образом за «не танцы». Я как раз из таких. Я шевелю губами, мелко трясу головой, отчаянно стараясь показать, как мне весело. Вся моя жизнь – это туса у стены, с другими неудачниками, пока нормальные люди танцуют.

Некондиционные «пристенные» девки щупают меня глазами, и в их взглядах я читаю оценку – так ли уж я отвратителен и безнадежен или подойду как рак на безрыбье. Когда одна из них начинает стрелять в меня глазками, я ухожу от контакта и направляюсь к бару.

Если я нахожусь в клубе достаточно долго, я напиваюсь. Просто чтобы занять себя. Я завидую Кроту и Денису. Они сразу растворяются в компании и чувствуют себя среди людей как рыбы в воде. Первый может молоть языком без устали, а Денису не нужно даже этого. Достаточно улыбочки, и все девки в клубе – его. Я не такой, но меня это не парит, за исключением тех случаев, когда я сижу вот так, у бара, пока Денис заводит толпу музыкой, а Крот оттопыривается среди танцующих.

– Пулян! – орет он через весь клуб. – Пулян, сюда рули!

Крот обнимает за талии двух девиц и подмигивает – давай к нам. Приподняв бокал, я салютую Кроту с усталой такой улыбкой, типа, вы веселитесь, а я сам. Пожав плечами, Крот снова ныряет в толпу, сразу забыв о моем существовании.

Ленка – просто ураган. Баб у меня было много, но такую я встретил впервые. Она отличается от всех этих тупых малолеток. Мы расстались уже часа два как, но я по-прежнему ощущаю ее запах на своих руках и губах. Иногда, чтобы не видели Дэн и Пуля, я даже подношу пальцы к лицу, зажмуриваю глаза и заново прокручиваю сегодняшний вечер с Ленкой.

Вся кабина Пулиного эвакуатора увешана фотками Роя Джонса-младшего. Когда я открываю глаза, вместо Ленки моему взору предстает улыбающаяся физиономия Роя и его перекачанный торс, увешанный блестящими чемпионскими цацками. Пуля, способный сказать подряд больше трех слов только по теме бокса, как раз тараторит:

– Это не бой был, а конец эпохи. Причем он же его не на технике сделал и не на классе. Один удар! И величайший боксер современности – на полу! Я, бля, решил – с зарплаты татуху набью. На плече. Рой – и пояс чемпионский. А Тарвера на жопе выбью.

Дэн смеется, подмигивая мне. Но я сейчас не в настроении ржать над Пулей.

– Дэн, поставь медляк какой-нибудь, – прошу я.

Мы даже не намного, мы капитально опаздываем. Сидим с Пулей и Дэном в машине, как идиоты, хотя уже тридцать минут как должны быть в «Парусе», занюханном кафе на южной окраине, где нас ждут два начинающих дилера из какой-то деревухи в трех часах от города. Хотят взять сразу стоху, хотя куда им столько? Меня это не должно парить, по идее, но бабки, наверное, всей деревней собирали, с урожая брюквы или что там у них.

За последнее время мы расширили область наших операций, постепенно поднимаясь на другой уровень. Так всегда происходит. Сначала ты работаешь на репутацию, потом репутация работает на тебя – закон любого бизнеса. Мы окучили кучу клубов, компьютерных салонов, интернет-кафе, дискотек – всех мест, где так или иначе трется молодняк. Мы не быковали, не беспредельничали, не бодяжили стафф и вовремя (до сегодняшнего вечера) появлялись на стрелах. И к нам потянулись люди. Теперь мы уже не носимся по городу, высунув язык, в поисках еще одного места для сбыта, у нас другие задачи – правильно выбрать партнера.

– Это менеджмент, – говорит Денис, – здесь работают те же законы, что при продаже газонокосилок или цемента. Ты обеспечиваешь бесперебойные поставки, отсутствие геморроя, вменяемые цены – и побеждаешь в конкурентной борьбе, клиент твой. Никакой разницы.

– Давай, может, офис откроем? – хмуро бурчу я, принимая из рук Дениса косяк. – Вырядимся в костюмы, возьмем секретаршу.

– Когда легализуют, так и будет. Говорю тебе, те же законы работают. Если сейчас объявить вне закона, скажем… туалетную бумагу, знаешь, что произойдет? Она не исчезнет, потому что есть спрос. Торговцам просто придется поменять способы продажи.

Надо же было так нажраться.

Просыпаться после такой пьянки – все равно что выныривать из моря мазута. Отчаянно работая руками и ногами, ты стремишься вверх, вкладывая в рывки последние силы, и, наконец, пробиваешься – чтобы оказаться не в воздухе, а в другом контейнере с тем же мазутом.

Когда я пьян, меня всегда тянет на какой-то дешевый пафос и болтовню. Вот и вчера, после того как добита была вторая бутылка, я познакомил Крота с теорией музыкальной матрицы.

Песни – как женщины, сказал я Кроту. Одни проходят мимо тебя сразу, не задевая, с другими ты пересекаешься, сближаешься, живешь некоторое время – и расстаешься. Иногда с чувством недоумения – как мне могло нравиться это, иногда – со светлой ностальгией, с легкой улыбкой, которую ты стараешься спрятать от той, кто рядом с тобой сейчас, монополизируя воспоминание, оставляя его только для себя.

Но некоторые песни переворачивают тебя. Вспахивают твой нерв, твое мировоззрение, проходят невидимым наждаком по всему телу, вызывая появление мурашек по коже. Для этих песен нет срока давности. Они не могут тебе надоесть. Тебе даже не надо их слушать, потому что за долгие годы ты выучил их наизусть и знаешь каждый удар тарелок, предчувствуешь малейшую смену интонации, ловишь тончайший нюанс вокала. Ты можешь проигрывать их в голове. Целиком, включая полторы секунды винилового шипения перед началом. Они давно стали частью тебя, как родственники или воспоминания.

День начинается в пять часов пополудни. Мы, груженые, подъезжаем к подъезду Дениса и сигналим. Штора на небольшом окне мансарды идет вбок, мелькают светлые волосы Маши. Через пять минут Дэна все еще нет, а его телефон выдает стандартную отмазку про «временно недоступен». Крот вышел из машины и щурится на солнце, наслаждаясь теплом и опасливым обожанием малолеток, пинающих мяч на спортивной площадке. На следующий сигнал не реагирует даже Маша.

– Тачки нет его.

– Может, в клубе бросил?

Крот достает монетку и бросает на орел и решку: никому не хочется идти к Маше. Выпадает мне – я никогда не мог похвастать везением.

Моя ошибка в том, что я всегда на все ведусь. Меня разыгрывают влегкую. Вот и в этот раз, когда Маша открыла дверь и сразу потерялась где-то на кухне, я, вместо того, чтобы спросить, дома ли Денис или про­сто его позвать, зачем-то зашел внутрь. В расставленный Машей капкан.

Бабок реально много. Настолько, что трудно понять, как с ними справиться. Не сразу получается приспособить уровень своих потребностей к внезапно изменившимся доходам. Все равно не успеваю. В мае я заказываю через Вазгена с портов праворульный «Корвет» – трехлетка, пробег сорок тысяч. Но к тому времени, как он приходит, я уже рассекаю по городу на новенькой, купленной в салоне «бэхе». Вазген соглашается пристроить «Корвет», и мне приходится доплатить ему полторы тысячи, но я этого даже не замечаю. Когда много денег, важно даже не то, что ты можешь на них купить. Главное – не замечать их потери.

Я, конечно, могу задуматься о покупке дома или начать откладывать на квартиру в Москве или Питере – но это скучно. Как только начинаешь копить и экономить, что-то в тебе кончается. Любая экономия – медленная смерть. Easy come, easy go – вот мой принцип. И я старательно меняю мироощущение под изменившиеся обстоятельства.

Неправда, что бабки не меняют человека. Еще как меняют. И его самого, и людей вокруг. Если вы не верите, проведите простой эксперимент. Возьмите хороший кусок нала, положите во внутренний карман и проживите с ним день. Не надо его тратить, предъявлять всем – достаточно просто иметь при себе. Ваше мироощущение изменится. Вы будете поминутно трогать его сквозь ткань пиджака – вроде бы ненароком, незаметно для окружающих. Эти касания успокаивают и селят в душе чувство превосходства над другими.

Раз в неделю я летаю в Питер, к Лене. У нее там парень, с которым «все серьезно». Но я с бабками. Бедная Ленка разрывается надвое между мной и будущим мужем – нет отмазки, которую бы она не скормила своему парню, лишь бы провести день со мной – все эти болеющие бабушки, внезапно приехавшие подруги, срочные экзамены. Парадокс в том, что Ленка меня не любит. Нам хорошо в постели, но, я уверен, такого добра и в Питере навалом. Мне кажется, Ленка не может противиться томному очарованию бабок. Перед тем как с головой нырнуть в вопросы сражения за карьеру и квадратные метры, утонуть в приработках, пеленках и скандалах с мужем, Ленке хочется напоследок выйти из лимузина и процокать каблучками пятисотдолларовых сапог (представляешь, Ромка, тетка подарила – ей по размеру не подошли!) в услужливо распахнутую швейцаром дверь и заниматься любовью на кинг-сайз кровати гостиничного люкса. В организации встреч я до мелочей воплощаю лошиные представления о high life – если шампанское, то Moet, если такси – то лимузин (пусть даже из него не до конца выветрился запах блевотины от тысяч предыдущих свадеб).

Бабки делают стиль.

С ума сойти. Я официально приглашен к Вернерам в гости. Впервые они – во множественном числе. Вернер так и сказал:

– В субботу что делаешь? Приходи к нам. Мы тебя где-нибудь к трем ждать будем.

Я сначала не понял – мы? В гости? Зачем? Мне понадобилось несколько раз переспросить, чтобы понять – да, это будет тихая семейная встреча. Вино (лучше брать сухое), шашлык и прочий мещанский ужас.

Когда я подносил руку к звонку, сжимая в руках ­фугас с дорогущим итальянским сухарем, меня продолжали терзать непонятки. И только увидев, как залилась краской открывшая мне Тая, и оценив новое платье на ней, я понял, ради чего все затевалось.

Вернеры живут в просторном двухэтажном доме, обложенном банальным серым кирпичом. Сегодня жарко, и мы обедаем на улице рядом с беседкой. Сидим за круглым дачным столом, и ветер колышет края синей скатерти. Справа – дачный диван на качелях. На мангале доходит шашлык – мясо для меня, рыба – для Таи, овощи – для Игоря.