Ирина Мамаева — молодой прозаик из Петрозаводска. За свой дебют, повесть «Ленкина свадьба», получила премию имени Соколова на Пятом форуме молодых писателей России.

В старом «уазике» тряслись по бездорожью четверо. Рядом с водителем развалилась на сиденье высокая большая женщина — Мария Иосифовна Гаврилова, председатель КДН — комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав. Сзади, каждый у своего окошка, пристроились инспектор районного отдела внутренних дел Анна Герасимовна Штепт — худая дамочка с решительным выражением лица — и журналист районной газеты, студент–практикант Андрей Говорков. Должна была еще поехать Ольга Викторовна Ермолова, работник отдела по защите интересов детей–сирот, но задержалась в суде, и решено было обойтись без нее.

Ехать было не близко — до Гая, самого дальнего от райцентра поселка. До Койвусельги дорога еще была ничего, асфальтовая, но дальше шла грунтовка: и не дорога даже, а тропа какая–то, узкая и петлистая. Несмотря на лето — август все–таки еще лето, — было прохладно: в машине поддувало во все щели. Ничего не поделать — такова работа в районной администрации: постоянные командировки, разъезды и холод. И все в общем–то знали, на что шли, устраиваясь. Привыкли. Но была пятница, и хотелось скорее вернуться домой. Вот и не стали дожидаться Ермолову, тем более и делов–то в поселке всего ничего было — пустяк.

Мария Иосифовна, несмотря на опыт, немного волновалась, томилась на переднем сиденье. Ворочаясь, оборачивалась и периодически начинала объяснять суть дела журналисту.

— Вам трудно понять смысл нашей работы, практически невозможно, — сразу расставила она все точки над «i», но тем не менее продолжала: — Смысл нашей

работы — помогать детям. Не ходить и абстрактно вздыхать «ах, бедные детки», а делать для них что–то реальное. Любовь должна быть деятельной, — она задумалась. — Не знаю даже, как вы напишете эту статью…

«На минувшей неделе в п. Гай состоялся сельский сход. С жителями поселка встретились представители администрации местного самоуправления (МСУ): глава администрации района В. А. Малютин, инспектор РОВД А. Г. Штепт, выполняющая обязанности секретаря собрания, а также депутат районного Законодательного собрания В. П.Ширкина. В качестве специально приглашенного гостя в сходе принял участие замдиректора АО «Койвусельгский леспромхоз» В. Т. Лалашвили.

Первым слово взял Владимир Абрамович Малютин. Он ознакомил присутствующих с положением дел в районе, связав его с трудными для всей страны временами. Напомнил людям о курсе на полную отмену льгот и общем сокращении социальных программ. Вопросы жителей главе района касались в основном требований возродить Гайский леспромхоз. На что В. А. Малютин ответил, что этот вопрос находится не в ведении администрации.

Леспромхоз был проведен через процедуру банкротства, основное имущество его было распродано для погашения долгов кредиторам. Но вопрос даже не в том, что не находятся желающие выкупить остатки имущества и вложить деньги в лесную отрасль. А в том, что леспромхозы изначально основываются на период в три–четыре десятилетия. Именно за это время добывается лес в радиусе 40 км вокруг поселка. С более дальних делянок возить его уже экономически невыгодно.

Считаем, Гайский леспромхоз был организован в 1930 году. За вычетом военных, он просуществовал 30 лет и был ликвидирован в 1965‑м. В том же 1965 году был организован Гайский зверосовхоз, просуществовавший до 1986 года и закрытый по причине свирепствовавшей в регионе алеутской болезни норок, приведшей к полной гибели поголовья. В 1986 году было принято решение перевести лес за Куй–рекой в разряд делового и возродить Гайский леспромхоз, выдав ему новую лицензию. Тогда же была пущена вторая очередь УЖД (узкоколейки) на северо–восток. В середине 90‑х годов предприятие прошло через несколько процедур банкротства, несколько неудачных попыток финансового оздоровления и окончательно было закрыто в 2001 году. То есть Гайский леспромхоз, проработав 55 лет, выработал весь лесфонд в этом месте. Леса для порубок в районе Гая осталось — если считать добычу по уровню 1990 года, когда дела в нем шли хорошо, — максимум лет на 5. «Восстанавливать предприятие практически с нуля на столь малый срок является нецелесообразным» — таким было заключение В. А.Малютина.

Глава поселковой администрации А. И. Поползенок рассказала о состоянии дел в поселке. В Гае проживает 197 человек, из них 75 человек пенсионного возраста, 112 человек трудоспособного возраста и 10 несовершеннолетних. Из 112 трудоспособных работает 12 человек: семеро — путейскими рабочими на Октябрьской железной дороге, один оформлен фермером, один — частным предпринимателем, одна женщина — медсестрой от Койвусельгской амбулатории, двое посменно пасут общественное стадо. Остальные стоят на бирже труда и получают пособие по безработице. В поселок два раза в неделю приезжает автолавка с продуктами, раз в неделю — машина с почтой, два раза в месяц доставляют пенсии. Жалоб и претензий у населения нет.

Под утро Михайловна, как обычно, почти не спала. Мутные, быстрые сны сменяли один другой, она просыпалась, переворачивалась на другой бок, кряхтела, чертыхалась, долго лежала с тяжелой головой, снова забывалась дремотой.

Прошлое не оставляло. Михайловна давно уже научилась не думать о нем, не вспоминать, жить тем сегодняшним, что происходило утром, днем и вечером, а к ночи, когда и оно становилось прошлым, забывать. Но прошлое не отпускало. Стоило расслабиться, забыться немного — приходило, наползало, как тучи из–за горизонта, вот так, во сне, когда человек слаб и не может постоять за себя.

Борьбу с ним Михайловна вела каждый день и каждый день проигрывала. Слишком много прошлого было — годы, годы, десятилетия, да что там, страшно подумать — восемь десятилетий, почти век. Вся жизнь — прошлое. А от жизни просто так не отделаешься, не спрячешься. Уйти–то ушло, а не отпускает, живет внутри, теплится, тлеет. Может, и живешь, пока еще теплится.

Становиться старше не страшно, когда приобретаешь больше, чем теряешь. Ну, мудрость, отношение к жизни, чистую, спокойную ясность ума и сердца. А без этого только и остается, что на пепелище ходить, да вздыхать, да вспоминать.

Михайловна еще немного поворочалась и решила вставать. Спустила ноги с кровати. Посидела, чтобы в голове прояснилось. Отдернула занавеску в мутное, серое, с моросью утро. Кряхтя, сползла с кровати и потянулась за одеждой.

Федька Панасенок стоял во дворе, крепко опершись о черен вил и разглядывая хозяйство: сараи, гараж с «Жигулями», скотный двор, кучу делового горбыля у стены, трактор, Пирата на цепи. Он смотрел и не видел свое добро. Точнее, видел, но не это. Крепкий, не старый еще мужик, он был из тех, кто чувствовал себя хозяином не только своих коров и сараев, но и полей, лесов, рек — всей земли лишь потому, что родился на ней, с детства работал на нее, поливал своим потом, и если уж не оспаривать существование небесного града, куда мы все однажды вернемся, то Федька был уверен, что и там ему давно припасено не самое худшее местечко.

Фермером Панасенка можно было назвать только с большой натяжкой. Когда развалился зверосовхоз, в стране началось время кооперативов и семейных подрядов, а потом и фермерства, он взял в аренду у леспромхоза, которому передали имущество почившего в бозе норкового хозяйства, трактор да землю. Но то ли Федька оказался никудышным хозяином, то ли государство подставило фермеров по полной программе, но так до сих пор и жил он, перебиваясь с хлеба на воду и еле сводя концы с концами. Пяток коров, десять гектаров, старенький трактор да такие же старенькие «Жигули» — вот и все богатство.

Панасенок любил работать. Но одно дело — гнуть спину и видеть результаты своего труда, другое — видеть что–то странное, не сообразующееся с расчетами и мечтами. Не один десяток лет он старался, наращивая и накапливая, складывая и умножая, но как–то оно с чего начал, все то же и оставалось, не менялось, застыло все давно, закостенело, и вновь купленные коровы оказывались не хуже и не лучше забитых на мясо. Техника ветшала, доски в сараях рассыхались, да кабысдох на цепи все реже и натужнее лаял, а больше лежал где–нибудь незаметно и одиноко, не спал, а так, пребывал где–то в своих собачьих грезах. Да и сам фермер за эти годы не молодел.

Это поначалу ему казалось — надо больше! Больше работать, больше держать коров, больше сажать, больше продавать и больше откладывать денег. И все это

будет — после коллективного, общего, ничейного хозяйства — свое, собственное, своим горбом нажитое. Виделись Панасенку поля и поля до самого леса на горизонте, распаханные, унавоженные, засеянные: идешь по ним ранней весной — сырая, только что проснувшаяся земля липнет к сапогам, прихватывает за ноги, играя, и идти тяжело, и ветер продувает насквозь, не выстуживая, а раззадоривая еще трудиться, еще уставать и потеть, чтобы было право идти вот так по своей земле, брать ее в руки, мять, пропускать сквозь пальцы и радоваться.