«Неужели люди, привязываясь к домашним животным, со временем начинают до невероятия напоминать своих питомцев?» — эта мысль нашла полное подтверждение в случае почтенного сельского джентльмена Гроуби Лингтона.
Расхаживая по утренней гостиной своей золовки, Гроуби Лингтон считал тянущиеся минуты со скрытым беспокойством человека, начинающего ощущать свой возраст. Не более четверти часа отделяло его от того момента, когда ему предстояло попрощаться и в сопровождении избранного эскорта племянников и племянниц отправиться по дороге, вьющейся среди полей и садов, к железнодорожной станции. Гроуби Лингтон был по натуре добродушным человеком, и ничего не имел против того, чтобы время от времени наносить визиты жене и детям своего умершего старшего брата Уильяма; но всё же он предпочитал домашний комфорт и уединённость своего сада, общество своих книг и своего попугая утомительным для него вторжениям в жизнь людей, с которыми его немногое связывало. Впрочем, редкие железнодорожные поездки к родственникам он совершал отнюдь не из-за угрызений совести, — к этому Гроуби Лингтона побуждали ещё и настойчивые увещевания младшего брата, полковника Джона, частенько укорявшего его в том, что он не оказывает должного внимания семье Уильяма. Однако сегодняшний визит Гроуби подходил к концу, и он знал, что теперь несколько месяцев сможет беспрепятственно наслаждаться домашним комфортом и потакать своим привычкам, прежде чем ему придётся пожертвовать тем и другим ради поддержания семейных контактов. Он с плохо сдерживаемым весельем запрыгал по комнате, и при этом по-птичьи бегло осматривал попадавшиеся ему под руку предметы.
Неожиданно он замер на месте, и от его снисходительного благодушия не осталось и следа. В принадлежащем одному из его племянников альбоме ему попался на глаза выполненный с беспощадной точностью рисунок, на котором он увидел себя самого и своего попугая, застывших в забавно-степенных умиротворённых позах и с одинаковой серьёзностью взирающих друг на друга. Справившись с мгновенным приступом раздражения, Гроуби от души рассмеялся, похвалив мастерство юного художника, отметив, однако, убийственную точность схваченного им образа.
Затем в его душе вновь поднялась волна негодования, на сей раз не столько против карикатуриста, облекшего свой замысел в карандаш и чернила, сколько против самой идеи, которая выражалась этим рисунком.