В то самое время, когда версальцы наконец вернули церковь Святого Христофора в ля Виллетт и шли вперед по колено в крови, Прюитт ничего об этом не знал. Он никогда ничего не знал, подобные вопросы не представляли для него никакого интереса. Он сидел на крыльце большой деревянной развалюхи, примерно посередине штата Техас, и чистил свое оружие. Это был «ремингтон» простого действия с рукояткой орехового дерева, исцарапанной и выбеленной от ударов, пота, песка. Прюитт был крепкого телосложения, с квадратной фигурой, тяжелой челюстью, узкими глазками и немного развратной улыбкой. Такие, как он, твердо стояли на земле. Сейчас он заботливо чистил свой револьвер.

Налетевший легкий ветерок поднял клубы пыли, которая прошуршала по плотной ткани его штанов. Однако он был очень сухой и ничуть не смягчил жары. Ветерок шел издалека, но медленно, тут и там останавливаясь на пыльных равнинах, образуя маленькие красноватые завихрения.

Перед деревянной развалюхой теснились повозки, мулы, люди. Мулы порой прядали ушами, люди дремали на земле, почесывались, цедили сквозь зубы избитые шутки. Лица их, лоснившиеся от грязи и высохшего пота, казались мертвыми.

На некотором расстоянии от развалюхи Поттс, стоя на одном колене, тщательно обследовал почву. Он не смотрел на Харви Хаддлстона, который, сидя в своей повозке, выговаривал ему с презрением:

— В конце концов, мне плевать! Я ему сто раз говорил, и все без толку! — Он был раздражен молчанием Поттса. Надо быть кретином, чтобы приехать разорившимся из своей родной Джорджии и купить землю, которую бы и негр не захотел взять, да еще собираться растить на ней хлопок. Он, Хаддлстон, не кретин. Он — поставщик кретинов. Он покупает им орудия, чтобы копать ямы в пыли, семена, чтобы сеять в эти ямы, съестные припасы, чтобы ждать, пока что-нибудь надумает прорасти, вылезти из почвы. Но ничего не прорастает, и эти кретины убираются восвояси еще тощее, чем приехали, и кашляют иногда, и кончают тем, что подыхают где-нибудь на Севере. Подводят ли их легкие или какой ковбой сочтет, что они неплохая мишень, эти несчастные идиоты, эти дерьмовые фермеры? Но это не его, Хаддлстона, проблема. С него хватит того, что он поставляет и получает за это плату.

В десяти километрах от этих мест медленно двигались по долине три открытые повозки. Они были набиты битком. Плотно прижавшись друг к другу, на скамьях сидели белые, мексиканцы, черные. Ослабевшие и грязные, они сотрясались от каждого толчка, бряцая цепями.

Каждый экипаж сопровождали двое стражников, лица которых, казалось, были припудрены красной пылью. Еще один стражник замыкал колонну верхом на кривоногой лошадке. Поперек седла висела большая двустволка.

Конвой пересек высохшее русло сезонного потока. Правда, иногда оно ненадолго наполнялось грязной пенистой жижей. Но сейчас расселина была суха, и повозки, подпрыгивая на камнях, сотрясали свой груз еще сильнее. Люди уже старались не реагировать, лишь изредка доносились проклятия и ругань. Над кавалькадой кружились полчища мух — у многих арестантов были открытые раны от ударов и язвы от беспрерывного трения цепей.

Тем временем возле деревянной развалюхи Прюитт кончил чистить револьвер, вставил патроны в гнезда и установил барабан. Если дела Поттса пойдут хорошо, Прюитту тоже перепадет. Он мечтал купить револьвер, стреляющий металлической картечью. Его легче заряжать, и он более меткий. Говорят, предприятия Кольта вот-вот начнут выпускать модель с бойком центрального действия, который позволит употреблять более мощные патроны — хорошее оружие для надсмотрщика над каторжниками.

Прюитт оторвался от своих мечтаний и сел на лошадь. Шесть человек, которыми он командовал, небрежно поднялись. Они собрали под дощатой верандой свое снаряжение, взяли револьверы, ружья и кожаные ремни в полтора метра длиной, на случай если рукоятка окажется короткой. Их губы растрескались от ветра. Прюитт разместил своих людей так, чтобы занять все углы.

Начальник конвоя и Прюитт сидели на веранде. Прюитт разбирал официальные бумаги, согласно которым несколько каторжников переходили в ведение Поттса. Фермер решил выступить с речью перед этой рабочей силой.

— Ребята, — начал он мягко, — меня зовут Аугустус Ц. Поттс. С двумя «т». Я ни ваш тюремщик, ни стражник, ни проклятый государственный чиновник, ни хозяин, я — месье Поттс, простой гражданин, хлопковый плантатор…

Он слегка улыбнулся. Шепот пробежал среди заключенных-негров. Поттса они знали. Улыбка хозяина не изменилась.

— Вы, ребята, вы — моя новая команда, и я заставил привезти вас, чтобы вы мне помогли растить хлопок.

Он качнул головой, подбирая слова:

Приближалась ночь. Комната, которую Поттс называл своей конторой, была завалена одеждой, документами, съестными припасами, ящиками, тюками, образчиками хлопка. Она напоминала скорее корабельный трюм. Керосиновые лампы отбрасывали желтый неровный свет.

Поттс сидел в вертящемся кресле за большим бюро, забитым бумагами. Несмотря на то что наступили сумерки, жара не спадала и обветренная кожа хозяина была красной и блестящей от пота. Борода его, жесткая и седая, топорщилась, как свиная щетина. Кружились мухи, привлеченные светом ламп и съестными припасами. Когда они близко пролетали, Поттс прихлопывал их короткими ударами. Он с увлечением читал журнал. В углу комнаты Прюитт разбирал тюки бумаг.

— Он пьёт по-черному, этот начальник конвоя, — пробормотал он, — я, кажется, сроду не видал такого пьяницы. Должно быть, его что-то грызет изнутри!

— Он совсем не любит белый свет, — тихо сказал Поттс.

— Но что вы на это скажете? — вдруг воскликнул Прюитт с завистью. — Как они прихлопнули этого типа?!

Итак, Грина приковали к позорному столбу, который быстро и ловко соорудили. Голова его была зажата в деревянной раме, а кисти рук (причем сами руки оставались неподвижными) растянуты самым мучительным образом. Пот струился по его глазам, вокруг кружились насекомые. Он совершенно не мог двигаться. Солнце жгло ему глаза, и он сильно сжал веки.

Прямо под боком у Грина два каторжника водружали позорные столбы для тех, кто надумает бедокурить.

Поодаль арестанты ставили палатки. Стражники били хлыстом по спинам тех, кто плохо пошевеливался.

Надпись гласила: «Частное владение. Вход воспрещен!» Один из охранников плантации с угрюмым видом ехал верхом на муле по краю дороги, ведущей к частному владению. Он страдал недержанием мочи, к тому же было довольно жарко. Мухи вились вокруг мула и человека, пахнувших примерна одинаково. Мул смотрел в землю, человек — на экипаж, который только что остановился перед въездом на плантацию. Наездник пришпорил мула и проехал вдоль повозки, в которой сидели шесть арестантов в серой одежде и соломенных шляпах. Все они были в цепях и прикованы к литым ядрам, покрашенным в красный цвет. Охранник сделал гримасу и обратился к двум стражникам в униформе, сидевшим на козлах.

— Мы ждали только одного с красным ядром и пятерых легко осужденных! — посетовал он.

— Начальник стражи сказал, что вы получите то, за что платили, — ответил возница.

— Ах, вот как! Поттс, оказывается, еще должен радоваться, — пробурчал ехавший на муле.

Имя Поттса не вызвало у Грина, сидевшего в повозке, никакой реакции. Он уже догадался, куда возвращается. Возница спрыгнул вниз и опустил борт повозки. Арестанты медленно спускались. Сначала большой массивный негр. Возница заглянул в список и увидел, что его зовут Болт. За ним Ле Васо, неповоротливый белый, с тупым выражением обожженного солнцем лица и потухшим взглядом. Затем Толливер, тоже белый, лет пятидесяти, довольно подозрительного вида.

Лачуга была крохотной. Это было дощатое сооружение в ограде плантации, и на первый взгляд его можно было принять за конуру большой собаки, но оно предназначалось для человека. На этот раз для Грина. Там нельзя было ни стоять, ни лежать. Грин вынужден был все время находиться на коленях или на корточках. Здесь не было ни мебели, ни окна, ни света. Грин не знал, сколько ему придется здесь пробыть. Иногда дверца открывалась, и Прюитт избивал Грина. Наконец она отворилась в последний раз. Прюитт схватил Грина и выволок наружу.

У арестанта была многодневная щетина, лицо испещрено следами от ударов. Под носом запеклась кровь, глаза налиты кровью. Он был очень грязным. Его подбитые глаза зажмурились от резкого света.

— Тебе надо было меня прикончить, когда ты мог это сделать, — заметил надсмотрщик и ударил Грина. Его здоровенный кулак несколько раз опустился на лицо арестанта. Тот был слишком слаб, чтобы как-то реагировать. Он отупел от побоев, голода и бессонницы. Голова его болталась из стороны в сторону. Звук ударов ласкал слух Прюитта, и он с наслаждением продолжал избивать чуть живого Грина. Молодой человек рухнул на землю, не в силах больше шевельнуться. Губы его распухли и посинели, язык ощупывал разбитые зубы.

— Дерьмо! — с ненавистью сказал Прюитт. — Наколол меня с этим золотом.

Он пнул Грина ногой в бок, но тот уже почти не реагировал. Прюитт схватил его, поднял на ноги и толкнул вперед. Грин сделал несколько шагов, запутался в цепях и упал. Надсмотрщик опять поднял его.

— Теперь, — мягко сказал Поттс, — я полагаю, ты отдаешь себе отчет в том, что некий хромоногий предпочел бы видеть тебя мертвым…

Поттс удобно устроился в своем вертящемся кресле. Он был мокрым от пота и, казалось, в хорошем расположении духа.

Грин пошатываясь стоял перед конторкой. Он оперся о край стола, чтобы не рухнуть.

Прюитт прислонился к стене и молчал. Он не отреагировал и тогда, когда Поттс намекнул на его ногу.

— Но, — продолжал Поттс, — приказывает здесь не он. И убивать арестантов, если хочешь знать, не в моих интересах. Тебе остается покориться и делать то, что от тебя требуется. И может быть… может быть, все образуется.

Поля были обширны и сплошь покрыты хлопком. Часть его уже была собрана. Бригады арестантов работали быстро. Прикованные к ядрам трудились наравне с остальными, и Грин был среди них. Люди уже действовали механически. Они быстро срывали хлопковые волокна из коробочек и отправляли их в висевшие через плечо мешки. Вооруженная охрана дремала на своих мулах.

Прикованным к ядрам было не угнаться за другими бригадами — мешали цепи на ногах. Работа от этого замедлялась, производительность была низкой. Однако Поттса это не волновало.

Подошло время отдыха. Почуяв запах бекона и свиного бока, которые поджаривал под навесом черный повар, люди оживились. Первым из красных ядер подошел Болт и протянул свой котелок. Повар погрузил куда-то половник и положил в его котелок порцию фасоли и патоки.

— Следующий! — скомандовал повар.

— Как это следующий? — воскликнул Болт. — У меня нет ни свиного бока, ни бекона!

Стояла ночь. Керосиновая лампа слабо освещала палатку, где растянулись на соломенных матрасах люди с ядрами на ногах. Било жарко, на всех одно рваное покрывало, негнущееся от грязи. Насекомые роились вокруг лампы в спертом от вони потных тел и сигаретного дыма воздухе.

Грин лежал с тонкой сигаретой в зубах, повернувшись спиной к товарищам. Возле него примостился высокий чернокожий Флаш.

— Ты поднял бунт и за Союз?

— Я тебе уже три раза говорил.

— Да, — прошептал Флаш, — но это кажется таким…