Василий Веточкин жил в коммунальной квартире на улице командарма Буденного. Впрочем, слово "жил" здесь не вполне уместно. Скорее, влачил жалкое существование беспробудного пьяницы, за что был презираем своими добропорядочными соседями. Из мебели у него оставался лишь старый, скрипучий диван, все остальное он давно пропил.

На что Веточкин жил, он и сам затруднился бы ответить, поскольку сдача макулатуры и пустых бутылок приносила чисто символический доход, которого хватало только на хлеб и дешевые сигареты. Квартплату он задолжал уже за несколько месяцев. С выпивкой, как ни странно, дело обстояло проще. Во дворе постоянно кто-то "соображал", а Василий с удовольствием выполнял роль собутыльника, благо его знали практически все алконавты с округи.

Правда, мы забыли отметить, что кроме дивана у него еще имелось радио, которое он никогда не выключал. Оно служило не столько источником информации, сколько слушателем и собеседником. Лежа вечерами на диване, и перемежая речь пьяной икотой, Веточкин жаловался благодарному слушателю на свою несчастную судьбинушку. И казалось, что радиоприемник в ответ сочувственно вздыхает.

Вот и в этот сентябрьский вечер Василий, как обычно, произнес душещипательный монолог, после чего завернулся в старый, прожженный в нескольких местах плед и безмятежно захрапел. Проснулся он среди ночи от странного, будоражащего чувства. Что-то мешало его мирному сну, распирая грудную клетку. Устав бороться сам с собой, Веточкин поднялся, добрел до окна и распахнул форточку. Увы, струя свежего воздуха облегчения не принесла. А вскоре стоять у окна в майке и семейных трусах показалось холодновато, и немного подумав, Василий форточку прикрыл. В груди же продолжало что-то тесниться, отчего по коже бегали мурашки.

Веточкин вздохнул, собираясь вернуться к скрипящему ложу, но в это мгновение из-за обрывков лохматых туч во всей своей первозданной красе выползла луна, растекшись по ночному небу яичным желтком. Веточкина пронзил разряд электрического тока… Рот его широко распахнулся в беззвучном крике, глаза повылезали из орбит, а пальцы рванули на груди майку, с треском раздирая ее пополам. Упав на колени, он вцепился ногтями в половые доски, оставляя на облупившейся краску глубокие борозды…

— Виктор Станиславович!

На пороге вырисовалась стройная фигурка молоденькой медсестры Люси в коротком, открывающем очаровательные ножки халатике. Главврач психиатрической больницы Милованов невольно залюбовался своей подчиненной.

— Виктор Станиславович, Там Веточкин снова буянит. Принял санитара за кота, забился в угол и не дается, мешает больным спать.

— Введите, как обычно, четыре кубика. По-моему, это и так очевидно.

Милованов сладко зевнул и потянулся: