Утро было таким же, как и двести двенадцать предыдущих, за одним исключением: в голове, где-то слева, возникло очень странное ощущение – словно там заперт рой жужжащих пчёл. К слову, этот звук-ощущение совсем не мешал, наоборот, такое даже приятно. И ещё – она никак не могла вспомнить, что же происходило вчера вечером, словно этот участок памяти кто-то замазал чёрным, причём краски явно не жалел – отрезок времени с начала тренировки по квиддичу и до сегодняшнего утра отсутствовал полностью.

Просыпаясь раньше всех, обычно она позволяла себе ещё минут пятнадцать полежать с закрытыми глазами, вслушиваясь в лёгкое шуршание ветерка, запутавшегося в кисточках, свисавших с полога кровати, в мягкое, едва слышное дыхание соседок по спальне и, если повезёт – в тихий щебет семейства стрижей, поселившихся высоко над окном и ещё не проснувшихся настолько, чтобы отправится на охоту.

Сегодня лежать не хотелось. Откинув в сторону одеяло и спустив ноги с кровати, Гермиона поёжилась от утренней прохлады и зевнула, прикрыв рот ладонью. Пушистые старенькие тапочки-зайцы, как и всегда, покорно лежали на полу. Не глядя, она обулась и, позабыв даже заправить постель, что обычно всегда делала сама, отправилась чистить зубы.

Когда Гермиона вернулась в спальню, Лаванда и Парвати уже проснулись. Не обращая на них никакого внимания, взяла с прикроватной тумбочки приготовленные ещё вчера учебники, пергамент, чернила и перья, и совсем было уже собралась уходить, как вдруг замерла, услышав фразу Лаванды:

— Говорю тебе, он хотит быть только со мной – сам так и сказал, ещё вчера, после завтрака!