Четвертую свою супругу я встретил на вечеринке у знакомого поэта-авангардиста. Народ колготился в гостиной, я заскочил на кухню сполоснуть руки. Пытаясь наскоро соорудить бутерброды, она улыбнулась как насекомоядное растение. Мне бы со стрекотом чесануть куда глаза: ан нет, я замешкался и погорел.
Элла была старше меня почти на дюжину лет. Прежние жены мал-мала меньше — а тут такая незадача. Впрочем, для своего возраста она выглядела отменно: яркая брюнетка с восхитительно живыми глазами и безупречной фигурой. Неизвестно почему числила себя еврейкой: хотя отец крымский татарин, а мать, с девичьей фамилией Антик, наполовину гречанка. Правда, бабка ее и впрямь иудейских кровей — однако, по рассказам внучки, на чем свет кляла родную Одессу: «Терпеть не могу здешнюю портовую шелупонь!» Или Элла это на ходу сочинила, услыхав, что моя предыдущая из тех же краев?..
Словом, она зачастила ко мне на авеню X. Я полагал — так, легкая интрижка, а она прикипела. От природы обладая звериной энергией, готова была растерзать в клочья. При этом экзальтации ей не занимать: «Ах! Я не выдержу разлуки! Вскрою себе вены!» Наконец, я отважился: «Видишь ли, у меня истекает виза. Возвращаться мне некуда, надо обустраиваться в Штатах. Ты, к примеру, согласилась бы выйти за меня замуж?..» — «Это еще зачем?» — насторожилась она. — «Без грин-карты ты тут никто, неужели неясно? Не хочешь — ну что ж, тогда не обессудь, я продолжу поиск». Трое суток она взвешивала все «за» и «против». Вдруг примчалась в своем голубеньком фольксвагене: «О’кей, я согласна! Сделаю для тебя все, что смогу!»
Обитала она в районе Форест Хиллс: было решено, что я к ней перееду. Брак-то не фиктивный, вполне натуральный. Взрослые сыновья торжественно выстроились на пороге. Оба с трудом изъяснялись по-русски. Эдвину стукнуло восемнадцать, он учился в колледже, дымя в своем закутке марихуанной. Серж, по кличке Вандал, к счастью, уже отпочковался: куролесил диджеем, сохраняя приверженность уличному граффити. В детстве его похитил негр-одноклассник, местных копов поставили на уши. Спустя несколько дней заложника освободили, но что-то в душе мальчика навсегда зашкалило. В его пришибленно-блуждающем взгляде таилась безбашенная агрессия: он водился только с цветными, слывя среди них вожаком.
С мужем Додиком они разошлись из-за внезапно разверзшейся страсти: Элле написал ее давний институтский любовник — бросив одутловатого семита, она стрелой сорвалась в Будапешт. Красавец венгр оказался женат, пару недель с ней понежился и спекся («Пойми, моя католическая семья тебя никогда не примет!»). Обезумевший муж на нервной почве захворал диабетом. При этом, будучи толковым программистом, продолжал исправно платить за обучение сына (ни сном ни духом не догадываясь о его пристрастии). Пожилая свекровь со слезами в голосе упрекала взбалмошную невестку. Тем не менее первый же наш визит был именно к ней: семью экс-супруга Элла считала по гроб ей обязанной. Старики принимали нас ласково, кормили от пуза: как-никак они принадлежали к старозаветной одесской интеллигенции…