В этот сборник вошли классические рассказы Маринина разных лет – «Узник», «Тете плохо, приезжай», «Бабьи чары», «Суд» и другие произведения, относящиеся к самым разным направлениям научной фантастики.
УЗНИК
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
В грохоте и реве рвущейся атмосферы, заслоняя звездное небо взмывшим горизонтом, планета с маху обрушилась на корабль и помчалась дальше по орбите, унося на себе смятую жестянку с полураздавленным человеком в кабине.
Это была всего лишь неудачная посадка, но именно так воспринял Олег момент столкновения. Он был один в корабле, возвращавшемся на Землю. Остальные восемь звездолетов экспедиции еще работали в системе КЗГ-1862-2531С. И сотня с лишним космонавтов. А его отправили на Землю за трусость. Не в наказание, нет, просто трус в экспедиции – слишком большая потенциальная опасность. И командор Янсен был прав, когда утверждал решение экипажа. Действительно, лучше потерять корабль, чем рисковать всей эскадрой. Лучше подвергнуть опасности одного человека, чем сотню. Ошибался Янсен в другом: Олег не был трусом. Вернее, он не был просто трусом. Ему была свойственна осторожность, он предпочитал обойти опасность, а не преодолеть ее. Такое предпочтение еще не трусость. Когда другого выхода не оставалось, у него находились и смелость, и мужество. Олега подавляло не в меру богатое воображение. Оно было его главным талантом, источником идей и решений. Благодаря этому дару он и попал в состав Звездной. Но после посадки, в условиях реальных опасностей и риска, оно обернулось другой стороной, превратилось в источник страхов и подозрений, непрерывно отыскивало все новые и новые угрозы, в том числе и совершенно невероятные. А Олег по склонности характера старался этих опасностей избежать. Со стороны все выглядело трусостью, времени – да и желания – на глубокие психологические изыски не хватало, и его отправили на Землю. Дали корабль, рассчитали маршрут – все шесть нуль-переходов до Земли, но в космосе можно рассчитать не все… «Дельта» вышла из второго броска слишком близко к планете. Будь это первый бросок, Олег сразу ушел бы в подпространство, но после второго нужно было хорошо пройтись заборником по обычному пространству, чтобы возобновить запас вакуума, расщепление частиц которого давало энергию для нуль-переходов. Авария была действительно тяжелой, но воображение Олега превратило ее в непрекращающийся кошмарный катаклизм.
…Планета буквально выпрыгнула на экран. Автомат включил тормозные двигатели, но непогашенная энергия выхода и притяжение слишком близкой планеты уже устремили «Дельту» по суживающейся спирали. Корабль неудержимо валился на планету, и она встретила его грохочущим хохотом атмосферы, впившейся в раскаленную обшивку. А потом вой тормозных двигателей был оборван ударом, от которого, наверное, вздрогнули перья сейсмографов на Земле, а грудная клетка хрустнула, как скорлупа, сломанные ребра пробили спину и кресло и со скрежетом уперлись в заднюю стенку кабины. Сознание, скрутившись звенящим жгутом, вырвалось из тела и унеслось в небо вместе с рыжим столбом дыма и пыли, взвившимся над местом падения.
Прошла вечность. Все было пусто и темно, как до Начала, до взрыва Первоатома, и только бесконечная тьма простиралась на двенадцать миллиардов световых лет вокруг. Потом появилась звездочка – едва заметная, чуть серевшая в темноте. Она постепенно светлела и росла, стала точкой, шариком, клубком, шаровой молнией, грибовидным облаком; разбухающее облако заполнило череп, стало твердым и упругим и разорвало хрупкую кость на двенадцать миллиардов осколков, разметав их по бесконечному пространству. Перетянутые струны нервов лопнули с воющим звоном, тело вывернулось от боли, как края рваной раны, но тут хлынули водопады холодного пота, залили пылающее облако в голове, перехлестнули через зазубренные края черепной коробки и затопили Вселенную на бесконечное число парсеков и вечностей…
Олег вздрогнул и открыл глаза. Кошмар кончился. Через иллюминаторы в кабину лился бледный рассвет. Было очень больно, но терпимо. Потом через тишину прорвался звук – часы над пультом шли. Они показывали, что с момента падения прошло двенадцать минут. Он удивился, и это обычное чувство помогло обрести равновесие духа. Боль прошла. Он подумал, что надо встать, и ужаснулся, представив, с каким звуком будут выдергиваться из обшивки кресла изломанные ребра. Его передернуло, на лбу выступили капельки пота, и он остался лежать, только стиснул подлокотники. Их мягкая упругость вернула ощущение реальности, он сказал: «Я не верю в этот бред! Я сейчас встану!» – и рванулся вперед, пока страх не успел сковать мышцы.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Утром он собрал вертолет и отправился на разведку. Внизу проплывала однообразная каменистая равнина. На этой планете не было ничего, кроме камней и пыли. Непонятно тогда, откуда в атмосфере свободный кислород… После трех часов полета он повернул обратно. Что-то беспокоило. Вспомнились ночные тени за иллюминатором, мерещились мезозойские чудища, обнюхивающие «Дельту» и ворочающие ее уродливыми лапами. Он постарался отогнать эти мысли и увеличил скорость.
Корабль был на месте. Он только свалился набок и на нем появились царапины. И что-то изменилось вокруг – камни, что ли, не так лежали, а между ними виднелся след. Отпечаток громадной куриной лапы. Очень четкий оттиск. Когти. Чешуйки – каждая с ладонь. «Так… Страшновато здесь думать. Додумался. Это тебе не зайчик», – пробормотал Олег и вернулся в вертолет.
Поднявшись метров на двести, он заметил в стороне движущееся пятно. Выключил двигатель, немного отдал ручку и бесшумно пошел вниз на авторотации.
Это был зверь вроде кенгуру, только размером с автокран. Двигался он плавными прыжками, грациозно отставив хвост. Какой-то хищный динозавр, из крупных.
Когда до зверя осталось метров двадцать, Олег потянул ручку на себя и одновременно включил мотор. Вертолет взвыл и завис. Зверь шарахнулся в сторону, замер в угрожающей позе – весь подобрался для прыжка, раскрыл зубастую пасть-сундук и выставил вперед рог, очень кстати торчащий на конце морды.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Утром он отправился к кораблю. Ремень автомата приятно оттягивал плечо. Тяжелые башмаки приминали траву, которая на глазах вырастала узкой дорожкой вдоль его вчерашнего пути. Это все-таки была удобная планета.
Он издали заметил то, что так напугало его вчера – скафандр со скелетом, – подождал, пока трава выросла над этим местом повыше, и прошел стороной. К полудню он добрался до корабля.
Все было как вчера. Невдалеке стоял вертолет с открытой дверцей кабины. Лопасти винта медленно поворачивались под ветром. Только трава, которой не было раньше, уже поднялась выше колес. Олег влез в кабину и сел в кресло – отдохнуть и собраться с мыслями. А потом создал кротов. Наверное, они мало напоминали настоящих – кто их видел, настоящих кротов? – но копать эти зверюги умели и копали в нужную сторону: прорыли канаву под кораблем до самого люка, а там сразу полезли вглубь – больше они нужны не были.
Олег подобрал пистолет, так и валявшийся возле кормы, и забрался в корабль. Первым делом нашел запасные аккумуляторы и перезарядил пистолет. Потом взялся за ремонт. Чинить было легко – все, чего не хватало, создавалось на месте. Но работы было все равно много, и до вечера он только как следует начал.
Обратный полет до замка занял несколько минут. Вертолет сел в середине черного квадрата на плоской крыше. Лифт опустил его на второй этаж. Крыша плотно сомкнулась над головой. Олег заправил машину чистым изооктаном и пошел ужинать. За едой почитал свои стихи из маленького томика, устыдился и лег спать. Но сон не шел. И голова разболелась. Он встал, набросил на плечи куртку и вышел в зал. Было приятно ступать босыми ногами по мягкой колючести ковра. Сел за стол, включил лампу. Сидел, уставясь на чистую бумагу. Голова так же болела, и вообще на душе было гнусновато. Потом замерзли ноги – тянуло из камина. «Разжечь, что ли?» Подошел к камину, чиркнул зажигалкой, поднес огонь к дровам. Береста, оттопырившаяся на полене, вспыхнула, разгорелась – и погасла. Попробовал еще – не получалось. «Черт возьми, как же эти несчастные лорды мучились?» Почесал в затылке, сотворил канистру с соляркой, облил дрова. Скомкал несколько листов бумаги, поджег и издали кинул в камин. Пламя полыхнуло с гулким звуком, загудело в трубе, жаркая волна ударила в лицо. Занялись дрова, пламя поутихло. Олег отодвинул кресло и улегся на ковер, опершись подбородком на кулаки, глядя в огонь. Беспрерывно меняющиеся оттенки пламени завораживали и успокаивали, постепенно проходила головная боль. Когда дрова прогорели, он встал, потянулся и пошел спать.
ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ
К полудню солнце раскалило кабину так, что пришлось раздеться до трусов. Ремонт близился к концу. Корабль уже не лежал, а стоял, нацелившись в зенит, баки были полностью залиты, все системы восстановлены и отлажены. Оставались пустяки, но жара лишала сил. И тут Олегу пришла в голову мысль, от которой он улыбнулся и обозвал себя остолопом. А потом сел за пульт, включил вычислитель и защелкал клавишами.
Корабль ожил. На экране один за другим вспыхивали сигналы готовности, складываясь в знакомый стандартный рисунок. Реактор завел привычную мелодию нормальной работы. Щелкали реле, едва слышным гулом отзывались трубопроводы – и включилась система климатизации. Повеяло прохладой, тело понемногу остывало, обсыхало. Стало легче дышать – и настроение стало бодрым и радостным.
Это были последние сутки на планете, работы оставалось совсем немного. Собственно, можно было бы взлететь через час, но все равно пришлось бы ждать на орбите – вычислителю надо было перезагрузить навигационные тома из резервной памяти, а это процедура долгая. Болтаться лишнюю ночь в невесомости – никакого удовольствия. И еще хотелось побыть напоследок в замке. Наверное, это было подсознательное недоверие к «Дельте» – ведь с ней он уже однажды попал в беду – и такая же неосознанная вера в несокрушимый бетон и стальные плиты замка.
Олег закончил работу рано и улетел домой с твердым намерением отоспаться.
Среди ночи его разбудило ощущение беспокойства. Он проснулся не сразу, некоторое время лежал в полусне, но постепенно очнулся совсем, и смутное беспокойство вдруг обрело конкретную форму. Забыл закрыть наружную дверь! Правда, спал он очень крепко, и вряд ли ему что-нибудь снилось, так что это было неопасно. Но под утро сон стал бы менее глубокими, могло что-нибудь присниться, и тогда…
ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ
В 10.30 бортового времени Олег стартовал к Земле. Нужно было разогнаться до рабочего режима вакуум-заборников. Двадцать часов работы накопителей – и можно входить в первый бросок. А потом еще три с безопасными выходами в пустом пространстве между спиральными ветвями Галактики, а потом – Земля. Родина. Планета, где можно иметь воображение, где можно видеть сны. Можно не бояться. Может быть, позже, когда экспедиция уже вернется, хватит храбрости встретить Лену. И сделать что-то такое… доказать ей, что тупая бездумная отвага – не главное. «Конечно, там, на Земле, я уже не буду Алисой, но голова у меня достаточно хорошая, чтобы и без чудес что-то сделать. Например, вернуться на эту проклятую планету с комплексной экспедицией. Этим определенно стоит заняться. Если разгадать тайну чудес, секрет этого хитрого поля, и научиться воспроизводить его… Кстати, будущей экспедиции будет тут весело. Сперва они встретят огнеплюйного дракона. А потом наплодят своих… Или отбирать участников по принципу отсутствия воображения? Много они наисследуют… Да и где найдешь таких? Разве что роботов. Впрочем, у тех все равно мозги экранированные… Стоп! Идея. Экран!.. Нет, ерунда, ведь корабль не экранирует. А если глушитель? Самая примитивная давилка. Сеточка на голове, через сеточку – слабый ток. Какие-нибудь высокочастотные колебания – и проблема решена!»
Он так обрадовался, что не сразу услышал сигнал тревоги. Но тут вырубились двигатели, наступила невесомость, кресло спружинило, и он крепко долбанулся головой в потолок. От потолка его отбросило обратно, он схватился за кресло и удержался.
«Что это?!» Быстрый взгляд на пульт – горючее кончилось. И вычислитель отключился, ни одна лампочка не горит. «Да что же это делается?» – Он рванул дверь приборного отсека – и сразу все стало ясно. Там было почти пусто. Исчезло все, установленное при ремонте. Точнее, все созданное, воплощенное. Все было как в первый день, даже хуже, ведь он выбрасывал негодные детали, заменяя их придуманными. А теперь все это исчезло. Где-то шипел пар, где-то капало, журчало… Очевидно, корабль уже вышел за пределы магического поля, и потому все созданное дестабилизировалось. Разрушилось, испарилось… И снова, как пятнадцать дней назад, вспухала на экране желтая планета, готовясь поглотить разбитый корабль.
ОЖИДАНИЕ ТЕПЛА
Повезло ли мне? Не знаю. По крайней мере, я не должен круглый день ползать, чтобы отыскивать под снегом пищу. Мне ее приносят – жалкие крохи, но приносят, чтобы я не тратил времени и обучал детей. Утром и днем я учу их, зато вечер мой, и даже часть ночи – все же моя работа не так выматывает, как бесконечное рытье туннелей, я могу сократить ночной отдых – и размышлять.
Я учу детей считать и иногда, если выкрою время, учу думать. А надо бы наоборот… Впрочем, и думать-то они будут нечасто, жизнь их пройдет в непрестанных поисках пищи, но если они научатся думать, то, может быть, исхитрятся чуть быстрее находить мох, прозябающий под толщами снега, чуть быстрее сообразят, как, найдя один гриб, проследить нити грибницы и добраться до следующего, чуть раньше отличат старый ход снежного червя от свежего… И тогда, затратив чуть меньше времени на поиски дневной порции пищи, они, может быть, хоть на минуту задумаются о чем-то, не связанном с едой…
Самым старшим я рассказываю о нашем мире. Но, по-моему, они не верят. Да и как поверить? Что они видели за свою недолгую жизнь, кроме снега да промороженной пещерки, куда собирается на ночь вся семья, – заплетут вход шелковинками, собьются в ком, чтоб теплее было, и засыпают, тесно прижавшись друг к другу и вздрагивая во сне все в тех же нескончаемых поисках пищи… Конечно, видели они и вощеные ячейки, куда забираются старшие из них, кому пришло время окуклиться. Видели, как, прорвав кокон, выбирается из него Перевоплощенный, великолепный в новом стройном теле, окруженном радугой крыльев. Как спешит он по узким ходам вверх, туда, где кончается толща снега и где должно быть солнце, тепло и свет… И уж хотя бы раз каждый из них прополз следом, чтобы самому увидеть, что его ждет в будущем, какое оно, это воспетое в сказаниях Небо, это небывалое и неимоверное Солнце, что это за Свет, Тепло, а главное – Полет! А там – ни неба, ни солнца, лишь низкие промерзшие облака да белесый сумрак над головой, который они по неведению принимают за истинный свет. И Полет оказывался обманом – да, Перевоплощенные отрывались от земли, крылья в частых взмахах сливались в радужное сияние, это было великолепно… Но тут налетал порыв ветра, мгновенно стекленели неокрепшие крылья, новый порыв ветра раздирал их в клочья, и Перевоплощенный валился вниз… Конечно, некоторым везло, они не разбивались ни на острых ребрах ледяных глыб, ни на твердой коре наста, им – о счастье! – удавалось упасть в рыхлый снег и спастись. Потом они ползали вместе с личинками, пока не встречали себе пару – такую же чудом уцелевшую Перевоплощенную… И тогда вместо брачного полета они совершали брачное пресмыкание, выкапывали пещерку и заводили семью… Вот это мои ученики видели, это они знают, в это верят, а я пытаюсь убедить их, что все же мир не кончается промороженными тучами, что есть за ними небо и солнце, свет и тепло… Что ж, они дети, им так хочется чуда, они слушают и порой даже верят, на мгновение, как в волшебную сказку. И я рассказываю – пусть не верят, но знать должны: рано или поздно придет весна – или хотя бы оттепель…
Я рассказываю, а совесть мучит меня, потому что в нашем мире никто не знает, когда будет весна. А почему так, я рассказываю лишь тем немногим, кто станет учителем, как и я, – этим приходится узнать многое и поверить без доказательств, и потому я отбираю их с осторожностью и тщанием. Нелегко найти способных к абстракциям и игре ума, готовых усвоить, поверив на слово, понятия «звезда», «планета», если я сам в жизни ни видел ни солнц, ни светлых точек в ночном небе. Мне остается убеждать их собственной верой. Счастье, что хоть иногда это удается. Как все же тяжело! Нет, мне никто не мешает впрямую, меня не преследуют, не пытаются диктовать, но я один на всю округу говорю: «Солнце, свет, тепло, небо»… А что они слышат дома? В лучшем случае: «Не высовывайся! Нет там ни тепла, ни света, лишь холод и леденящий ветер, а главного, пищи, – нет, нету ее там! Не высовывайся, нечего…» И это – в лучшем случае! А не в лучшем? «Нас много, а пищи мало, на всех не хватит. Урви, где сможешь, за соседом следи: чуешь, он гриб нашел – не зевай! Он обжирается, а ты иди кругами, вынюхивай грибницу, заползи вперед. Пока он дожует, ты три утащишь!» И это полбеды. А есть ведь и такие: «Мир жесток, жизнь не прощает, выживает сильнейший. Мы должны продлить свой род – и это право сильных, слабым нечего плодиться, породу портить! Встретишь слабого с пищей – отбери! Не отдаст – убей! И съешь его, не будь слюнтяем, слабый – лучшая пища для сильного. И всегда убей и съешь иного: смотри, как хороша твоя зеленая окраска, как горят на ней красные пятна, а иной? Он сизый! Пятна на нем желтые, как подгнивший гриб, усики вялые и короткие… Встретишь такого – убей и съешь. Это – враг, он совершит полет и уведет твою пару, оставит такое же мерзкое потомство, а что станет с родом?»
Дети, пока они малые и слабые, такого не приемлют: ведь это у них отнимают крохи, и не всегда удается сплотиться слабым против сильного, что ж, такова жизнь, каждый ищет для себя… Поэтому дети против, они мечтают о справедливости, чтобы сильный не мог отнять, чтоб было законом право, а не сила. Но дети растут, набираются сил – теперь уже и они могут у кого-то отнять. Тут и меняются представления о справедливости: «Пока закон мешает отнять у меня – он благо, но если он не позволяет отнимать мне? Подавай другую справедливость: что для меня, то и благо…»
