Ольга Красникова в сердцах швырнула на рычаг телефонную трубку.

– Опять? – хмуро спросил муж.

Ольга молча кивнула. Вот уже две недели какой-то человек одолевал их телефонными звонками, угрожая рассказать их сыну Диме о том, что они его когда-то усыновили, если Красниковы не заплатят ему десять тысяч долларов.

– Хватит, Оля, надо поговорить с Димой. Нельзя скрывать это до бесконечности.

– Да ты что? – всплеснула руками Ольга. – Как же мы ему расскажем? Нет, ни за что!

В кабинет начальника следственной части городской прокуратуры Константин Михайлович Ольшанский входил без трепета. Во-первых, он давно и хорошо знал своего начальника, а во-вторых, точно так же хорошо знал, что его собственная резкость, порой граничащая с откровенным хамством, служит ему надежной защитой. Ольшанского в прокуратуре не любили и связываться с ним боялись, хотя и отдавали должное его профессионализму и безупречной юридической грамотности.

Константин Михайлович был от природы щедро наделен мужской красотой, но ухитрялся при этом выглядеть недотепой-замухрышкой, в вечно мятом костюме, плохо вычищенных ботинках, очках в старомодной, давно поломанной и наспех склеенной оправе. Самое удивительное, что Нина, жена Ольшанского, тщательно следила за его одеждой и обувью и отправляла мужа по утрам на работу в более чем приличном виде, но уже на полпути к прокуратуре все ее старания шли прахом. Природу этого загадочного явления не понимала ни она, ни сам Константин Михайлович, ни его близкие друзья, а две его дочки, начитавшись научной фантастики, дружно утверждали, что у папы «особенное биополе».

Вот и сейчас он стоял в кабинете начальника следственной части с понурым и несчастным видом, но вид этот мог обмануть кого угодно, только не тех, кто хоть раз имел дело со старшим следователем Ольшанским.

– Костя, мне нужно, чтобы ты из этого дела сделал конфетку.

С этими словами начальник протянул Ольшанскому тоненькую папочку с вложенными внутрь несколькими листками.

Леонид Лыков, двадцати восьми лет от роду, наполовину плешивый, а на оставшуюся половину весьма и весьма кудрявый, с аккуратненьким «пивным» брюшком и быстрыми блестящими глазками, вертелся на стуле перед Ольшанским, как уж на сковородке. Несколько часов назад он был задержан, когда в очередной раз пытался по телефону убедить Ольгу Красникову подарить ему десять тысяч долларов в обмен на сохранение в тайне сведений, уже потерявших свою ценность. И теперь Константин Михайлович клещами вытаскивал из него ответ на вопрос, а от кого же сам Лыков получил такие сведения.

– Мне эти сведения дал Галактионов Александр Владимирович, – потупив глаза, сообщил Лыков.

– Зачем? С какой целью он вам их сообщил? Вы должны были поделиться с ним деньгами, которые намеревались получить от Красниковых?

– Не, – возмущенно протянул Лыков, – Галактионов не по этой части. У меня долги были, вот он и посоветовал, как можно денег раздобыть. Бескорыстно, между прочим.

– А он сам откуда узнал об усыновлении?

Он поежился под обжигающе ледяными струями воды и с удовольствием ощутил прилив бодрости, до красноты растирая кожу жесткой мочалкой. Вытерся махровым полотенцем и принялся за бритье, чувствуя, как тело после холодного душа начинает приятно гореть. Завтракать он уселся в прекрасном настроении и с аппетитом съел яичницу, две сосиски, гренки с сыром и кофе.

– Ты не опоздаешь? – спросила жена, бросая взгляд на часы и вдевая в уши серебряные сережки. – Уже десять минут девятого.

– Я сегодня поработаю дома, хочу закончить наконец статью.

– Счастливый, – с завистью вздохнула жена. – Вот если бы я могла работать дома! И почему это мужикам удается так устраиваться. Ладно, я побежала. Если надумаешь сделать перерыв, забери вещи из химчистки, квитанции лежат на холодильнике.

– Заберу, заберу, – добродушно откликнулся он. – Выйду днем с Алмазом, заодно и заберу.

Подходя к зданию Главного управления внутренних дел Москвы на Петровке, Анастасия Каменская с тоской подумала, что простуды, пожалуй, не избежать. Первая лужа, в которую она ухитрилась вляпаться по щиколотку, попалась ей прямо возле дома, второй раз она зачерпнула воды в сапоги, когда подходила к метро. Сапоги были совсем новые, но все равно протекали. Наверное, фирмам-изготовителям и в голову не приходит, что в зимних кожаных сапогах люди будут ходить по колено в воде и грязи. Определенно, обувная технология не поспевала за глобальным потеплением.

Всю дорогу в метро Настя чувствовала противное хлюпанье внутри сапог, но на улице, решив, что хуже все равно не будет, поскольку ноги и так мокрые, перестала смотреть на тротуар и полностью погрузилась в свои мысли. Кончилась такая беспечность тем, что за несколько минут, которые ей понадобились, чтобы дойти от метро «Чеховская» до здания на Петровке, она влезла в лужи по меньшей мере раза четыре. Теперь ногам было не только сыро, но и холодно.

Войдя в кабинет, она стянула с ног сапоги и озадаченно посмотрела на ступни. Колготки были мокрыми насквозь, и с них медленно стекали, грустно капая на пол, капельки воды. Она заперла дверь изнутри, сняла джинсы, за ними – колготки и стала мучительно соображать, что делать.

В дверь кто-то дернулся, потом постучал.

– Аська, открой, я видел, как ты пришла. Ну открой, поговорить надо.

Дима Красников родился в 1979 году в Саратове. Его мать, Вера Борисовна Боброва, так и не вышла замуж, но, защитив диссертацию и построив себе кооперативную квартиру, в сорок три года решила, что нужно рожать. Родители ее были уже старенькими, и перспектива остаться совсем одной на этом свете Веру Борисовну ужасала.

Она поехала в южный санаторий «за беременностью», но в первый раз ей не повезло. На следующий год она повторила попытку, но снова неудачно. Ей хотелось родить ребенка от здорового непьющего мужчины, а такой нашелся лишь под самый конец ее пребывания в санатории, и хотя и удалось затащить его в постель, но забеременеть Вера снова не успела. Третья поездка оказалась успешной, правда, врач предупредил, что первые роды в сорок пять лет – дело весьма опасное. Отец Веры к этому времени умер, оставалась мать, которой было уже за семьдесят и которая здоровьем похвастаться не могла. Перспектива полного одиночества была такой близкой, что Вера рискнула пренебречь советом врача, хотя тот очень и очень советовал ей подумать, показывал результаты анализов, кардиограмму и говорил о высокой вероятности неблагоприятного исхода.

Прогноз врача оправдался. Двоюродная сестра Веры Борисовны Оля Боброва, коренная москвичка, работавшая в то время в Курске учителем русского языка и литературы по распределению после окончания педагогического института, примчалась в Саратов, едва узнав о смерти сестры.

– Тетя Люба, давайте я заберу мальчика, – предложила она своей тетке. – Вы с ним не справитесь, а отдавать в детский дом при живых родственниках – кощунство.

Мать Веры Борисовны вынуждена была согласиться с тем, что ее племянница права. Ольга назвала мальчика Дмитрием, оформление документов прошло легко и быстро отчасти потому, что у покойной сестры и у самой Ольги фамилии были одинаковыми: обе они носили фамилии своих отцов – родных братьев. Поэтому в доброй половине учреждений тот факт, что Ольга Боброва оформляет какие-то документы на Дмитрия Боброва, ни малейших вопросов не вызвал.

Он резко распахнул дверь и вошел в одно из помещений лаборатории. Сидящий за компьютером мужчина повернулся к нему и приветливо кивнул.

– Добрый день.

– День добрый, – бодро откликнулся он. – Как дела? Когда представляешь диссертацию в Совет?

– На ближайший Совет я не успеваю, а следующий первого марта, хочу на него успеть.

– А почему на ближайший не успеваешь?

Из задумчивости Настю Каменскую вывел настойчивый телефонный звонок.

– Аська, ты не забыла, что я тебе обещал сегодня торжественный ужин?

Это звонил Алексей Чистяков, Настин друг с незапамятных времен, а на протяжении последних четырнадцати лет – ее любовник и потенциальный жених, выходить замуж за которого она отказывалась все эти годы с непонятным, но завидным упорством. Периодически, примерно раз в год, он на всякий случай спрашивал, не передумала ли она, хотя прекрасно знал, что услышит в ответ одно и то же:

– Нет, Лешик, я не передумала, зачем нам жениться? Разве нам и так плохо? Мы же проводим вместе столько времени, сколько хотим. Если мы поженимся, ничего не изменится, ты будешь заниматься своей работой в Жуковском, я – своей, а сливаться в экстазе мы все равно будем только по воскресеньям.

Алексей не находил эти доводы убедительными, но и настаивать не хотел. Он просто решил взять свою подругу измором и с тех пор, как приобрел автомобиль, стал приезжать к ней не только на выходные, но и посреди недели, оставаясь у нее по нескольку дней подряд. Насте это не мешало, потому что приходила она поздно, а готовил Лешка ух как здорово!

В воскресенье с самого утра Настя принялась за работу. Она пожалела, что почти все принесенные с работы материалы были рукописными и выполнены карандашом, поэтому нельзя было использовать новенький компьютер. Разложив на полу блокноты и отдельные листы, она легла на живот и начала систематизировать собранную информацию, переползая от одной кучки бумаг к другой и перекладывая листы с места на место.

Из рассказа жены Галактионова:

…Они поженились совсем молодыми, еще будучи студентами филологического факультета Московского университета. Среди свадебных подарков был невероятно дорогой фотоаппарат, привезенный из-за границы. В те годы, а было это в начале семидесятых, такие фотоаппараты можно было только привезти или, если очень повезет, купить в комиссионке. В магазинах они не продавались. В большой красивой коробке находились две коробочки поменьше с совершенно одинаковыми наклейками. В одной из них находилась камера, а в другой – запасной объектив, светофильтры и еще какие-то детальки.

– Поехали, – возбужденно сказал Саша Галактионов своей новоиспеченной жене.

– Куда? – удивилась та.

Он с неприязнью посмотрел на собеседника. Да, люди его раздражали, но такая формулировка была слишком общей. Раздражали его люди славянского типа. Все же остальные, например, азиаты, негры, кавказцы, заставляли его содрогаться от отвращения. Он не мог слышать неправильную речь, его коробило даже от намека на акцент. Он не мог спокойно смотреть на неславянские лица. Бог мой, как он их всех ненавидел!

– Сколько испытаний вам надо провести? – спросил собеседник.

– Не больше трех, – ответил он, стараясь не выдать голосом, что внутри у него все кипит. – После каждого испытания – примерно две недели доводки, потом новое испытание, и так далее. Итого приблизительно шесть-семь недель. Многое зависит от подопытного материала, иногда не удается сразу набрать нужное количество.

– Может быть, мы могли бы помочь? – спросил кавказец.

– Не нужно, – сухо отрезал он. – Прибор – это наша забота, а ваша забота – деньги. Готовьте оговоренную сумму, через полтора месяца прибор будет готов.