– Вы верите в Бога?

Светлые глаза в обрамлении сетки мелких морщинок смотрели на Орлова со спокойным любопытством, чуть выжидательным, но нисколько не тревожным.

– Ну что вы, – с облегчением улыбнулся Орлов, – как можно! Мы все атеисты. Бога нет, это общеизвестно.

Женщина вздохнула и легким быстрым движением коснулась кончиками пальцев края маленькой изящной шляпки.

– Вероятно, вы намного образованнее меня, – произнесла она с едва заметной улыбкой, – поэтому и знаете точно, есть Бог или нет. А я вот, изволите ли видеть, как-то привыкла с детства думать, что он есть. Именно поэтому я и пришла к вам.

– Ты представляешь, что я нашла!

Люсенька ураганом ворвалась в комнату. Орлов, сидевший за письменным столом и готовившийся к процессу, недовольно поднял голову: он не любил, когда его отвлекают.

– Я нашла еще одно упоминание о твоем предке Павле Гнедиче! Ты только послушай! Ну послушай же, Санечка, – жена уселась перед Орловым на стул, даже не сняв плащ, только туфельки скинула у самой двери.

Достала из портфельчика папку с завязками, вытащила оттуда несколько мелко исписанных листков.

– Я вообще сегодня так удачно поработала в архиве, дай бог здоровья Раисе Степановне, золотая женщина! Кстати, Саня, надо ее как-то отблагодарить, может, ты бы достал для нее билеты на Таганку или в Большой, а?

Люсенька так увлеклась историческими изысканиями и получала такое удовольствие от работы, что само написание диссертации прошло незамеченным. Просто вдруг – раз! – и оказалось, что осталось написать только введение и заключение. Завершилась, в конце концов, и долгая череда мытарств с оформлением документов и подготовкой к защите. Уже и дата защиты назначена, и вступительное слово написано, и ответы на замечания оппонентов подготовлены… И у Людмилы Анатольевны, сотни раз выступавшей в судах, вдруг начался мандраж. Одна только мысль о том, что нужно будет выйти, встать за трибуну и говорить в микрофон под устремленными на нее взглядами и членов Ученого совета, и присутствующих в зале, повергала ее в ужас.

– В суде – совсем другое дело, – говорила она мужу, – там я сижу за столом, выступаю с места, просто встаю, и все, никуда не выхожу. И в зале никого нет обычно. Только судья и юристы тяжущихся сторон. Это так кулуарно получается, что-то вроде междусобойчика, не страшно совсем. А тут – прямо театр с публикой.

Александр Иванович успокаивал жену как мог. Он понимал ее как никто.

– Хорошо тебе говорить, – продолжала жаловаться Люся, – ты в зале суда ведешь себя, как заправский актер, будто всю жизнь на сцене провел, и говоришь гладко и связно, не волнуешься совсем. А я от страха двух слов не свяжу. Повезло тебе, ты от природы такой, не боишься публичных выступлений.

От природы! Знала бы она… Сейчас действительно трудно поверить в то, что адвокат Орлов в детстве был весьма косноязычен, и ответ у школьной доски превращался для мальчика в пытку. Однажды бабушка, приятельствовавшая с его классным руководителем, усадила внука перед собой и сказала:

Никогда, ни разу за все годы, что Борис учился в школе, Александр Иванович не ходил ни на родительские собрания, ни на беседы с учителями. Собственно, никаких бесед и не было, родителей Бориса Орлова в школу не вызывали, а разговаривать с учителями по собственной инициативе Александру Ивановичу и в голову не приходило. Зачем? Парень нормально учится, нареканий по поведению нет. На родительские собрания ходила Люся, и то не каждый раз.

Когда вчера вечером Борька, пряча глаза, объявил, что родителей вызывают на педсовет, удивлению Александра Ивановича не было предела. Ну что, что мог натворить его сын? Стекло разбить футбольным мячом? Ничего страшного. Подраться? Тоже не катастрофа, все пацаны дерутся. Курил в туалете? Нехорошо, конечно, но кто из мальчишек не пробует в этом возрасте. Если из каждого такого проступка устраивать педсовет и вызывать родителей, то учителям в классы некогда будет приходить.

– И что ж ты такого сделал? – весело, не ожидая ничего особенно неприятного, спросил Александр Иванович.

Он был настроен вполне благодушно, вернувшись домой после судебного заседания, на котором огласили приговор, еще раз подтвердивший отличную репутацию адвоката: подсудимому, хотя и признанному виновным, назначили срок ниже низшего предела, приняв во внимание все представленные и подтвержденные защитой смягчающие обстоятельства.

– Ничего, – Борька с деланым равнодушием пожал плечами.

Войдя в помещение кафедры, Людмила Анатольевна Орлова с облегчением поставила портфель на стул и потрясла замерзшими на неожиданном апрельском морозе руками. Она уже почти две недели не надевала перчаток и сегодня, увидев через окно голубеющее в разрывах сероватых облаков небо, решила, что день будет таким же теплым, как все предыдущие. Если бы она взглянула не только вверх, на небо, но и вниз, на землю, то заметила бы седину заморозков. Но смотреть вниз, под ноги, Людмила Анатольевна не любила.

Портфель сегодня был особенно тяжелым, потому что помимо папки с диссертацией, при обсуждении которой ей нужно выступать рецензентом на заседании кафедры, в нем лежала написанная от руки дипломная работа сына, которую Людмила Анатольевна собиралась «пристроить» кафедральной лаборантке, а также пачка бумаги. Лаборантка Галина Семеновна была машинисткой опытной, печатающей быстро и аккуратно и умеющей разбирать почти любой почерк, брала, как и все, по 20 копеек за машинописную страницу, и сотрудники кафедры гражданского процесса с удовольствием прибегали к ее услугам, если нужно было напечатать материал, не относящийся непосредственно к работе кафедры. Кафедральные материалы Галина Семеновна печатала, естественно, только за зарплату.

Достав новенькую, еще не распакованную пачку бумаги, папку с исписанными Борисом листами и присовокупив сверху шоколадку «Слава», Людмила Анатольевна подошла к столу лаборантки, печатающей, не глядя на руки, какую-то очередную методичку.

– Галочка, халтурку возьмете?

Та улыбнулась и кивнула, не отрывая глаз от текста, написанного размашистым округлым почерком.

С гостиницами всегда было сложно. Иногда начальник местного УВД, к которому группа командированных научных сотрудников из Москвы приходила представляться, организовывал что-то более или менее приличное – маленькие, но зато одноместные номера. Иногда сотрудников Академии селили в общежитиях или в гостиницах по два-три человека в комнате. Неизменным оставалось одно – им нигде не были рады. Это и понятно: толку от приехавших никакого, а забот добавляется. Ладно бы еще приезжали какие-нибудь крутые специалисты по раскрытию и расследованию преступлений, может, и правда что-нибудь дельное подсказали бы, все-таки в Москве, в Штабе МВД и в Академии, сосредоточена вся информация о передовом опыте и новейших разработках. А эти… Криминологи. Даже не криминалисты, а всего лишь криминологи. Преступность изучают. Чего ее изучать-то? С ней бороться надо, а не изучать. Ученые, мать их так…

Но в этом городе начальник УВД сам закончил Академию МВД, был слушателем первого набора, поэтому к прибывшим научным сотрудникам отнесся тепло, тем более в группе был профессор, который читал на их потоке лекции по этой самой криминологии и потом принимал экзамен. Правда, профессор приехал со своими коллегами только в самый первый раз, он вообще выезжал в такие командировки нечасто: не барское это дело – по колониям сиживать и с осужденными разговоры разговаривать. Но зато во второй и в третий раз научным сотрудникам здесь оказывали самый радушный прием, селили в хорошей гостинице и предоставляли транспорт, на котором командированные из столицы каждое утро отправлялись в исправительно-трудовые учреждения и вечером возвращались назад.

Работали в таких командировках вчетвером: два криминолога, психолог и психиатр. Тема была комплексной, возглавляли исследование двое известных ученых, один – доктор юридических наук, другой – медицинских, оба – заметные величины в своей отрасли науки. За ними в «табели о рангах» авторского коллектива следовали доктора и кандидаты наук, а в самом низу находились простые исполнители, как правило, без ученых степеней. Именно они, эти простые исполнители, и должны были собирать и анализировать весь эмпирический материал. Вышестоящие же чины надзирали, консультировали, руководили и иногда проходились «рукой мэтра» по уже написанным аналитическим справкам и статьям.

Когда Веру Леонидовну Потапову приняли на работу в Академию, ее зачислили в Научный центр, в отдел профилактики. На самом деле название у отдела было длинным и сложным – Отдел управления профилактической деятельностью органов внутренних дел. Слово «управление» вошло в моду в середине 1970-х годов, Научный центр именовался «Научным центром исследования проблем управления», а все его отделы имели в своем названии соответствующий термин. Управлением в Академии занимались действительно серьезно и всесторонне, но сей факт никак не отменял необходимости изучать не только само управление, но также и его объект. Посему в отделе, где теперь работала Вера Потапова, занимались и традиционной криминологией, ибо нельзя же управлять деятельностью по предупреждению преступлений, не имея ясного и полного представления о том, каковы они, эти самые преступления.

Веру Леонидовну, с учетом возраста и профессионального опыта, назначили на должность старшего научного сотрудника, пообещали через полгода присвоить специальное звание «майор милиции», но предупредили, что старший научный сотрудник должен иметь ученую степень, поэтому Потаповой необходимо серьезно подумать о написании диссертации, ибо должность ей дали, так сказать, авансом. Вере было неловко и казалось, что, когда она придет в новый коллектив, на нее начнут коситься как на человека, занявшего не положенное ему место. Однако опасения оказались напрасными: в отделе профилактики среди старших научных сотрудников ученые степени имели далеко не все. И эти «не все» даже не пытались делать вид, что стараются написать диссертацию или хотя бы собираются это делать.

Среди многочисленных знакомых адвоката Александра Ивановича Орлова встречались люди самых разнообразных профессий, в том числе и работающие в сфере культуры и искусства. Один из таких знакомых, администратор драмтеатра средней руки, пригласил Орлова с супругой на прогон нового спектакля.

– Отчего же только на прогон, а не на премьеру? – удивился Орлов.

– Приходите, не пожалеете, – загадочно ответил по телефону администратор.

Лев Аркадьевич Шилин работал в театре очень давно и обладал удивительным чутьем на будущие решения отдела культуры горкома партии и ЦК. Едва прочитав пьесу, он мог точно предсказать, какие именно реплики нужно подправить, а какие – убрать вовсе, чтобы уже готовый спектакль не зарубили. Более того, он тонко чувствовал даже такие нюансы, которые, казалось бы, не имели никакого отношения к политике, но могли вызвать нежелательную реакцию какого-нибудь члена комиссии, принимающей спектакль. К мнению администратора не всегда прислушивались, но впоследствии каждый раз оказывалось, что он был прав. Тот факт, что он пригласил Орловых на прогон, а не на премьеру, означал, вероятнее всего, что премьера может вообще не состояться.

– У нас новый режиссер, пригласили из Иркутска, – объяснял Лев Аркадьевич, провожая Орловых в ложу, – он там очень успешно поставил «Кремлевские куранты», ажиотаж такой поднялся – будто «Таганка» на гастроли приехала, весь город ломился посмотреть спектакль. Ну, сами понимаете, местные деятели тут же в Центр отчитались, что вот, дескать, у нас в театре пьеса на революционную тематику на ура идет, полный аншлаг, билеты на три месяца вперед распроданы подчистую, и сверху, сами понимаете, команду спустили: такого режиссера нужно в Москву переводить, чтобы на главных сценах страны пьесы про революцию ставил. Вот и перевели. Пока к нам, а если у нас хорошо себя покажет, то и в театр первого разбора попадет.

– Дяденька, вас там брат ищет!

– Где? Какой брат?

– Вон там, за углом, – девочка лет семи указала пальчиком в том направлении, где скрывался хвост длинной очереди, состоящей из тех, кто пришел к зданию райисполкома записываться добровольцем на фронт. В очереди толпились в основном молодые парни и мужчины за сорок: в самом начале войны призыву подлежали те, кто родился с 1905 до 1918 года, а ведь восемнадцати-девятнадцатилетние юноши, не говоря уж о сорокалетних отцах семейств, тоже хотели воевать и защищать Родину.

Михаил растерянно оглянулся. Какой брат может его искать? У него три младших брата, все они должны быть в Полтаве, с родителями. Пройдя в конец очереди, он увидел парня в точно такой же футболке, белой с голубым. Парень, черноволосый и кареглазый, был, на первый взгляд, так похож на Михаила, что тот невольно усмехнулся: немудрено, что девчушка приняла их за братьев. Да еще и футболки эти… Впрочем, в таких половина Харькова ходила, они во всех магазинах продавались.

– Из университета есть кто-нибудь? – громко спрашивал парень, медленно идя вдоль очереди. – Кто из университета?

– Людмила Анатольевна сможет мне помочь?

Огромные карие глаза смотрели на Орлова с вопросом и мольбой. Мамины глаза.

– Не уверен, – уклончиво ответил он. – Эти сведения есть только в архиве Министерства обороны, а там у Люсеньки связей нет.

Алла печально вздохнула, на ее красивом лице отразилось разочарование.

– А я так надеялась… Когда вчера познакомилась с вами и услышала, что Людмила Анатольевна имеет доступ к архивным материалам, у меня даже дыхание перехватило: вот, думаю, тот случай, который я так долго ждала. Я ведь уже все возможности исчерпала, даже в Полтаву ездила, пыталась найти родственников отца. Но выяснилось, что их всех расстреляли. Всех евреев до единого, кто в городе был. Памятник поставили, а имена расстрелянных так и не восстановили полностью. Я цветы положила, все-таки это были мои бабушка и дедушка, тетки и дядья. Мама говорила, что у Штейнбергов была большая семья, Михаил – старший сын, и пятеро младших братьев и сестер. А мамины родители Михаила не знали, не видели никогда, она сама из Житомира, в Полтаву приехала работать после медучилища. Так что у них спрашивать было бессмысленно.