Шаг вниз… вперед… еще шаг — и тьма окружила его. Обняла, сдавила душными пальцами горло. Как стучит кровь в висках! Ноги, руки — словно уже не его, онемели, не слушаются, рвутся бежать назад. Ему никогда еще не было так страшно.

Медленно, медленно Отец вытянул ногу, ощупывая камень впереди — не шелохнулся бы… Через минуту он уже стоял на этом скользком камне, согнувшись и опираясь правой рукой и ногой о стену пещеры. Он напряженно вглядывался во влажную тьму впереди. Серенький свет, идущий из узкого входа за спиной, был так слаб, что Отец едва мог разглядеть собственные руки. Если он сделает еще шаг, глаза ему будут уже не в помощь. Но он знал здесь каждый камень и выступ стены — и он, и его предки пробирались в эту пещеру много раз, ибо здесь они находили свою жизнь. Так было всегда. Он знал, что и сейчас пришел не зря — его ноздри раздувались, чуя густой запах пищи, а в животе мучительно и жадно ворочался голод. Она лежала здесь уже четыре дня, эта лошадь, и мясо было почти готово. Но до него еще шаг, шаг… много шагов, и еще больше обратно, когда он помчится по камням с едой на спине — к выходу, вниз к реке, берегом к дому, а там… Он проглотил слюну и почти перестал дышать, вслушиваясь так, что уши чуть шевельнулись у него на затылке.

Здесь и раньше-то было страшно. Весь воздух был пронизан смертью; духи мертвых вечно плясали под потолком, кружились, сплетясь бесплотными пальцами, хвостами и шеями, облепляли стены и стекали по скользким уступам пола, так что руки холодели и волосы дыбом вставали у всякого, кто входил сюда. А если затаить дыхание и стоять без движения долго-долго — можно было не только кожей почувствовать их присутствие, но и услышать, как они скулят и стонут в темных щелях. Слишком много смерти видела эта пещера, были тут и духи людей, а Дарующий Жизнь никогда не выбрасывал из пещеры кости. Поэтому здесь было страшно всегда. Но так, как сегодня, никогда не было, такого Отец не помнил. Никто еще не осмеливался войти в пещеру, пока хозяин дома.

Да, он был там, во мраке, в самой глубине, и Отец, скрючившийся на скользком камне, слышал свистящее дыхание Дарующего Жизнь, чувствовал его запах, слышал удары его сердца. Отец обернулся. Серое пятно входа, затененного густым кустарником, казалось во тьме ярким как солнце, и на фоне этого слепящего пятна промелькнули одна за другой три неслышные тени — нырнули сюда, вниз, в пещеру. Отец оскалился. Он был рад, что сыновья не оставили его один на один со зверем. Страх перед Отцом и голод все-таки были сильнее того, что ждало их в глубине пещеры. Пока сильнее.

Отец стоял неподвижно, поджидая братьев. Глаза его перестали вглядываться в кромешную темень — все равно ничего не увидишь, и обратились внутрь — Отец начал думать.

Отец не любил Сероглазого. В первый год еще можно было надеяться, что сын умрет, как это часто случалось с другими детьми в Семье. Но Сероглазый рос здоровым мальчиком и даже выделялся среди братьев и сестер ростом и крепким сложением.

Зима сменилась летом, и снова наступила зима — вторая зима Сероглазого. Такой холодной погоды Отец не помнил. Земля застыла и покрылась снегом, насекомые попрятались в ледяных трещинах древесной коры, мелкие зверушки куда-то исчезли. Единственной пищей, доступной в это время людям, были остатки медвежьих пиршеств. Зверь действительно стал Дарующим Жизнь, хотя даже и то мясо, которое доставалось людям, было малопригодно для еды — из-за холода оно не становилось мягким и вызывало резкую боль в животе.

Люди умирали от голода и холода. В середине зимы в Семье оставалось, кроме Отца и двух братьев, всего три матери и шестеро детей. Но Сероглазый выжил, несмотря на то, что Отец страстно желал его смерти…

Сероглазый лежит на снегу, кричит, кричит. Его голос все тише. Мальчик становится ледяным, как вода в реке. Отец размахивается и разбивает его рубилом на мелкие кусочки.

После той памятной холодной зимы у Сероглазого осталось всего два старших брата. Один, Калека, сурово наказанный Отцом за попытку нарушить великий запрет, был вялым, слабосильным и покорным. Его ничто, кроме еды, не волновало, и, как казалось Сероглазому, он никогда не утруждал себя размышлениями. Скорее всего, он вообще не был способен решить что-либо самостоятельно.

Калека был единственным в Семье, в ком Отец не видел для себя никакой угрозы. Конечно, главная опасность заключалась во втором брате. Ему уже исполнилось пятнадцать лет, он был хорошо сложен, крепок и отличался необычайно густой шерстью на груди и ногах. Лохматый не был в свое время искалечен, подобно брату, поскольку обладал большей выдержкой и никогда не осмеливался идти против воли Отца. Лохматый мог и должен был стать главою рода — для этого он обладал достаточной силой и смелостью, но Отец, хоть и состарился, был по-прежнему могуч и ревностно охранял свои привилегии. Он первым выбирал себе куски принесенной еды, сидел всегда в самом сухом и теплом месте пещеры, и уж, конечно, ни разу не подпустил Лохматого к матерям.

Сколько раз видел Сероглазый из своего угла, как Лохматый долго и мучительно теребил своего зверя, заставляя его подниматься и падать снова и снова. Иногда Лохматый, не выдержав, с воем выбегал из пещеры и бродил где-то всю ночь, но утром возвращался и покорно занимал свое место рядом с Отцом. Тогда глаза его больше не горели, в них оставалась одна лишь пустота, и Сероглазому в такие минуты почему-то было страшно встречаться с ним взглядом.

Сам Сероглазый все-таки страдал гораздо меньше, чем брат. Ему казалось, что он нашел верное средство избегать мучений. Когда он не мог больше находиться в пещере вместе с Отцом и женщинами, он попросту уходил оттуда задолго до захода солнца. На воле он быстро успокаивался, занятый поисками чего-нибудь съестного или просто интересного. Возвращаясь к Отцу, Сероглазый уже не чувствовал ни злости, ни уничтожающего бессилия. Голова его была полностью занята увиденным и услышанным. И Сероглазому не приходилось, подобно брату, скитаться где-то по ночам, в темноте, когда духи мертвых всесильны.

Лохматый дрался отчаянно. Он всем телом чувствовал ярость духов, кружащихся над ним в неистовой смертоносной пляске, и знал, что кому-то сейчас придется расстаться с жизнью. Человек, напавший на Лохматого, был велик и силен, это был громадный мужчина с каменными мышцами, весь покрытый жесткой бурой шерстью. Он хрипел, лязгал зубами, и, навалясь на Лохматого, все сильнее сжимал его могучими руками. Лохматый задыхался и чувствовал, что вот-вот затрещат его кости. Скрюченными пальцами он нащупал тяжелый острый камень и начал яростно колотить им врага, пытаясь попасть в затылок. В глазах потемнело, кровь заклокотала в горле, и Лохматый, перед тем как выпустить из сдавленного тела свою измученную душу, нанес врагу последний страшный удар. Хватка чужака ослабла. Лохматый набрал полную грудь воздуха и с ревом сбросил с себя нападавшего. Вскочив на ноги, он поднял камень и размозжил череп своему врагу, пока тот пытался подняться.

Лохматый встал во весь рост и грозно взглянул на оставшихся врагов. Их было четверо, и все — подростки, почти дети; они казались смертельно перепуганными и не нападали. Один из них боязливо шагнул вперед, сгорбился и низко наклонил голову, выражая покорность, и остальные последовали его примеру. Лохматый понял, что убитый им враг был Отцом чужой Семьи, и теперь он, Лохматый, по праву победителя занял его место.

Лохматый издал торжествующий вопль и высоко поднял окровавленный камень. Молодые братья осторожно обошли труп своего прежнего властелина — прикоснуться к нему означало прогневить могучий дух умершего, и робко поманили Лохматого за собой. Задыхаясь от восторга, Лохматый пошел за братьями к своей новой Семье.

Столкновение с незнакомой девушкой сильно взволновало Сероглазого, и на миг он даже вообразил себя Отцом. Дело было не только в необычной, странно привлекательной внешности длинноволосой незнакомки, которая, как и он сам, чем-то неуловимо отличалась от остальных людей — выпуклой округлостью затылка, открытым лицом и нежной, почти безволосой кожей. В выражении ее глаз, в ее движениях — плавных, но уверенных — чувствовалась необычная сила духа; эта девушка явно была способна на неожиданные поступки. И ее рука, которую Сероглазый сжимал в своей, была сильной и крепкой; она могла бы дать ему достойный отпор, и раз Длинноволосая не вырывалась и послушно бежала за ним к одинокому дереву, то, значит, сама того хотела. Поэтому Сероглазый, то и дело оглядываясь на свою пленницу, не мог отделаться от мысли, что он — Отец, а это — старшая мать его Семьи. Думать так было до одурения приятно, но что-то свербило внутри и не давало полностью отдаться сладким мечтам.

Как-то вечером покой обитателей пещеры был нарушен громким топотом, протяжным ревом и грохотом камней. Мужчины — Отец, Сероглазый и Калека, схватив палки, выбежали на склон речного откоса посмотреть, что случилось. Необычное и грозное зрелище предстало их глазам.

Солнце садилось за поросшие еловым лесом холмы, оранжевый диск казался необычно большим и тусклым. В безоблачном темно-синем небе с криками проносились огромные черные птицы. В другой стороне, над высохшей степью, поднималось кровавое зарево. Оттуда прямо на людей галопом мчалось стадо могучих буйволов. Поднимая тучи пыли и выворачивая из земли камни, обезумевшие животные скатывались по сыпучему склону к реке и, не останавливаясь, бросались в воду.

Один из буйволов стремительно выскочил из-за скалы прямо на площадку, где стояли испуганные люди; те едва успели нырнуть в узкое отверстие пещеры, и уже оттуда наблюдали, как крутолобый бык бросается с обрыва.

Ниже по течению, на востоке, через реку переправлялись слоны; громко и протяжно трубя, с поднятыми хоботами они плыли к северному берегу. На западе, в той стороне, где находилось логово медведя, у реки собрался целый табун лошадей; они тоже переправлялись на северный берег, вода почернела от их голов и спин; ржание, топот, рев и мычание усиливались с каждым мгновением.

Сероглазый мучительно вглядывался в тусклое зарево на юго-востоке, пытаясь увидеть ту страшную опасность, от которой бежали все эти сильные и большие животные. Он заметил, что над светлой полосой на горизонте поднимается черная мгла. Сероглазый чувствовал, что вот-вот догадается, ведь когда-то он видел нечто подобное… и вот детское воспоминание вынырнуло из глубин его мозга; он снова увидел пораженное молнией дерево, горячую огненную змейку и едкий, колючий дым.

ОМ

— единство, объединение, слияние, целостность, половой акт, вместе, мы. Выражается образами обнявшихся людей, света и солнца, соединенных ладоней и др.

АА

— дух, одухотворенность, смысл, имя и вообще все «идеальное»: мысль, образ, слово, общение, знание. Знать, думать, понимать. Представляется в образе ветра, летящих птиц, звездного небы, темноты, огня.

МА

— женщина, мать, жизнь, рождение, еда, довольство, спокойствие, радость, хорошо, приятно. Представляется в виде женских символов: плоды, лесистые холмы, родники, пещеры, отверстия, вода.

ТА

— мужчина, Отец и все мужское: сила, каменные орудия, палки, зубы и когти, хищные звери. Представляется в виде соответствующих мужских символов.

У

— недовольство, опасность, страх, враг, маленький, ничтожный, молодой. Выражается образами враждебных и ненавистных людей и животных, особенно Отцов-деспотов, собак и гиен, а также мелких зверьков.

Они замерли, потрясенные величием свершившегося чуда. Совсем недавно они были всего лишь двумя одинокими, слабыми существами, теперь же они составили новое, невиданное и могущественное целое, тонущее в ослепительном сиянии новорожденного небесного существа.

— Ом! — повторила девушка за Сероглазым, и в ее мыслях их тела снова соединились, рождая вокруг себя огненное кольцо. Охваченный вновь вспыхнувшим желанием, Сероглазый потянулся к своей подруге; душа его трепетала, переполненная восторгом. В этот миг перед глазами его снова возник образ Света в конце пещеры, и ему страстно захотелось передать свое видение Длинноволосой. Он выкрикнул нараспев:

— Аа! — и девушка, увидев его мысль, простерла руки к потолку и шепотом повторила:

— Аа! — Великий дух, благодарю тебя за то, что ты соединил нас!

Руки Сероглазого уже ласкали ее тело. Упиваясь новообретенной возможностью посылать Длинноволосой крылатые мысли-звуки, Сероглазый сладостно простонал:

Та-та и Ма-ма сидели на шкурах перед огнем; пламя освещало их смуглые лица. На стенах пещеры плясали тени, их неясные очертания все время менялись, то исчезали, то появлялись вновь.

Та-та и Ма-ма сначала пугались этих темных дрожащих пятен, но скоро привыкли к ним. Ведь это были не духи мертвых, а всего лишь тени. В пещере больше не было злых духов, они исчезли, признав могущество и превосходство великого Света.

Огонь уничтожил все их тревоги; притягивая к себе взгляд, он властвовал над их мыслями. Они часами зачарованно смотрели на яркое пламя. Потом, убаюканные монотонным потрескиванием веток, засыпали и снова видели во сне неугасимый Свет, могущественного сдвоенного духа Ом-аа.

Та-та и Ма-ма, став хозяевами пещеры медведя, могли теперь как следует рассмотреть и исследовать ее. Пещера оказалась гораздо больше, чем мог представить себе Та-та. Она имела боковое ответвление с низким сводом, но достаточно широкое, чтобы там поместилось два — три десятка человек. Свет от входа сюда не доходил, зато теперь это маленькое уютное помещение озарялось красноватым светом костра. По счастью одна из трещин в стене пещеры не оканчивалась слепо в толще камня, а соединялась с поверхностью, образуя естественную трубу. Природа сама позаботилась о том, чтобы костер в пещере не погас и дым не заполнил жилище людей.

В пещере, согретой огнем, стало так уютно, что Та-та и Ма-ма практически не выходили наружу. Лишь время от времени они отправлялись в ближайший лес, набирали веток и шли обратно, чтобы опять наслаждаться теплом и бездельем.

Та-та угрюмо взглянул вперед, в темноту, где притаилась Семья. Все эти люди теперь принадлежали ему: шесть матерей, Калека, восемь подростков обоего пола и полтора десятка детей.

Все произошло так быстро, что Та-та растерялся и не знал, что ему теперь делать и как себя вести. Он представлял себя то Отцом, то медведем; он пытался совместить эти образы в один, но не мог. Образ Отца был ему ненавистен, он не хотел становиться таким же. Куда соблазнительнее было оставаться медведем. Он представил себя в пещере Дарующего, рядом с огнем; он сидит там вместе с Ма-ма, они мирно беседуют и лениво жуют жареное мясо… Но и такая картина почему-то уже не устраивала его. Та-та нервно почесывался, перетаптывался на месте и в замешательстве разглядывал стены и потолок пещеры. Наконец Ма-ма, заметив растерянность своего друга, пришла ему на помощь.

— Аа хо ма, — сказала она. Надо бы накормить огонь… Сероглазый увидел: в костер летят ветки, пламя разгорается… Вот и отцовская дубина брошена в огонь.

Та-та воодушевился. Он чувствовал, что ответ вот-вот будет найден… И точно: разрозненные, обрывочные картинки сложились наконец в понятный и цельный образ…

На следующий день Та-та проснулся раньше других. Костер почти догорел; последние слабые огненные змейки еще дрожали над кучкой краснеющих углей. Та-та бросил в очаг все оставшиеся в пещере ветки. Когда огонь немного разгорелся, заставив мрак расступиться и спрятаться в дальних уголках, Та-та увидел в дрожащем свете спящих вповалку сородичей и красноречивые свидетельства бурных событий минувшей ночи: обглоданные человеческие кости, почерневший отцовский череп, жутко глядящий пустыми закопченными глазницами, брызги крови на полу и стенах. Мужчины и мальчики ворочались и стонали во сне; многие почесывали распухшие окровавленные ТА. Сероглазому тоже было не по себе: его знобило, и он чувствовал себя изрядно разбитым и обессилевшим.

Рана, нанесенная им самому себе, оказалась куда болезненнее, чем это показалось вчера, когда все были поглощены мистическим таинством соединения душ и почти не замечали физической боли.

Тонкие ветки быстро прогорали; костер грозил вскоре потухнуть. Превозмогая слабость и головокружение, Та-та встал и направился к выходу. Почувствовав, что в одиночку много дров ему не принести, он потряс за плечо ближайшего к нему человека. Это был Калека, он поднял голову и испуганно огляделся.

— Но-та! — позвал его Сероглазый. — Хо! Аа хо ма.

Но-та покорно встал и последовал за Отцом: по интонациям его голоса нетрудно было догадаться, чего именно он требует от Калеки.