Джоуслин Джернигэм — это хорошее имя. Так думал седьмой Джоуслин, стоя у окна в своем кабинете. Его взгляд скользил по долине Пен-Куко туда, где в ясный день можно было увидеть в полевой бинокль шпиль собора в Солсбери.

— Вот здесь, на этом самом месте, где я сейчас стою, — сказал он, не поворачивая головы, — стояли все мои предки, поколение за поколением, и глядели на свои возделанные земли и пашни. Семь Джоуслинов Джернигэмов.

— Я никак не могу понять, в чем отличие возделанной земли от пашни, — произнес его сын Генри Джернигэм. — Скажи, отец, что конкретно означает слово «пашня»?

— У современного поколения не лежит душа к таким вещам, — с досадой проговорил Джоуслин. — Одни лишь дешевые усмешки и умные беседы, в которых на самом деле нет никакого смысла.

— Но я уверяю тебя, что люблю слова, в которых есть смысл. Именно поэтому я хочу, чтобы ты мне четко объяснил, что такое пашня. И потом, когда ты говоришь: «современное поколение», ты имеешь в виду мое поколение, не так ли? Но мне сейчас двадцать три, и уже есть поколение моложе моего. Если мы с Диной поженимся…

Мисс Элеонора Прентайс вошла в комнату.

— Уже больше пяти часов, — сказала она. — Приближается время нашего маленького собрания. Я попросила всех прийти к половине шестого.

Она засеменила к столу из вишневого дерева. Генри только что обратил внимание, что стол был отодвинут от стены и стоял посреди кабинета. Мисс Прентайс начала раскладывать на столе через небольшие интервалы карандаши и листы бумаги. При этом она что-то напевала. Генри невыносимо раздражало унылое мычание, доносившееся из узкой щели между ее тонкими губами. Больше из желания заставить ее заговорить по-человечески, чем узнать ответ на свой вопрос, Генри произнес:

— Что за собрание, кузина Элеонора?

— Ты забыл, дорогой? Собрание комитета по проведению мероприятий. Ректор и Дина, доктор Темплетт, Идрис Кампанула и мы. Мы рассчитываем на тебя. И на Дину, конечно.

Генри прошел через холл. Он открыл большую входную дверь и почувствовал, как свежий воздух долины прикоснулся к нему своими холодными руками. Пахнуло морозом, сырой землей и мертвыми листьями. В пятнах света, который шел из окон дома, появились три фигуры — люди вышли из маленькой машины. Это были ректор, его дочь Дина и высокая женщина в нелепой широкой шубе — Идрис Кампанула. Генри произнес обычные слова приветствия и пригласил всех в дом. Появился Тэйлор, дворецкий, и умелыми руками взялся за поношенное пальто ректора. Генри, не отрывая глаз от Дины, возился с мехами мисс Кампанула, которая все время что-то говорила, так что казалось, будто ее голос заполнял весь холл. Это была крупная и очень высокомерная старая дева с внушительным бюстом, румяным лицом, жесткими седыми волосами и огромными костлявыми руками. Одевалась она безвкусно, но очень дорого, так как была весьма и весьма богата. Считалось, что они с Элеонорой Прентайс большие подруги. В основе их союза были общие антипатии и интересы. Обе они обожали скандалы, и каждая скрывала эту свою страсть под покровом высоконравственных суждений. Ни та, ни другая ни на йоту не доверяли друг другу, но, без сомнения, получали удовольствие от взаимного общения. У обеих была совершенно различная манера вести беседу. Элеонора ни при каких обстоятельствах не расставалась со своей маской святоши, и даже когда она хотела нанести удар, то никогда не делала этого в открытую. Зато Идрис Кампанула была одной из тех женщин, которые гордились своей прямотой. Она постоянно твердила, что является человеком откровенным, и любила повторять, что «привыкла лопату называть лопатой», а в моменты наибольшего вдохновения добавляла, что ее кузен, генерал Кампанула, однажды сказал ей, что она превзошла себя и назвала лопату «лопатищей». Она культивировала в себе эту грубоватую прямолинейность, которая вряд ли могла бы обмануть многих, но среди наиболее бесхитростных ее знакомых сходила за чистую монету. Правда была в том, что Идрис Кампанула оставляла за собой право выражаться в таком духе, но была бы очень разгневана, если бы кто-либо ответил ей подобным образом.

Ректор, вдовец, классическая красота которого делала его предметом вожделения старых дев, был, по словам Дины, в ужасе от этих двух женщин, интерес которых к делам прихода принимал угрожающие размеры. Элеонора Прентайс вела себя с ректором скромно и застенчиво. Она разговаривала с ним нежным воркующим голоском и частенько мелодично посмеивалась. Идрис Кампанула говорила с ним как собственница, грубовато-добродушно, называла его «мой дорогой человек» и смотрела на ректора таким откровенным взглядом, от которого тот начинал смущенно моргать и который вызывал в душе его дочери бурю противоречивых эмоций, где отвращение смешивалось с сочувствием.

Генри повесил шубу Идрис Кампанула на крючок и поспешил к Дине. Он знал Дину с самого детства, но, учась в Оксфорде, и позднее, проходя военную службу, редко ее видел. К тому времени как он вернулся в Пен-Куко, Дина окончила театральные курсы и ей удалось поступить в небольшую труппу, где она проработала шесть месяцев. Затем труппа распалась и Дина, уже будучи актрисой, вернулась домой. Три недели назад Генри неожиданно встретил ее на холмах за Клаудифолдом, и вслед за этой встречей пришла любовь. Ему показалось, что он впервые увидел Дину. Он до сих пор был полон изумленного восторга от этого открытия. Встречать ее взгляд, говорить с ней, стоять рядом с ней — все это погружало его в море блаженства. Его сны были полны любви, и когда он просыпался, то продолжал думать о ней и наяву. «Дина — мое единственное желание», — говорил он себе. Но так как он не был абсолютно уверен, что Дина тоже любит его, то боялся признаться ей в своих чувствах. И только вчера, в очаровательной старой гостиной в доме ректора, когда Дина так доверчиво смотрела ему в глаза, он начал говорить о своей любви. А потом через приоткрытую дверь он увидел Элеонору, ее неподвижный силуэт, застывший в темном холле. В следующий момент ее увидела Дина и, не говоря ни слова Генри, вышла и поздоровалась с ней. Генри пулей вылетел из дома и приехал в Пен-Куко с побелевшим от гнева лицом. С тех пор он еще не разговаривал с Диной и теперь с тревогой смотрел на нее.

Ее большие глаза улыбнулись ему.

— Дина…