Странные времена царили в доброй веселой Англии. Настороженные и приглушенные, будто в ожидании перемен, связанные из недомолвок, опасливых взглядов и перешептываний.

На Континенте дым стоял коромыслом: монах-фанатик несколькими ударами плохо заточенного ножа отправил на тот свет не самого худшего из французских королей, на землях распадающейся Священной Римской империи творилось нечто, смахивающее на войну всех против всех: король против вассалов, вассалы же умудрялись перессориться между собой и собственными крестьянами, которые тоже времени даром не теряли, памятуя о примере Яна Жижки и его таборитах... И добавьте ко всему этому горожан, повадившихся иметь по любому вопросу свое мнение, да учтите, что первейшим вопросом, задававшимся встреченному незнакомцу, было не «Как тебя зовут?», а «Католик или протестант?».

Протестанты резали католиков, те, разумеется, не оставались в долгу, «Божьи собачки» — монахи-доминиканцы — с минуты на минуту ждали пришествия Антихриста, и, дабы не терять драгоценного времени в пустопорожнем ожидании, рьяно охотились на всяческого рода ведьм, чародеек, колдунов, предсказателей, гадалок и алхимиков (последних, впрочем, хватать без разбору опасались — неровен час, у эдакого еретика и безбожника окажется высокий покровитель, а к чему скромному монашескому ордену ненужные ссоры с сильными мира сего?).

Британскими островами ведьмы, похоже, брезговали — сыро, наверное. Со знаменитого Челмсфордского суда 1566 года, когда после долгих словопрений судьям удалось дотащить до виселицы троицу преклонного возраста особ, ничего интересного не случалось. Да, в 1592 изловили ведьму по прозвищу «матушка Аткинс», да еще в 1597 полусвихнувшийся мальчишка обвинил в ведьмовстве некую старуху Алису Гудридж, но результатом сих успехов инквизиции стала лишь развернувшаяся памфлетная баталия между сторонниками существования ведьм и их противниками, а время шло своим чередом, и часы по обе стороны Английского пролива отсчитывали секунды и минуты. Антихрист, правда, пока не появлялся.

Совсем недавно скончалась великая королева Британии Элизабет Первая, и на троне ее сменил Яков Первый, он же Джеймс из династии Стюартов, до того худо-бедно управлявшийся на вечно раскачивающемся шотландском троне. Молодой король не чурался изящной словесности и философских выкладок, а также твердой веры в пребывание на земле злокозненных врагов рода человеческого в лице всяческообразных ведьм и колдунов, результатом чего стал познавательный и ученейший труд Их величества под названием «Демонология», изданный в Эдинбурге.

Господи Боже ты мой Всемогущий, неужто это правда? Неужели это я сижу за огромным монументальным сооружением, которому и название «стол» не слишком подходит по причине размеров, за этим бескрайним океаном зеленого сукна, по которому отважно плывут бумажные корабли вверенного мне архивного хозяйства, а за окном шумит блистательный и немолкнущий Париж?

Насчет шума я несколько преувеличил — тихо у нас за окнами, только деревья шелестят. Господам инквизиторам щедро даровали во владение маленькую старую крепость французских королей — Консьержери, «Хранительницу», она стоит в предместье, окруженная идиллическими рощицами-перелесками-деревеньками. Мрачноватое такое здание серого камня, пребывающее в изрядном запустении и небрежении. Дом с башенками, стрельчатыми окнами, решетками, потайными дверями и самой настоящей крепостной стеной, наводящее на мысли о канувшем в Лету блаженной памяти Высоком Средневековье, Меровингах — Каролингах, тамплиерах с их тайнами и заговорами, похищенных красавицах, турнирах, Крестовых походах и еще чем-то таком... зловещем и притягательном, но, увы, невозвратно исчезнувшем.

На замковой арке — глубоко выбитый герб: три лилии. В углах — паутина, в подвалах — позабытые прежними хозяевами и перешедшие к нам бочки вина, в библиотеке — разномастное собрание книг, от рукописных, до нынешних, печатных. В первые же дни нашего пребывания я обнаружил на редкость хорошо сохранившийся томик сочинений небезызвестного Бернара Ги, его знаменитую «Practica Inquisitionis Hereticae Pravitatis» («Практика расследования еретических преступлений»), кою с большой помпой притащил нашему предводителю и немеркнущему духовному светочу — герру Мюллеру, удостоившись сдержанного одобрения. Теперь «Практика» вместе с Библией украшает большой стол в зале трибунала, служа к вящему посрамлению врага рода человеческого и присных его. М-да...

Итак, с весны нынешнего, 1611 года по рождеству Христову, мы обитаем в замке Консьержери. Нас, если не считать прислугу и швейцарских гвардейцев-охранников, пятеро — четверо братьев-доминиканцев составляющих трибунал инквизиции, и я, делопроизводитель, нотариус, библиотекарь, в общем, как выражается отец Алистер, «безответственный секретарь». В нашей маленькой компании, коей доверено дело сохранения Истинной веры во Франции, нет ни одного француза, каковое обстоятельство порой меня весьма забавляет. Один немец, один испанец, двое шотландцев и один валлиец. «Интернациональ», как изящно звучит наименование сего коллоквиума по-французски.

С отцом Алистером и мною благосклонный читатель уже знаком, представим же остальных.

Прошу прощения за нарушение целокупности повествования. Разумеется, до того, как двери Консьержери открылись для всех страждущих и ждущих, виновных и обвинителей, наше маленькое, но весьма спаянное общество отправилось наносить визиты, представляться и узнавать законы маленького государства в государстве, коим являлся королевский дворец и сам великий город Париж.

Лувр — огромное, расползшееся на несколько кварталов здание, поневоле наводящее на мысли о Критском лабиринте, помнящее и смуты, и перевороты, и Варфоломеевскую ночь, и Генриха III с его сворой миньонов, и сумрачную королеву-мать Екатерину Медичи, и еще много чего, наводящего на безрадостные мысли о том, что самое опасное из всех ремесел — ремесло короля. В залах, отведенных для ожидания приемов, на лестницах и во внутренних дворах обстановка царила самая непринужденная: мушкетеры, личная гвардия малолетнего короля Людовика, образцово-показательные солдатики под командованием молодого капитана де Тревиля, занимались чем угодно — от выяснения отношений меж собой до флирта с придворными дамами; чем угодно кроме, разумеется, охраны ворот. Благочестивый отец Мюллер негодующе фыркнул, узрев сие непотребное коловращение светской жизни, отец Мак-Дафф понимающе хмыкнул, а я, каюсь, помчался разнюхивать и разузнавать, каковы нынешние обстоятельства в этом маленьком мирке, заставляющем всю остальную Европу внимательно прислушиваться к отголоскам здешней болтовни.

Вдовствующая королева-регентша Мария Медичи милостиво согласилась принять представителей нунциатуры Консьержери, и нас вежливо потащили размахивать папскими грамотами и расшаркиваться. Мадам королева показалась мне женщиной весьма энергичной и целеустремленной, хотя несколько взбалмошной (что неудивительно — при эдакой неразберихе, царящей при дворе!).

В окружающем королеву пестром придворном вихре мелькнуло несколько лиц, о которых я уже был наслышан и на которых меня, буде окажусь в Париже, просили обратить пристальное внимание: молодой человек с настолько непроницаемой физиономией, будто ему ведомы все тайны мира — епископ Арман Жан дю Плесси, как шептались в коридорах, восходящая звезда на политическом небосклоне, знаток искусства интриги, предпочитающий дела мирские делам божественным.

Разодетый в пух и прах желчного вида старикашка — ходячая легенда, герцог д'Эпернон (тот самый, тот самый, последний из когорты миньонов короля-неудачника Генриха III), до отвращения смазливый красавчик итальянского типа — Кончино Кончини, то ли фаворит, то ли просто королевский любимчик, и его женушка-горбунья Леонора Галигай... Дамы, кавалеры, ленты, жемчуга, кружева, бриллианты, плащи и шпаги... Есть от чего закружиться бедным провинциальным головушкам.

Доносчики полезны и необходимы, дабы не останавливалось вращение юридическо-теологической мельницы. С этим никто не спорит, более того — Святейшая инквизиция изо всех сил поддерживает благие намерения своих верных сыновей и дочерей, стремящихся помочь упомянутой инквизиции в деле скорейшего искоренения ересей...

Только почему у всех этих доносчиков — независимо от происхождения и статуса — шкодливые глазенки никогда не смотрят на собеседника, а в доносах (вроде бы написанных без принуждения и совершенно добровольно) не просматривается ни капли полета фантазии и игры воображения? В точности школяры — переписывают друг с друга, не трудясь овладеть подлинным смыслом начертанного!

Новоиспеченный борец со злом несколько отличался от подобных ему личностей, во множестве виданных мною в землях Испании, Франции и Англии. Во всяком случае, повествовал он с большим жаром, делая круглые глаза, отчаянно жестикулируя и вызывая изрядные колебания воздуха. Братья-доминиканцы внимали: герр Мюллер — со скучающей благосклонностью, отче Лабрайд невозмутимо, отец Фернандо — с нескрываемым любопытством, Мак-Дафф — равнодушно. Следовательно, еще неведомый мне господин осведомитель не излагает ничего полезного, за что можно было бы зацепиться в раскручивании вероятного дела.

Я пристроился в углу обширного стола, шлепнул перед собой первый подвернувшийся листок, украшенный изображением невинного агнца и словами «Consiergeri. Nunciatura Apostolica», и начал строчить, уловив первую же связную фразу незнакомца:

«...А еще сей Бернар в задней комнате своей книжной лавки содержит подозрительного вида книги, обтрепанные, переплетенные иная в старую кожу, а иная в бархат с позолоченным тиснением, и книги сии не продает, но выдает определенным лицам на руки с условием всенепременного возвращения. В числе его постоянных посетителей я не раз замечал некую даму, видом неказистую, однако, судя по наряду и обращению сопровождавших ее лиц, знатную, и сказали мне, что зовут ее Леонора Галигай и она из приближенных Ее величества королевы...»

Спускаясь по лестнице, я почему-то пребывал в уверенности, что нашего гостя проведут в одну из комнат на нижнем этаже, но по дороге выяснилось — неизвестный пожелал быть размещенным не где-нибудь, а в подвале! Кого это к нам принесло? Неужели вернулись добрые старые времена и защищенные от чрезмерно любопытных глаз и ушей подвалы считаются лучшим местом для встреч?

В подземельях Консьержери сохранился дух минувших времен — спертый, тяжелый и отдающий застарелой плесенью. Вдобавок, добавляя необходимый завершающий штрих, там капало с потолка и стен, а откуда-то доносилось непонятного рода зловещее урчание, жужжание и гудение (потом я выяснил, что это всего лишь горячий воздух в каминных трубах и вода в, пардон, отхожих местах). Мсье Жак Калло, придворный художник принца Конде и автор десятков кладбищенских пейзажей от которых несносно разило плохо скрываемой некрофилией, наверняка остался бы доволен нашими интерьерами и не побрезговал бы перенести их на полотно, создав неплохую жанровую картину под названием «Инквизиторы допрашивают уличенного еретика». Хотя нет... Еретик-то, похоже, сам готов на дыбу забраться, ползает на четвереньках по полу, цепляется за рясу отца Густава (тот потихоньку, но все же брезгливо отпихивает его в сторону), завывает на разные голоса, переходя от благочестивейшего «Salve Regina» к таким словечкам, которые и во Дворе Чудес с трудом поймут.

— Нас что, решили превратить в приют для безумцев? — спросил я у отца Лабрайда, раскладывая на каменной столешнице необходимое бумажное хозяйство. Святой отец (коего все мы, включая и герра Мюллера, негласно почитали за эксперта по разновидностям еретиков, безошибочно вылавливавшего как шарлатанов, так и редкие жемчужины истины в многочисленных доносах и обрушиваемых на наши головы бреднях) отрицательно покачал указательным пальцем:

— Он не безумен. Скорее, одержим. Признаки налицо: суженные зрачки, непроизвольно гнущиеся конечности, истощение, животные звуки...

— Тогда экзорцизмом его! — с искренним воодушевлением неофита предложил отец Фернандо, и осекся, заметив укоризненные взгляды старших наставников.