Шад Саккарема, солнцеликий и царственно-рожденный Даманхур атт-Бирдженд, единовластный повелитель Восхода и Полудня, владыка всех земель от побережья Полуденного океана до Вечной Степи и Самоцветных гор, великий эмайр Междуречья и Дангары, теперь мог смело прибавить ко всем своим титулам поганенькое словечко "бывший". Бывший шад, бывший повелитель, бывший эмайр... Впрочем, под его рукой пока оставались Дангара и Дангарский полуостров, но разве может сравниться эмайрат, лишь на одну пятую превосходящий размером какой-нибудь занюханный Нардар, с великой державой, исчезнувшей с лица земли всего за три луны?

Даманхур скучал. Ему надоело общество льстивых эмайров, в глазах которых постоянно плескался страх, не хотелось смотреть на однообразные золотисто-желтые песчаные дюны Альбакан-ской пустыни и выслушивать однообразные донесения гонцов: "Мергейты взяли еще один город в Междуречье, мергейты перешли Урмию на полудне, мергейты готовятся к штурму Мед дай... Мергейты то, мергейты се..." Не улучшали настроения и последние новости: некогда верные подданные шада, давным-давно добровольно признавшие его власть кочевые джайды и племена каталибов, вкупе с горцами, родственными манам из Аша-Вахишты, вдруг примкнули к неистовому войску степного хагана. Не поймешь, мятеж сие или просто некая колдовская сила, стоящая за Гурцатом, подтолкнула бывших саккаремцев обратиться против своего владыки и своей страны? Или это безнадежная попытка сохранить семьи и племена, которым в случае неповиновения грозило беспощадное истребление? Какая, собственно, разница... Армия Гурцата пополнилась новыми тысячами сабель, и ничего с этим не поделаешь.

Шад скучал. Солнце жгло немилосердно, вздымаемый ветром песок горячими иглами колол лицо, а из-за жары не хотелось поднимать до глаз оконечье черно-белой клетчатой каффы, укрывавшей голову. Горло пересохло, глаза слезились от попавшей пыли, а до Священного города оставался еще полный день пути. Даманхур изредка ругался полушепотом, проклиная самого себя за то, что последние десять лет если и выезжал из Мельсины, то только на охоту. Да и вообще, никакая это не охота, а так, одно название. Все делают сокольничие, загонщики, псари. Тебе остается лишь всадить стрелу из лука в заранее выгнанную на открытое место газель или подозвать ловчую птицу, сумевшую заногтить цаплю. А тут - долгий тяжелый переход, и не по прохладным лесам или наезженным дорогам срединного Саккарема, но через пустыню, где даже пропыленная зелень оазиса ничуть не радует глаз. И вдобавок постоянное ощущение опасности и сознание того, что почти все потеряно. Бывший шад, бывший повелитель... Бывший.

Не обнадеживало даже знание того, что за твоей спиной, возле Дангарских гор, раскинулась лагерем огромная, отлично вооруженная армия, собранная из наемников, остатков изрядно потрепанной в бессмысленных боях с мергейтами Саккаремской конницы, да и просто желающих повоевать нардарцев, нарлаков, аррантов и даже мономатанцев. Более семидесяти тысяч оторвиголов со всего света, на содержание которых расходуется последнее золото казны, чудом вывезенной из гибнущей столицы. Абу-Бахр надеется, что решительное сражение сможет переломить ход войны со степняками, и ждет момента, когда сможет двинуть свое разношерстное воинство, в котором можно встретить даже такую диковину, как легион из аррантского города воинов Аэтоса ("Ничего себе, чьими услугами приходится пользоваться! - недовольно подумал шад, вспомнив необычных аррантов. - Пакость какая... Воюют они отлично, никто не спорит, но... Странные традиции в этой Аррантиаде..."), носящий совершенно непримечательное наименование "Сизый беркут".

Шад скучал. Он понимал, что планируемая наследником Золотого трона Абу-Бахром битва, пусть даже она завершится победой, мало что изменит. Мергейты, может быть, и будут уничтожены, но потом предстоит восстанавливать все разрушенное и сожженное, наводить порядок в своих землях, надзирать за соседями, которые, пользуясь смутным временем, обязательно захотят оттяпать себе малую толику саккаремских владений, придется расплачиваться с аррантами (однако стоит заметить, островитяне честно выполнили все условия договора), а казна пустеет со стремительностью столь же невероятной, с какой бежит по небесам падающая звезда.

Никто, даже самые мудрейшие и просвещенные в столь редкостном для нынешнего угасающего мира искусстве волшбы мардибы Меддаи или ученые Аррантиады, так доподлинно и не вызнал, что именно происходило той ночью под башнями Священного города Халисуна. И хотя во времена Последней войны случалось превеликое множество самых удивительных и страшных событий, Дикий Гон в Меддаи превзошел большинство известных сражений и штурмов по жестокости и проявлениям чужого для человека волшебства.

Основное войско хагана мергейтов отстояло от Белого града на почтенном расстоянии - не меньше шести конных переходов. Кроме того, путь в сердце пустыни Альбакан преграждала полноводная Урмия. Плоты и захваченные на реке корабли держались наготове, однако Гурцат Великий медлил с переправой, хотя знал: через несколько лун начнутся холода, его войско увязнет в непролазной грязи халисунских равнин и замерзнет в землях Полуночи, в Нардаре и Империи Нарлак. Хаган ожидал. Чего - неизвестно.

Но вот однажды, за пять дней до внезапного нападения на Священный город, Гурцат покинул свое войско и с сотней конников уехал на полуденный закат, к берегам реки. Там его ждал паром - огромное нескладное сооружение из тростниковых связок и бревен. Переправа на враждебный, пока еще саккаремский, берег заняла половину ночи: вначале перевезли лучших воинов, затем лошадей, после - самого хагана и десяток личных телохранителей... Закатный берег Урмии пустовал, сгинули даже постоянно мелькавшие напротив основного лагеря Гурцатова войска разъезды саккаремского дозора. Мергейты поднялись в седла и растворились в утреннем тумане опустевших прибрежных полей.

- Они нас боятся. - Полусонный Менгу, теперь неотлучно сопровождавший хагана во всех его странных поездках, краем уха слушал неторопливую речь Тонхоя, своего боевого учителя, прошедшего вместе с молодым мергейтом, ныне вознесенным хаганом к вершинам власти, от самого Идэра и первого боя великой армии при Шехдаде. Чапаны всадников намокли от росы, невысокие мохнатые лошадки уверенно шли вперед, попирая копытами осыпающуюся пшеницу, не дождавшуюся в этом году страды. Солнечный диск еще не показался, но прямо впереди багровели полосы рассвета, приглушенные поднявшимся над сырой землей туманным маревом. - Еще как боятся! Хаган сделал то, что не под силу иным богам. Полуденная держава теперь под рукой Степи!

- Верно, - согласился Менгу. Сейчас он был склонен соглашаться с каждым словом, превозносившим величие его господина. В войске не находилось недовольных, а если таковые вдруг и появлялись, судьбу их решал железный приказ Гурцата: "Изрекшего слово супротив воли хагана, а значит, и Заоблачных должно казнить без промедления". Впрочем, тумены безоговорочно поддерживали все решения повелителя. Мергейты получили обширнейшие и прекрасные земли, десятки тысяч рабов, немыслимые богатства, но почему-то хотелось еще больше. Больше золота, которое частенько просто выбрасывалось на дорогу, чтобы не отягощать коня, больше шелка, чтобы вытирать взмыленные бока тех же самых коней, больше баранины, но не для того, чтобы готовить из нее изысканные саккаремские блюда с удивительными приправами, но лишь наскоро сварить ее в котле без соли и набить брюхо... Саккаремская роскошь беспощадно уничтожалась и преследовалась: Гурцат запретил воинам есть пищу, приготовленную по рецептам полуденных мастеров, носить парчовые чапаны, воевать на красивых и высоких саккаремских лошадях. Разрешалось только брать в бой более совершенное и крепкое оружие, созданное кузнецами разгромленного шаданата. Яса-приказ хагана гласил о тщательном сохранении образа жизни Вечной Степи. Мергейтам ни к чему привыкать к традициям изнеженного Саккарема.

...Драйбен сумел увернуться от первого прыгнувшего на него хищника, и поджарый пустынный волчара еще в полете встретился с саблей одного из халиттов, прикрывавших сотника. Следующий зверь, видимо здраво оценивший опасность, исходящую от странных металлических полос, сжимаемых людьми в передних лапах, бросился под ноги нардарцу, ударился о его голени и повалил. Не один раз потом Драйбен благодарил богов за то, что надоумили его надеть кольчугу с оголовьем, прикрывающую горло. Внушительные клыки волка скрипнули по металлу колечек, но кожу не поранили, хотя и изрядно стиснули гортань. Нардарец правой рукой отталкивал от себя разъяренную зверюгу, а левой судорожно шарил по поясу, надеясь нащупать рукоять кинжала. Узкий и длинный клинок выскользнул из ножен, лишь когда халитты убили волка пиками.

- Надо прикончить вожака! - прохрипел Драйбен, отбрасывая в сторону окровавленную волчью тушу. - Передай по цепи - пусть ищут вожака, он должен быть крупнее остальных!

"Какого вожака? - тут же мелькнула мысль. - Стаю ведет вперед вовсе не простой зверь, а магическая сила! С ней способен управиться только Кэрис, а где он шляется?.."

На строй халиттов вылетело не менее пятисот хищников, собранных, как видно, по всей пустыне. Пересекающий Альбакан путник вряд ли за все время путешествия встретит больше двух-трех волков или шакалов: обычно они сторонятся людей, зная, какую угрозу представляют двуногие, недолюбливающие мохнатых охотников, режущих овец или верблюдов.

На сей раз все происходило по-другому. Не помогал даже огонь: обуянные невиданным бешенством животные перелетали через костры, почти не обращали внимания на факелы и рвались дальше, к палаточным городкам и голубовато мерцавшим в темноте зданиям Меддай. :

Мрамор резиденции кесаря в лунном свете казался не белым, но голубым, с искринками серебра. Царственный Тиберис несколько лет назад запретил украшать факелами морской фасад дворцового комплекса, раскинувшего свои бесчисленные здания, храмы и пристройки над падающим к волнам океана скалистым обрывом, более всего напоминавшим чуть скошенный нос гигантского корабля, бороздящего изумрудные просторы Великого моря. От факелов, по мнению Божественного, нет никакой пользы - только вонь, копоть, масляные следы на камне, да и сам дворец со стороны моря выглядит (особенно в ночные часы) гораздо загадочнее и удивительнее, когда желтоватые проблески огня изливаются лишь из окон или неугасимых бронзовых чаш, что громоздятся перед святилищами, а благородная твердь камня отражает естественный огонь природных светил.

Любому корабельщику, проводящему свое судно мимо загородной резиденции басилевса, должно было казаться, что тяжелая, мрачная скала увенчивается слитком чистейшего и таинственного света, амфитеатром грандиозных зданий, возведенных ради вящей славы Аррантиады на широком и длинном мысе, имеющем на мореходных картах название Хрустальный. Днем же белоснежный и розоватый мрамор построек обращал жилище басилевса в рукотворный каменный венец, достойно украшавший чело Острова Великолепных.

Благородному Луцию, первому Всаднику Сената и эпарху Аррской провинции, мужу любимой старшей дочери басилевса, прихоть Тибериса была малопонятна: если ты прибыл вечером на лодке к мысу, то почему приходится подниматься по узкой и крутой лестнице, ведущей по телу скалы наверх, в полнейшей тьме, разрываемой лишь скупыми отблесками звезд и лучами нарождающейся луны? Лампа, несомая ликтором из охраны Царственного, не столько помогала, сколько отвлекала внимание и слепила благороднейшего сенатора. Луций получил сегодня строжайшее предписание басилевса: не медля ни мгновения прибыть с Паллатия - сенатского холма столицы где размещался высший совет Острова - и предстать перед немеркнущими очами владыки Аррантиады и колоний в его резиденции на Хрустальном мысе.

Что за спешка? Или басилевс недоволен Сенатом? А может, что хуже, своим наместником и правителем Арра? Впрочем, особых поводов к этому не было - Луций не боялся приема у Царя-Солнце хотя бы потому, что дела в государстве шли относительно благополучно. Плебс после недавних волнений успокоился, видя, что власти опять начали выдавать бесплатный хлеб из запасов Сената, далекая война на материке Длинной Земли способствовала приобретению новых земель, аррантская торговля процветала, вести из колоний приходили вполне утешительные, а тетрархам провинций удалось изгнать безумных проповедников с острова Толми, со дня на день ждавших Конца времен и смущавших умы. Отчего сенатор Луций Вителий столь внезапно потребовался басилевсу, оставалось только гадать.

- Пройдите, господин, - шепнул ликтор, взглядом указывая на приоткрытую створку тяжелой позолоченной двери, ведущей в личные покои Царственного. Басилевс ждет...

Наступившим днем шаду скучать не пришлось. Тоскливое настроение будто ураганом развеяло. Однако обо всем по порядку.

Ночью в пустыне прохладно, а полуденные области Альбакана, кои расположены ближе к Нардару и степному Халисуну, вообще славятся изрядными морозами. Если днем не продохнуть, то прямо перед рассветом на попону твоей лошади, на одежду и оружие высыпает мелкий колючий иней. Кочевники-джайды и родственные им племена давно приспособились к изменениям от невыносимой жары днем до леденящего ночного холода: их белые и светло-желтые войлочные халаты отлично держали тепло, а после восхода солнца защищали хозяев от палящих лучей. Но шад Даманхур родился отнюдь не джайдом, а коренным саккаремцем по отцу и нарлаком по матери, вдобавок пустыню не любил, предпочитая безжизненным пескам зелень садов и влажные степи, где некогда проходили знаменитые охоты на джейранов, и удобства прохладных мельсинских дворцов. Конечно, за последние несколько седмиц блистательный правитель Саккарема попривык к походной жизни и научился спать даже не в шатре, а в специально купленном у встретившихся по дороге из Дангары в Меддаи джайдов теплом мешке из верблюжьей шерсти, однако холода по-прежнему не выносил.

А сейчас, когда до рассвета оставалось менее полуоборота клепсидры, Даманхур был зол, из носа у него капало, халат похрустывал при каждом движении, благо повелитель заметил, что на нем почему-то осело куда больше инея, нежели на воинах стражи, ночевавших поодаль у костра, или на незаменимом Энареке. Дейвани поражал своего господина клокочущей энергией и работоспособностью, спал очень мало, от силы от полуночи до окончания часа Волка, и не переставал трудиться.

Энарек обладал бесценным талантом устраивать любые дела наилучшим образом. Когда эскорт правителя Саккарема выезжал из Дангары, Энарек лично переговорил с наследником Абу-Бахром, собрал лучших гонцов, обозначил на карте пустыни точки, куда надлежало стремиться посланникам, усаженным на самых быстрых коней, дабы путешествующий в Меддаи шад постоянно находился в курсе всех дел, два раза в день получая донесения от войска и разрозненных саккаремских отрядов, еще сопротивляющихся в Междуречье. Гонцов подбирали из самых преданных людей - Энарек приказал им в случае угрозы пленения принять мгновенно действующий яд и снабдил склянками с отравой. Никто, кроме союзников Даманхура, не должен узнать, куда и по какому пути направляется шад. Разумеется, охрану правителя Саккарема составляли лучшие конные гвардейцы и личные телохранители, но что произойдет, если на сотню воинов стражи навалится полный тумен степняков?

Пока что предосторожности Энарека себя оправдывали. Во-первых, мергейты еще не успели переправить значительную часть войск из Междуречья на закат, к порубежью Халисуна, во-вторых, отряд, везший с собой изрядный запас воды и пищи (пускай и самой скромной), обходил известные оазисы, передвигаясь только от одного колодца к другому, - проводники-джайды, исходившие всю пустыню от края до края и ориентировавшиеся в ней не хуже, чем любой придворный - во дворце шада, знали источники, в местоположение которых посвящались лишь кочевники Альбакана. Пришедшие с далекого восхода мергейты за сотню лет не смогли бы обнаружить скрытые родники, а уж тем более выследить отряд.