Мессир Ральф Джейль уже второй час сидел за столом в комнатушке постоялого двора «Белый бык» и размышлял. За подслеповатым окном смеркалось, вечер переходил в ночь. Мысли упомянутого благородного мессира, пребывая в гармонии с движением небесных светил, также становились все мрачнее.

На шатком столе мессир Джейль разложил большой набор не очень связанных между собою предметов. Там имелись пять небольших вместительных сундучков черного мореного кедра, шириной в две ладони, высотой и глубиной в три, окованных по углам зеленовато-золотистыми веточками из потускневшей бронзы, с удобными ручками на крышках и замочными скважинами, окруженными ворохом чеканных колосьев. Компанию им составляли три или четыре пергаментных свитка, украшенных свисающими на веревочках печатями, а также небольшие мешочки, в коих путешествующие обычно хранят свои денежные средства, и длинный меч-клеймора в ножнах, украшенных бронзовыми бляшками. Поодаль стояла плоская шкатулка из желтоватой кости ромейской работы, украшенная мелким резным узором из переплетающихся иззубренных листьев, тонких веток и цветочных головок. Еще одну безделушку, серебряную фибулу с вкраплениями грубо отшлифованных аметистов, Джейль безостановочно вертел в пальцах.

Вещи он частично добровольно, частично принудительно изъял у пленников, находившихся в соседней комнате под бдительной охраной. Будь его воля и имейся возможность, Ральф изгнал бы из трактира всех посетителей и постояльцев до наступления рассвета. Воистину, так было бы куда спокойнее. И без того уже приходится раздавать золото мало не пригоршнями – сначала стражникам у ворот, потом мрачному кабатчику – чтоб не задавали лишних вопросов по поводу трех связанных пленников. Да еще подкреплять мзду нешуточными угрозами, чтобы и впредь держали рот на замке.

В косо падающем сквозь прохудившуюся крышу солнечном луче кружили пылинки. Гай уже с четверть часа бездумно созерцал танец крохотных частиц сенной трухи, в который раз устало поражаясь переменчивости людской судьбы. Как, оказывается, просто сделать из посвященного рыцаря, наследника не самых бедных владений, побирающегося бродягу без единого пенни в кармане! Единственная ценная вещь, коей обладает этот нищий – ворованный кинжал. Можно попытаться продать в оружейную лавку. Если хозяин впустит. Ах да, еще болтающаяся на шее серебряная ладанка, якобы с частицей Истинного Креста, в незапамятные времена купленная кем-то из предков и передаваемая владельцами манора Локсли по наследству. Гай стал ее обладателем года три назад, когда покинул домашние владения и перебрался в Лондон, ко двору принца Джона. Нет, талисман он продавать не станет – разве что уж совсем припрет и другого выхода не останется.

Внизу затопталась и шумно вздохнула лошадь. Гай прислушался – не идет ли хозяин конюшни, на чьем сеновале они обосновались без всякого на то дозволения. Мысль спрятаться где-нибудь и дождаться утра пришла в головы беглецам сразу же, как только они оказались на улице, соседней с недоброй памяти «Белым быком». Во-первых, немедленно выяснилось, что Мак-Лауд с трудом передвигает ноги и вот-вот потеряет сознание – весь остаток его сил ушел на драку с ночной стражей. Во-вторых, беготня по ночным улицам незнакомого города не приведет ни к чему хорошему. Еще одной стычки с патрулем или, не приведи Господь, людьми Бертрана Транкавеля им не пережить.

Гаю и Франческо выпало удерживать шотландца от падения, Изабель – искать убежище. Рыжая девица справилась с возложенным на нее поручением столь ловко, что Гай в очередной раз задумался над сложностью жизни торгового сословия. Чопорная мистрисс Уэстмор быстро перелезла через забор и вскоре высунулась, вполголоса сообщив – она нашла приставную лестницу, ведущую на сеновал.

Встречающих было двое – хлопотливая челядь, завершающая последние приготовления к приему гостей, не в счет. Молодой мужчина, смуглолицый, скуластый и черноволосый, и девушка пятнадцати лет, брат и сестра, судя по внешнему сходству. Пока процессия неспешно втягивалась во внутренний двор Ренна, они стояли неподвижно на высоком замковом крыльце, кутаясь в плащи от пронизывающего осеннего ветра.

Караван, змеей вползающий под воротную арку, невелик и медлителен. Впереди – добротный возок, обитый красным сукном и запряженный четырьмя выносливыми конями местной породы, на дверцах – серебряный крест. Повозка окружена пешими копейщиками под командованием верхового на чалом коне: дороги Лангедока порой небезопасны даже для служителей Божьих, надежней полагаться на холодную сталь, чем на горячую молитву. Рядом тащится группка в черных рясах, кто пешком, кто на мулах: монахи, составляющие свиту прибывшей в возке особы. Позади всех трое пеших черноризцев под водительством молодого носатого монаха. Эти почему-то держатся наособицу.

Часовня Святой Магдалины, ровесница замка, знавала всякие времена – и добрые, и худые. То, что творилось сейчас, с поразительной точностью воскрешало эпоху готских завоеваний, когда святость места становилась всего лишь пустым звуком и более не служила защитой и опорой.

– Держи его, держи крепче! Руку привязывай! Вот так, теперь другую…

– Да сунь ему палку в зубы, чтоб не кусался!.. Чуть палец не отхватил, зараза!..

«…И молодая королева повелела невозбранно впустить на свой свадебный пир гулящих женщин града Мессины, оказывая им почести, достойные девиц благородного рода, говоря при том:

«Я ничем не лучше их, а сии падшие создания куда достойнее меня, ибо открыто занимаются своим ремеслом, не прикрывая его красивыми словесами!»

Легендарное Mediterran mare, Средиземное море, оказалось вовсе не таким, как представлял его по рассказам очевидцев сэр Гай. Оно мало чем отличалось от виденных им Дуврского пролива или Ирландского моря – пепельно-серое, хмурое пространство волнующейся воды, равномерно кидающее взлохмаченные крутые волны на приступ неподатливой тверди. Только берег был иным. Не привычный скалистый, как в Британии, а рыже-глинистый, поросший выгоревшей за лето густой травой и низкими, скрюченными в три погибели соснами.

– Это еще что, – тоном бывалой путешественницы заявила мистрисс Изабель, борясь с порывами ветра, норовившими сдернуть с нее дорожный плащ. – Через неделю-другую поднимется мистраль, сильный ветер из долины Роны, и тогда все – ни один капитан без необходимости не высунется из гавани. Мистраль дует зиму напролет, и на берегах Лионского залива и итальянской Лигурии люди терпеливо сидят по домам, ожидая весны.

– А как же крестоносное воинство на Сицилии? – озадачился мессир Гисборн, вспомнив заодно о собственном давнем намерении добраться к Рождеству до Константинополя. – Им тоже придется ждать?

Бланка отсутствовала всего три дня, а ее старший брат с горечью был вынужден признать: именно сейчас ему позарез не хватает общества сестренки. Ум Бланки был тем алмазной твердости оселком, о который он оттачивал лезвие своих замыслов. Она обладала умением ловко обнаруживать прорехи в создаваемых им хитросплетениях интриг, щедро делилась с ним своим жизнелюбием и уверенностью в том, что перед ними не устоит любая преграда – и вот теперь исчезла. Она жива, здорова и вроде бы счастлива, но теперь ее очарование и ее улыбка принадлежат кому-то другому, а ему остались только воспоминания. Да еще совершенно неожиданный подарок, обнаруженный служанками в покоях молодой госпожи.

Зная, сколь искренне сестрица ненавидит обязательные для благородной девы занятия рукоделием, Тьерри немало удивился, когда ему принесли тяжелый отрез темно-синего бархата мавританской работы. Бланка потратила сперва немало сбережений, а потом – немало ночей, втайне от всех расшив кусок ткани россыпью аккуратных золотых пчелок и превратив его в знамя.

Стяг давно угасшей династии Меровингов.

Завершался третий день путешествия по старой римской дороге – против ожиданий, до неприличия благополучного и спокойного. Мессир Гай даже начал ощущать себя на редкость важной персоной, странствующей под бдительной охраной и могущей не опасаться дорожных неурядиц. Никаких признаков погони не замечалось, зато в крохотной прибрежной деревушке под названием Ле-Кана обнаружились следы преследуемых. Джейль и его отряд миновали поселок ровно сутки тому, оставив на память о себе трех брошенных лошадей, страдавших жестокими коликами. Как уверяли поселяне, стоило пришлецам уехать, животные немедля пришли в себя, взбодрились и обрели новых хозяев в лице местных жителей.

Франческо попытался узнать, имеются ли дальше по дороге еще какие-нибудь поселения, но полученные ответы звучали однообразно – кроме городка Монпелье и гавани в Сете, до самой Роны никто не живет. Но в маленькой, открытой всем ветрам гавани редко кто решается зимовать – налетит шквал, и поминай, как назывался твой корабль. Надежда подрядить там какую посудину до Сицилии невелика, так что ехать вам прямиком до Роны и стоящего на ней Арля. Да, и непременно пошарьте у пределов Камарга, может, наткнетесь на какого охотника, чтобы провел вас до Реки. Сами не суйтесь – опасно. От дороги там давно остались одни воспоминания да порушенная насыпь.

Первоначальное название этого судна, данное строителями, мастеровыми на верфях в арабском городе Джерба, в истории не сохранилось. Сицилийцы, два года назад захватившие маленькую аккуратную шебеку, окрестили ее «Тунцом» – за легкость хода и стремительные очертания корпуса, и в самом деле придававшие остроносому кораблику нечто общее с быстрой и сильной рыбой Средиземноморья.

Очередной владелец шебеки, поразмыслив, велел замазать прежнее название и вывести на борту новое, «Жемчужина».

С тех пор, как она назвала себя другим именем, Бланке начало казаться, будто она разделилась на двух людей. Выдуманный Реми д'Алье был куда сообразительнее, предприимчивее и отважнее Бланки де Транкавель. Нужно было прислушаться к его словам, позволить вести за собой – и тогда бы она никогда не оказалась в столь плачевном положении. Реми вытащил бы ее, спас, обязательно нашел выход.

Но верх одержала Бланка – девчонка пятнадцати лет, запаниковавшая при виде скачущего отряда и жуткой зверюги, слишком поздно почуявшая близость старшего брата. Теперь она сполна расплачивалась за эти мгновения неуправляемого ужаса.