Пронзенная стрелой, Золотинка задохнулась со слабым вскриком. На коленях, придерживаясь рукой за хлипкую ветку, она осмотрела внутренним оком рану — кровь заливала легкое. Нужно было остановить кровь. Блуждающей рукой Золотинка нащупала Эфремон и качнулась, пытаясь охватить помыслом жаркую, обжигающую чувства рану.

Где-то надрывно бранились, но Золотинка не понимала этого, сознавая только, что нужно убираться, убираться скорее. Туго забитую в рану стрелу нельзя было трогать. Цепляясь за куст, вся в огне, Золотинка поднялась и качнулась вперед, шаг, другой, чтобы удержаться на зыбкой, прослабленной земле. И еще она ступила, еще, понимая каждый шаг как последний… с невозможным ощущением какого-то подвешенного за живое парения… какого-то насажанного на крюк полета… И однако, не находя опоры, удерживалась она от падения и раз за разом попадала ногой в землю, хотя казалось, что промахнется.

И следовало держать в уме, что нету надежды на ночь, убежище, логово — вот что нужно было для спасения. Нора, чтобы приткнуться… прикорнуть и лежать. Чтобы потерять сознание и чтобы бредить, чтобы мучаться невозбранно. Огонь прохватывал Золотинку, обжигая гортань, она задыхалась, не в силах вдохнуть жар. В голове мутилось, и Золотинка млела. Помнить… пока еще можно хоть что-то помнить.

Темная груда впереди была жильем. Может быть, была жильем. Начинались постройки предместья — Золотинка помнила, еще помнила, заставляла себя помнить, что нужно сторониться людей… сторониться всех… нужно… нужно… сделать шаг… постоять, и еще шаг.

Неодолимая потребность опуститься, упереться в землю заставила ее водить взглядом, выхватывая колодец… или водопойную колоду… и какие-то груды… под ногами сено… Улечься где-нибудь тут, у корней раскидистой тучи, шумливая вершина которой заслоняла звезды…