Ночные гоцы

Мастерс Джон

Часть 1

В верхних покоях

гл. 1

Родни отпустил поводья и вздохнул. Конь перешел на шаг. Кучка людей, заслоняя собой Хребет, теснилась около дерева, под которым жил святой. К одной из веток была привязана кобыла. Он узнал ее и снова вздохнул: Кэролайн Лэнгфорд заставила свою лошадку проделать длинный путь. Остановив Бумеранга, он принялся всматриваться поверх голов толпы. Труды дня были завершены, труды года — тоже, и он вовсе не торопился домой, в свое бунгало. Почему бы и не поглазеть, что происходит…

На промытом только что прошедшим дождем небе сияло послеполуденное солнце. Мужчины зевали и потягивались. Смуглые ребятишки голышом шлепали по лужам. К реке плавно спускались женщины, придерживая свертки белья на головах. Вокруг ствола священного дерева пипал было сделано земляное возвышение, кое-как облицованное камнем, на котором и восседал святой. Мисс Лэнгфорд, взобравшись на край, рассматривала его в упор. Молодая, невысокая женщина была одета в строгий серый костюм, подчеркивающий ее хрупкость. На маленькой головке торчала жесткая черная шляпка. Тонкая рука с запястьем таким узким, что казалось, вот-вот переломится, сжимала хлыст. Девушка не сводила глаз с гуру. Родни заметил, что от напряжения у нее на лбу, как всегда, проступила глубокая складка. Вокруг переливались все цвета радуги, и только она оставалась по-английски холодной. В толпе он увидел несколько сипаев из своего полка — Тринадцатый стрелковый, Бенгальская туземная пехота. Он терпеливо ждал.

Святой сидел лицом к северу, совершенно прямо, скрестив под собой ноги и вяло свесив руки вдоль тела. На нем не было ничего, кроме грязной набедренной повязки, едва прикрывавшей бедра. С реки задувал свежий ветер и на коже святого поблескивали капли дождя. Он сосредоточенно дышал. Изможденное, застывшее лицо его жило собственной жизнью. Рассматривавшему его Родни казалось, что взгляд глубоко посаженных, широко распахнутых глаз устремлен в беспредельную даль. Он не замечал окружавшей его буйной зелени и бурой земли, обычных для равнин Центральной Индии. Для него не существовали ни сами равнины, ни далекие города там, на севере. Он искал нечто иное. И не находил. Быть может, в бледном пламени этих глаз отражались ледяные склоны и снежные иглы гималайских бастионов, и пели серебряные трубы в заброшенном монастыре?

Из задумчивости Родни вывел голос — резкий и неожиданно глубокий. Кэролайн Лэнгфорд медленно говорила святому на хинди:

— Люди говорят, что животные тебя понимают. Это так? Как ты это делаешь? Я хочу знать.

гл. 2

Она сидела в коляске напротив него закутанным ворохом жемчуга и золота, и ее необъятные юбки заполняли все сиденье. На фоне ночного неба покачивалась голова кучера. Запряженная в коляску кобыла всхрапывала — ночной воздух холодил ей ноздри. Во влажном тумане около караульной Восемьдесят восьмого полка Бенгальской туземной пехоты мерцали лампы. Вдоль здания медленно прохаживались часовые. Красные мундиры и смуглые лица почти не просматривались сквозь туман, зато резко проступали белые поясные ремни, обшлага и воротники. Напротив неясно вырисовывались на фоне звезд громады суда и тюрьмы. В сотне ярдов от них поблескивали огни в темной груде комиссарского бунгало, и желтые дорожки ложились на траву и кусты окружавшего его сада. В тени каменных ворот стояли, опершись на пики, два сторожа.

Колин, упряжная кобыла, равнодушно трусила мимо всех этих символов величия Достопочтенной Ост-Индской Компании. Родни родился и жил в ее владениях, но все равно у него захватывало дух, когда он думал о том, какой власти сумели добиться английские купцы, сделавшиеся владыками владык. Двести сорок восемь лет назад их посланник явился в Агру и смиренно молил Великого Могола о разрешении построить торговую факторию на берегу моря. Сто лет назад они угодничеством добивались милости правителя Ауда. А теперь, благодаря удаче и напористости, храбрости и неусыпному коварству, они так расширили свои владения, что одно только Бенгальское Президентство тянулось на семнадцать сотен миль от Бирмы до Афганистана, и на семь сотен миль от Гималаев до Нербудды.

Два остальных Президентства, Бомбейское и Мадрасское, поглотили остальную часть Индии. Наследнику Моголов выплачивали пенсию, правителю Ауда больше нечем было править.

[6]

Карту Индии заливал алый английский цвет, и лишь изредка попадались пятнышки желтого, обозначавшие туземные княжества. С позволения англичан эти княжества решали свои дела сами, но им запрещалось заключать союзы как между собой, так и с иноземными державами.

Компания превратилась в причудливую смесь торгового дома и правительственного учреждения. Она подчинялась английскому правительству в Лондоне. Она торговала и заключала договоры. Она чеканила монету, издавала законы, собирала налоги и судила как гражданские, так и уголовные дела. Она поддерживала гражданский мир — и вела войны от Китая до Персии. Главный ее представитель в Индии, генерал-губернатор, напрямую и почти неограниченно правил ста миллионами подданных, и вдобавок косвенно распоряжался миллионами жизней в туземных княжествах. Стоило генерал-губернатору заговорить, и самая большая наемная армия в мире выступала, чтобы добиться повиновения его воле.

На самом деле генерал-губернатору подчинялось три армии — каждое Президентство имело свою собственную. Всего в них числилось 38000 английских и 348000 туземных солдат и 524 полевых орудия.

гл. 3

Шесть человек столпились в тени у дальнего конца биллиардного стола. Мистер Делламэн, крупный мужчина лет за сорок, стоял лицом к двери. Он по поручению правительства управлял арендованной территорией Бховани, и поэтому неоспоримо был самым важным чиновником в комнате. Как будто полагая, что его превосходство нуждается в дополнительном подкреплении, он расположился в самом центре, приняв полную величавой напыщенности позу. Это был дородный мужчина с тяжелой челюстью и карими в крапинку глазами навыкате.

Полковник Булстрод оперился о биллиардный стол. Его обширные ягодицы, туго обтянутые голубыми брюками, выпирали над бортиком. Командовавший Шестидесятым полком Бенгальской иррегулярной кавалерии майор Суизин де Форрест, восседавший на высокой, обитой кожей банкетке для зрителей, взирал на всех, как покойник, скончавшийся от малярии. На банкетке пониже устроился белокурый и симпатичный Джеральд Пекхэм, майор штаба, державший на коленях раскрытый штабной блокнот. Немного поодаль, склонив набок узкую голову и нервно перебирая пальцами галуны на мундире, стоял командир Родни — Юстас Кавершем.

Шестым был тот, в ком мисс Лэнгфорд узнала девана Кишанпура. Он торопливо повернулся лицом к отворившейся двери, и Родни увидел, что смуглая кожа испещрена оспинками. Широко посаженные глаза изучали его с пристальным вниманием, вызвавшем в сознании Родни представление о нраве порывистом и неуравновешенном. Бурая грязь и струи дождя испортили лимонно-желтый кафтан и белые шаровары. На пальцах руки, поигрывавшей рукоятью сабли в унизанных драгоценными камнями ножнах, блестели кольца. В правой руке он держал башмаки. На голове у него была жесткая черная фетровая шляпа с широкими полями, сплющенная, как парус у дау

[13]

— один край вниз, другой вверх, и украшенная жемчугом и алмазами.

Кавершем всмотрелся в дверной проем.

— Это вы, Сэвидж? Ваша рота, кажется, дежурит по гарнизону?

гл. 4

На следующий день, второго января, вскоре после полудня, джунгли расступились перед ним, и он выехал на открытое пространство. Лоскутные поля отлого спускались к густым деревьям, которыми зарос берег Кишана. Трава под ними была усеяна плоскими каменными плитами и кучами серого пепла, и усыпана соломой: поколение за поколением путники останавливались на берегу, чтобы накормить упряжных животных и перекусить самим перед тем, как переправляться через реку. У самой кромки берега стояла неповоротливая баржа. На барже три паромщика, сидя на корточках вокруг простого глиняного горшка, из которого торчал стебель бамбука, курили этот дешевый кальян.

Неподалеку щипал траву стреноженный и оседланный эскадронный конь, а его владелец, кавалерист шестидесятого полка, стоя рядом, всматривался в подходивший строй. Когда Родни подскакал к нему, он шагнул вперед и вручил конверт. Пока кавалерист кричал паромщикам оскорее приготовиться, Родни читал записку:

Родни сунул записку в ташку, спешился и приказал немедленно приступить к переправе. Роту придется перевозить в три приема, так что ему лучше отправится с первой же партией — он поскачет прямиком в крепость, чтобы выяснить, насколько сильно напуган комиссар.

Толчок за толчком паромщик выводил баржу на речной простор. Родни стоял на носу, между мордами лошадей. Они пересекли середину реки и вместе с ней границы владений Достопочтенной Ост-Индской Компании, и оказались в пределах Кишанпурского княжества. Город, как объяснил ему кавалерист, лежал прямо напротив, за деревьями на другом берегу. По правую руку, в полумиле вверх по течению, начиналась речная излучина. Над ней стояла, хмуро глядясь в смеющуюся воду, сложенная из бурых каменных блоков крепость, издавна служившая Раванам еще и дворцом. Увенчанные зубцами высокие стены обрывались прямо в реку. Угловатая, приземистая крепость с предельной выразительностью проступала на фоне громоздящихся друг на друга кучевых облаков.

гл. 5

Сквозь полуприкрытые веки, преисполненный сытостью и довольством, он наблюдал за танцовщицами. Он провел в Кишанпуре уже семь недель, с каждым днем все полнее осваиваясь с новым образом жизни. Но завтра, в субботу, двадцать первого февраля, ему предстояло возвратиться в мир формальностей. Завтра на коронацию маленького раджи и на тигровую охоту прибывали английские гости. Он уже предвидел, насколько их присутствие будет сковывать туземцев, да и его самого. После охоты он вернется в Бховани, и его задача будет считаться выполненной.

Беспорядки больше не повторялись ни в городе, ни, насколько ему было известно, на всех пяти тысячах квадратных миль кишанпурских владений. Раз в неделю из Бховани приходило письмо: в день, когда он уехал, Робин сел на маленького скорпиона; Джуэл, его пес, недавно подрался с шакалом; Джоанна купила у разносчика материал на новую шляпку и портной ее уже сделал — это обошлось в общей сложности в шесть рупий и четырнадцать анн. Кроме того, она «полагала», что вскоре получит приглашение на тигровую охоту; он знал, что ее не пригласят, но не решался написать ей об этом прямо. В его письмах «рани, по всей видимости, просто не задумывалась об этом» и «не может же он заниматься откровенным попрошайничеством». Это было неправдой — Шумитра

[21]

об этом думала. Несколько раз он пытался завести такой разговор, но она незаметно уводила его в сторону. Он понял, что она намеренно избегает этой темы. Какой бы чудесной женщиной она не была, она оставалось княгиней и индианкой, и гордость не позволяла ему просить ее об одолжении. Комиссар пробыл в Кишанпуре только неделю и, уезжая, забрал с собой эскадрон Джулио. Еще шесть недель пролетели быстро — Родни занимался обучением местной армии. Он не ожидал, что ему удастся чего-то достичь за столь краткий срок и приступал к работе со смешанными чувствами. Сама работа его привлекала, но, наполовину уверовав, что рани — убийца, он испытывал сильнейшее нежелание помогать ей прочнее утвердиться на престоле.

Но уже через несколько дней неумелые и невежественные кишанпурцы разбудили его солдатские инстинкты. Через неделю он помнил только, что такие люди позорят военное сословие и занимался с ними так же рьяно, как со своей собственной ротой. Он даже морщился при мысли о том, как бежит время, но знал, что вернется в Бховани с чувством некоторого удовлетворения.

К Притви Чанду он проникся искренним расположением. Толстяк-капитан был обычным дворцовым прихлебателем и, если у него и имелась совесть, он тщательно скрывал ее за бездумным видом и потоками забавных историй. Служебная жесткость Родни наводила на него ужас, и индийцу понадобилось несколько недель, чтобы усвоить, что один и тот же человек может сурово отчитывать его на плацу, и веселиться и выпивать с ним в свободное время. Родни он напоминал грузного мотылька, но не мог не нравиться, а в такие вечера, как этот, был приятным собутыльником. Слегка опьянев от сладкого вина, тот откинулся на подушки у плеча Родни. В серебряной чашке его кальяна булькала вода. Время от времени он громко рыгал, потому что тоже хорошо поел, и теперь привычным способом выражал свою благодарность.

Родни обернулся к нему.

Часть 2

Беглецы

Гл. 17

Он знал, что ненадолго заснул … или просто потерял сознание с открытыми глазами? — но никак не мог сообразить, где он и как тут очутился. В полуденный зной он лежал навзничь под деревом, и на нем были белые форменные брюки… Маневры? Рядом с его рукой валялся солдатский кивер, и земля пахла разогретым камнем и сухими листьями. Потому он увидел Робина. Глаза по-прежнему не закрывались. Они с Робином были одни, и у них не было никакой еды. Краем глаза он заметил блеск металла и рывком сел, стиснув пистолет и оскалив зубы.

У корневища соседнего дерева уютно притаились два кувшина молока, плошка, до краев полная риса, горшок овощного карри и пять плодов манго, разложенных на большом темно-зеленом листе. Все сосуды были из украшенной резьбой меди и ярко переливались на солнце. Язык распух, рот наполнился слюной, слюна потекла по подбородку. Рядом с кувшинами он увидел ноги, две пары ног — одни смуглые и заскорузлые, другие белые и кровоточащие, и перевел глаза выше.

Слева, присев на корточки, плотник Пиру что-то помешивал в медной чашке, под которой теплился крохотный костерок. Поодаль, немного правее, сидела, прислонившись к дереву, Кэролайн Лэнгфорд. На ней было дешевое сари; глаза на измученном спокойном лице были закрыты.

Пиру поднял голову.

— Опустите пистолет, сахиб. Он все равно не заряжен. Чтобы остаться в живых, всем нам придется изрядно потрудиться.

Гл. 18

Солнце сияло сквозь фигурные решетки окон и рисовало причудливые геометрические узоры на стене у него над головой. Атмосфера отчаяния немного разрядилась. Комната не стала веселее, но он слышал звуки голосов, и люди двигались как подобает мужчинам и женщинам, вместо того, чтобы волочить ноги, как плохо сделанные марионетки. У его изголовья появилась Кэролайн. Она принесла ему холодную чапатти и молоко в медном кувшине. Он ел, смотрел на нее, и следил, как она она отходила к Луизе Белл, чтобы помочь той с ребенком. Потом она вернулась к нему. Робин спал.

В темном углу с кем-то разговоривал Делламэн. Родни расслышал только: «… Ужасное несчастье… неслыханная подлость… но все неприятности позади, уверяю вас, дорогая леди… у нас есть все основания полагать, что мятеж не вышел за пределы Бховани».

В голосе комиссара вновь слышались привычные богатые переливы. Это означало, что он не уверен в себе. Он и не мог быть уверен: он нес чушь, и не мог не понимать этого.

Продолжая есть чапатти, Родни вполголоса сказал Кэролайн между укусами:

— Все понимает, но делает вид. Мы больше никогда не сможем спать. Мы не сможем доверять ни одной живой душе. Что видел

он

? Господи Боже!

Гл. 19

Нижний конец ковра перекосился и скользнул вниз. Он вцепился пальцами в верхний край и прижал подбородок к груди. Желудок рвануло вверх, дыхание перехватило. В колодце ревело все громче и громче. Голова непрерывно стучала о стены колодца, и эти удары барабанной дробью отзывались в спине и черепе. В ушах звучал пронзительный свист, в ноздри бил запах паленой шерсти.

Твердый камень исчез, и он почувствовал, что летит по воздуху. Ноги врезались в воду, и удар отдался в позвоночнике и голове. Он резко выдохнул, потом вдохнул. В желудок хлынула вода. Извиваясь, он выпутался из ковра, вырвался на свободу и устремился к поверхности. Как только он вынырнул наружу, звон в голове унялся, дыхание восстановилось, и он тут же сообразил, что с крепостной стены обязательно станут стрелять. Он погрузился в воду и поплыл по течению.

Когда перестало хватать дыхания, он осторожно приподнял голову, но все было тихо. Он поплыл дальше, высматривая остальных, и почти сразу наткнулся на миссис Хэтч. Она, захлебываясь и кашляя, болталась в воде, удерживаемая своими юбками. Завидев его, она сбивчиво проговорила: «Помогите, сэр. Я плавать не умею». Он подхватил ее под мышки и потащил за собой. Немного впереди он заметил Кэролайн. Она уверенно плыла, держась у уступа стены, и разговаривала с Робином, которого держала на руках. Она первой добралась до берега, и ждала в воде, пока Родни выберется на сушу и заберет у нее Робина. От потрясения ребенок оцепенел: он молчал, глаза у него бессмысленно ходили из стороны в сторону, и он никого не узнавал.

В двадцати ярдах от крепостной стены начиналась роща, которая тянулась на полмили до самой переправы. Родни завел всех в рощу, повернул налево, и двинулся вдоль реки. Они шли до тех пор, пока очертания крепости не скрылись за деревьями, потом опустились на землю, и замерли в ожидании погони. Но из крепости не раздавалось ни звука. Река была слишком далеко, так что они слышали только кваканье лягушек, хриплое дыхание миссис Хэтч и шорох капающей с мокрой одежды воды.

Кэролайн прошептала:

Гл. 20

Все двери в доме старосты стояли нараспашку, и Родни, не вставая с места, мог видеть заднюю коморку. Там прямо на полу сидел Робин и, быстро шевеля ручками и головкой, забавлялся с игрушечным деревянным тигром, вырезанным для него одним из деревенских жителей. Мальчик окреп, рана у него на голове затянулась, но он почти все время молчал, а когда рядом появлялся Родни, начинал хныкать. Если Родни брал его на руки, чтобы приласкать, он цепенел и не сводил с с отца охваченных ужасом глаз. При этом он охотно прижимался к плечу Кэролайн и устраивался на пухлых коленях Амелии Хэтч. Уголки губ у Родни опустились, и он отвернулся, чтобы еще раз оглядеть переднюю комнату.

На женской половине, на низеньком обрубке бревна у пустого очага устроилась миссис Хэтч. Она полностью оправилась от ушибов и ожогов, полученных во время спуска по шахте потайного колодца — когда это было? Прошло тринадцать дней. Это было тринадцатого мая. Каждый вечер, когда темнело, он делал зарубку на своей винтовке — винтовке Шамсингха. Сегодня было двадцать шестое мая. О первой неделе он почти ничего не помнил — он спал. Но убедился, что другого огнестрельного оружия в деревне нет, иначе не сомкнул бы глаз. Все жители до единого были подлыми трусами. Его винтовка внушала им страх, и они только поджидали удобного случая, чтобы выдать английских беженцев, но при этом не пострадать самим. Поэтому он ел, и набирался сил, и притворялся, что гораздо слабее, чем на самом деле. На самом деле он чувствовал себя отлично. Он был силен, безжалостен и снова полностью владел собой. Скоро он покажет этим свиньям, кто должен владеть

ими

. Он знал, откуда взялась сила, которая бурлила в его застоявшихся мускулах, позволяла Робину играть с игрушечным тигром, и одушевляла грубые шутки миссис Хэтч. Пока они трое спали, четвертая бодрствовала. Ее рука подносила к его рту подогретое молоко, эта же рука лежала у него на лбу, когда он просыпался по ночам, задыхаясь от ужаса, и ему светили бездонные глаза. Втроем они высосали ее досуха, и теперь на мертвенно бледном, со впалыми щеками лице жили только горящие огнем глаза. Он это знал и собирался помнить всю жизнь. Он воздвигнет ей трон из слоновой кости и будет поклоняться ей до конца дней. Он ее не подведет.

Пиру тоже был неутомим, но, само собой, у него были свои тайные резоны быть таким услужливым и любезным.

Передняя комната в доме старосты была квадратной, с низким потолком и глинобитным полом, обмазанным для гладкости слоем коровьего помета.

В дальнем углу устроились женщины: Амелия Хэтч, Кэролайн и жена старосты, если не считать колечка в носу и знака касты на лбу — смуглая копия Амелии. Все трое были в белых сари. Платье Амелии Хэтч пришло в полную негодность за несколько дней до этого, и теперь ее черные башмаки на пуговках, торчавшие из-под восточного обреза сари, смотрелись на редкость нелепо.

Гл. 21

Вставало солнце. Серые предутренние сумерки постепенно окрашивались золотом и становилось все теплее. Воздух еще сохранял хрупкую сухость, и такими же хрупкими и сухими выглядели и деревья, и листья, хрустевшие под ногами. Пока они поднимались по склону, Кэролайн не сказала ни слова. Она смотрела на небо и деревья и вдыхала утренний воздух так, как будто это была ее последняя прогулка.

Вскоре он нашел скалистый выступ, с которого им была хорошо видна вся округа. Он был прикрыт с юга, как раз с той стороны, с которой по его рассчетам должны были прийти оленя. Он отыскал для нее плоский камень, на котором можно было сидеть, а сам устроился рядом. Пройдет не меньше часа, прежде чем появится дичь. Разве что какое-то стадо или одинокий самец сами покажутся из леса, так что они смогут их заметить. Он смочил палец и прикинул направление ветра: воздух почти незаметно двигался в сторону загонщиков. Это было плохо, но обычно после рассвета ветер переменялся. В любом случае, джунгли успели так пропитаться человеческим запахом от расположенной всего в полумиле деревне, что олени, вполне вероятно, успели к этому запаху привыкнуть. И потом, на них почти не охотились, так что вряд ли они будут настороже. Он внимательно огляделся по сторонам — никого.

С сияющими глазами он повернулся к Кэролайн:

— Наконец-то. Мы почти в безопасности. Они не посмеют убить нас, пока не появится армия рани, а сегодня ночью мы все — и Пиру тоже — ускользнем, оставив их подыхать от холеры. И как только мы от них оторвемся, я убью Пиру, и мы будем в безопасности. В безопасности в Гондваре к третьему-четвертому июля!

Он улыбнулся ей; сердце у него бешено колотилось. Она молчала, глядя на него своими огромными глазами. Он все понял: она была колодцем, откуда он черпал силу, и теперь этот колодец иссяк, опустошенный до дна одной мыслью о безопасности. Безопасность, безопасность… Он мысленно смаковал это слово, потом ласково сказал: