Молния с сухим треском ударилась о скалу, была отброшена в сторону и ушла в зелёную землю. Скала была крепкая, молнии вряд ли удалось оторвать от неё два-три осколочка. Зелёная земля под скалой была могилою всех молний, посягающих на эту долину, — все весенние и летние молнии оставались навсегда погребёнными под этой скалой, и большой раскидистый дуб при каждом взрыве молнии на своём дубьем языке мысленно благодарил скалу зато, что она, скала, испокон веку принимает на себя все молнии и отшвыривает их в долину, спасая дуб от верной гибели.
Когда молния металась ещё по небу и раздумывала, сейчас ей взорваться или чуть позже, мать жеребёнка мягким ржанием подозвала его к себе: мать знала, что молния сейчас взорвётся и что взрыв этот напугает её жеребёнка, но жеребёнок подумал, что мать хочет дать ему молока, он прислушался, чтобы понять, хочет он молока или нет, и понял, что не очень ещё хочет, что сейчас ему больше хочется нюхать цветы и травы и узнавать их, — и вот тут-то и взорвалась молния. Жеребёночек вскинулся и побежал к матери, но он так испугался, что не видел мать и потому бежал совсем в другую сторону. Мать пошла было сама к своему жеребёнку, но верёвка на шее держала её, не пускала. И мать позвала к себе жеребёнка — мягким ржанием.
Жеребёнку было всего месяц от роду, в одномесячной короткой его жизни это была первая молния. Он спрятался под брюхо матери и оттуда, навострив уши, послушал немножко, как барабанит дождь по листьям дуба. Потом он выглянул, увидел скалу, куст шиповника, дуб — он похлопал глазами и забыл, что испугался молнии, ему показалось, что он пришёл к матери, потому что ему захотелось молока. Помахивая чёрным кончиком хвоста, жеребёнок снова забрался под брюхо матери. Старая лошадь отставила ногу и вся расслабилась, чтобы её жеребёнку легче было сосать.
Жеребёнок этот был удивительно хорош — весь в звёздочках, как будто на него опустился иней. Ножки у жеребёнка были тонкие, высокие. Правая задняя нога наполовину белая, как будто в белом чулочке. Как будто сам в инее, а задняя правая ножка — в снегу. Шея узкая и длинная. Голова маленькая, на лбу круглое белое пятнышко, тоже как звёздочка. В эту долину испить воды приходили лани и козлята, овцы с ягнятами и ещё вот эта лошадь, у которой было много жеребят на её веку, но такого красивого ещё никогда не было. Этот жеребёнок был самым прекрасным существом зелёной долины. Грива и хвост его были чёрные. Мы не знали, какие у него глаза, потому что он шарахался, и мы не могли приблизиться к нему настолько, чтобы разглядеть, какие у него глаза. Но наверняка глаза у него были очень красивые, потому что у всех лошадей красивые глаза: в них обычно отражается вся окружающая их местность. В глазах этого жеребёнка отражались дуб, цветы, куст шиповника, его красная мать и вся зелёная долина.
Он был немножко глупенький, этот жеребёнок, но был глупенький потому, что был очень маленький. Капля дождя скатилась по его ноге, и он шарахнулся, взбрыкнул и убежал от матери. Мать не стала звать его обратно: дождь кончился, молнии сегодня больше не должно было быть, и солнце на небе уже сияло вовсю.