Марк Горов. Марк. Горов. Гора. Горе. Мор. Марево. Слишком много «р». Р-р-р. Все рычит, изворачивается, переплетается, будто внутри этого имени, глубоко внизу, под спудом, скрыто нечто горбатое и зловещее и оно стремится вылезти наверх, преодолевая трудности. Наверное, это «нечто» к тому же очень большое и громоздкое, этакое жирное существо, обожающее пожирать молоденьких девушек, их подают Горову на большом блюде. Обнаженными. На завтрак. Бр-р-р. Жуткая картинка. Я никогда не видела этого страшного человека, зато наслышана о нем, по городу ходят разные слухи, в них нет ни одного доброго слова, зато сконцентрировано слишком много ненависти. Все неприличные эпитеты, какие существуют на свете, по обыкновению добавляются к этому имени. С неприкрытым удовольствием и вслух. Всем хочется унизить Марка Горова, хотя бы заочно. Я уже не могу слышать ругательства, скверные слова, анекдоты и оскорбления, пронзающие острыми жалами незнакомого мне человека. Надоело, опротивело, в ушах навязло злополучное имя, кажется, что оно навеки застряло в моем сознании. Маркгоровмаркгоровмаркгоровмаркгоров. Все вокруг пропиталось Марком Горовым, даже воздух стал плотным и сумеречным.

Так вот. Все по порядку. Этот злобный пожиратель хрупких девичьих тел по имени Марк Горов является владельцем нашей компании. «Максихаус». Строительные товары для дома и дачи. Прошу любить и покупать. Мы изготавливаем и продаем высококачественную продукцию. Всем коллективом. Инвесторы западные, рынок российский. Еще недавно мы все процветали. И сотрудники, и «Максихаус», и западные инвесторы. И даже Марк Горов. Мы были на плаву. И вдруг что-то изменилось. Непонятно – где. То ли в воздухе, то ли в политике, то ли в реальной действительности. К слову сказать, я ничегошеньки не понимаю в этой самой реальной действительности. Запуталась в ней, как в лесу. Заблудилась. Какие-то налоги, конкуренция, маркетинг, мониторинг. Скучно. Пресно. Не греет. Разумеется, я все понимаю и при этом ничего не понимаю одновременно. И вникать во все это мне не хочется. А все потому, что я хочу замуж. Давно хочу. Вот хочу замуж, и все тут. Хоть на куски меня режьте. В конце концов, вполне нормальное желание для благовоспитанной девушки. Я же не хочу стать наркоманкой или богемной тусовщицей. Не хочу. Не приведи господи, пронеси такую беду стороной. Я хочу выйти замуж. Это такая малость в нашей быстротекущей жизни. Именно поэтому меня не интересует политика и мониторинг, реальность и маркетинг. А зловещий Марк Горов пробуждает во мне лишь негативные эмоции. И этот ужасный человек решил вдруг продать наш общий «Максихаус». Не весь «Хаус», конечно, а отдельную его часть. Горов искренне считает, что наш общий «Хаус» – его собственность и он имеет право распоряжаться им, сообразуясь с личными пристрастиями и настроениями. Ан нет. Вовсе нет. Мы все считаем «Макси» своим очагом. У нас здесь пенаты. Тепло. Светло. Сытно. Пахнет пирогами. Вкусно. На первом этаже бизнес-центра уютно расположилось корпоративное кафе. За небольшие деньги можно отлично пообедать, без изжоги и диареи. И зарплату в «Максихаусе» дают вовремя. Никогда не задерживают. Хорошо. Стабильно. Привычно. Теплое, питательное, вполне комфортабельное болото. Сотрудники привыкли к «Хаусу». Любят его гораздо больше, чем дом родной. А теперь все мы остались за бортом жизни. Этот мерзкий Горов распорядился уволить всех сотрудников, не имеющих отношения к строительным материалам. Как для дома, так и для дачи.

Черт. Черт. Черт.

Именно я и не имею отношения к этим самым материалам. Ничего в них не смыслю. Просто ни хрена. Какое ужасное ругательство. Я ведь никогда не ругалась. Вообще. Ни разу. Потому что два года назад окончила филологический факультет. А в «Хаусе» работаю переводчицей. Шаляй-валяй. Так все считают в фирме. К моей профессии принято относиться свысока. Все, дескать, потом исходят, спины гнут на стройках капитализма, хребты, шею сворачивают, а разные дамочки-переводчицы изнывают от скуки. «Не бей стоячего». Так окрестили в «Макси» мою деятельность. А все из-за того, что западные инвесторы редко наезжают в фирму. Изредка кто-то накатывает, неожиданно, внезапно, будто молния сверкнула морозной ночью, меня в срочном порядке выдергивают, будто репку, из офиса и вызывают в приемную. Надо спешить, перескакивать через ступеньки, чтобы прибыть на место дислокации вовремя. Далее следуют долгие часы сидения. Томительные минуты ожидания. Обычно на экстренных переговорах находится кто-то шибко грамотный и образованный, и мои знания и помощь остаются невостребованными. И вышколенные секретари чересчур вежливо, в изысканной и галантной форме выпроваживают меня за порог приемной. Дескать, идите-ка, барышня хорошая, отсюда подобру-поздорову. Куда подальше. А лучше в свой офис. И ждите вызова. Именно по этой причине я так и не встретилась с Марком Горовым и не имела возможности полюбезничать с нашими симпатичными инвесторами. Женихи из золотой серии прошли стороной. Косяком. Как рыба в нерест. Девчонки намедни рассказывали, что один из иностранных акционеров – вполне завидная партия для холостой русской барышни. Молод, свободен, умен, хорош собой, к тому же в совершенстве владеет русским языком. Отличный кандидат в мужья, и зачем он наш родной язык выучил – делать ему больше нечего. Однажды на меня налетел настоящий смерч, и не где-нибудь, а в приемной «Макси». Когда я робко приоткрыла дверь, на меня налетело целое полчище мужчин, сбило с ног. От страху я чуть не умерла. Какой-то мужчина из толпы бережно поднял меня, подержал в воздухе и прислонил к стене, а затем пересадил в кресло. Я совсем не помню его лица, лишь запомнила его руки. Такие добрые, заботливые руки, мужские, надежные, мне бы такие. Я бы вышла за них замуж. Но, видимо, не судьба.

Моими профессиональными обязанностями в «Макси» до сих ужасных пор были переводы. С ума можно сойти. Документы, рекламации, доклады. Скука смертная. Спина уже сгорбилась от переводов. А теперь я вообще осталась без работы. Новым владельцам старые переводчицы не нужны. Но я ведь вовсе не старая. Очень даже молоденькая, юная, свежая, но, вероятно, у новых хозяев собственные толмачи имеются. Их много. На любой вкус. Только кликни, сразу на зов примчатся. Шумной стаей.

Я выключила компьютер. Мое резюме ушло в столицу, разъехалось, разлетелось по городам и весям. В Питере и без меня много переводчиков всяких-разных. Их очень много развелось. Как перхоти. Чтобы прилично содержать дом, дачу, нормально питаться и хотя бы изредка отдыхать, мне срочно требовалась высокооплачиваемая работа. Таких мест в Северной столице не было. У нас не разбежишься. Маленький город. Почти городок. В Питере нужно кого-то подсиживать, ждать, ходить, договариваться, в общем, терпеть издержки безработного существования. В столице проще. Там много работы. Много денег. Поеду жить в столицу. Но на мое резюме никто пока не откликнулся, видимо, и в Москве стало тесно от безработных.

Приехала мама, чтобы оказать мне моральную поддержку. Радостно поругала Марка Горова. Грустно поплакала. Побродила по квартире. А потом сказала, обняв меня за плечи: «Настя, я тебя поддержу. Не отчаивайся. Помогу. Не брошу тебя на произвол судьбы. Ты у меня одна на всем свете. Я же у тебя работающая мать. А не какая-то там лентяйка».

В эту минуту мне стало легко на душе. У меня есть тыл. Крепкий. Можно собирать армию. А пока придется укреплять боевые позиции.

– Спасибо, мама, – сказала я и отвернулась, чтобы скрыть обильные слезы.

Они не текли, не сочились, слезы струились, будто в квартире внезапно началось наводнение. Наверное, это от чрезмерного употребления вредной модераторской жидкости. Мама ушла. А я еще долго сидела и перебирала в уме всевозможные варианты. Хорошо, что я не сирота и у меня есть работающая мама. Она ведь неплохо зарабатывает. Недавно купила машину. Смело рулит по жизни. Придется сесть маме на шею. Неприятно, конечно. А если бы я была одна на свете…

Мне давно никто не звонит. Стационарный телефон упорно молчит. Сотовый загадочно притих. Тишина. Полное забвение, друзья забыли обо мне, будто я умерла, меня уже нет на белом свете. Пора обзаводиться новыми связями. Список знакомых можно пополнить, новых друзей можно найти на тусовке. Легко. Пойду в «Европейскую». Там многолюдно. Угарно. Лживо. Невидимой ложью окутано все в этом старинном зале, начиная от люстры и стен, заканчивая оборками модных юбок записных красавиц славного города Питера. Жеманные лица укрыты вуалью зависти. Но великолепный зал и не такое видывал на своем веку. Его когда-то построили для большой и непрекращающейся игры в непреодолимый обман. Я стояла у входа в зал, ослепительный и сверкающий, одинокая и грустная, вся в белом, словно юная грузинская принцесса. Я приложила прохладные пальцы к ключицам и почувствовала тепло. Изнутри шло излучение. Жизненная энергия просилась наружу. Она клокотала, бурлила, пенилась. Это моя молодость радовалась, плясала и пела, она не хотела страдать и плакать, тосковать и мучиться, молодость требовала, жаждала, молила о счастье. Буду работать над собой. Стану повторять волшебные слова, как молитву. Я богатая, умная, красивая, молодая и успешная. У меня все хорошо. Жеманная публика видит лишь внешний облик. Внутренний мир спрячу за пазуху. Он станет моим оружием. Как пистолет. В «Европейской» сезонный бал в разгаре. Дамы повернули головы, встали в профиль, одна к одной, не головы – шляпы, это же не бал – шляпное пати, неожиданно, но не смертельно. Мужчин в зале мало. В дальнем углу владелец конкурирующей фирмы с супругой. А мне уже по барабану чужие конкуренты. Пусть теперь голова болит у «Максихауса». А вот какой-то хлыщ в льняном костюме. Серый цвет. Мятая ткань. И изрядно помятое лицо в тон костюму. Тоже сойдет для шляпного вечера. Хлыщам здесь самое место. В углу крутится вечный тусовщик, наголо бритый, в сережках, перстнях и заколках. Весь блестит. Целиком блестит, с ног до головы, будто жиром намазанный, и лысина сияет, будто ее начистили наждаком, и заколки сверкают фальшивым блеском. Рядом с тусовщиком высится его юная жена. Полная девушка, заметно в теле, даже на глаз, не то чтобы на ощупь. По соседству грустят двое одинаковых мачо. И эти блестящие, оба вспотели от напряжения, ведь кругом столько дамского запаха. Воздух плотно пропитан духами. Не перенюхать за один раз. А вот несколько престарелых плейбоев. В «Европейской» всегда так. Мужчины выглядят колоритно, но не импозантно. Дамы старались выглядеть сногсшибательно и перестарались. Выглядят, как всегда выглядят. Тоже блестят, а блеск у всех неестественный, ненастоящий. За версту заметна фальшь, лишь у некоторых тускло мерцают настоящие бриллианты. В разных местах. Но все мимо кассы. Истинных знатоков, кто смог бы оценить настоящую стоимость камней, в зале не видно. Прячутся по домам, отсиживаются, брезгуют. В моду вошло новое поветрие – не посещать публичные мероприятия, дескать, неинтеллигентно. Некруто. Негламурно. Не высший свет. Отстой. Пена. Ценители высокого и прекрасного ходят только в закрытые клубы. Я тряхнула головой. Здорово во мне желчь разыгралась. Не по возрасту. Пора включаться в компанию. Бодрым шагом направилась к дамской стайке в шляпках-таблетках. Поодаль расположились женщины в шляпах с широкими полями. Развесистые перья. Перчатки. Вуали. Боа. Туда не пойду. Опасно для жизни. Слишком шикарно. Разведут.

– Добрый вечер, – сказала я довольно приветливо.

Московские тусовки разительно отличаются от питерских, в столице друг друга в лицо не знают, вместе проводят вечернее и ночное время и тут же забывают, с кем выпивали, когда и сколько, утром физиономию собутыльника и не вспомнят, при встрече не узнают и не поздороваются. Москва большая, там народу много, а в Питере каждая собака за углом и та виляет хвостом: мол, привет, как дела? В северном городе все сложно. Все друг друга знают, все знакомы, когда-то квасили вместе, дрались, любили. Кто-то по школе знаком, кто-то по даче, то учились в одном классе, то в паре работали, сестра одного вышла замуж за приятеля другого, а подруга подруги оказывается женой корыстного начальника. И так далее. Все известные фамилии в городе на слуху, висят на ушах населения развесистыми сережками. Да и фамилий-то всего штук триста от силы в воздухе витает. Остальным место в табели о рангах строго заказано. Город разделен на кланы. А верховный клан сидит наверху и наблюдает. Зорко следит, чтобы чужие и нахальные за границу хлебных мест не заходили. Демаркационная линия. Шаг влево – огонь! Шаг вправо – шквальный огонь. Шаг прямо – бомбовый удар. И чужак терпит-терпит, а потом смиренно перебирается в столицу. Там проще. Жизнь дороже – понятное дело. Столица все сжирает, что дает. Иногда даже больше забирает, чем награждает. На то она и столица. Права у нее такие, полномочия большие, царские. Зато простору больше. Никто никого не знает. Свой или чужой – какая разница, придет время, и конкурент проглотит рядом сидящего, не подавится. Еще вчера вечером вместе выпивали, братались, сестрились, роднились, а утром легко спустили собутыльника в унитаз. Так ему и надо. Потому как – не суйся с суконным рылом в калашный ряд.

На мое приветствие никто не ответил, лишь мельком взглянули. Немудрено. Сразу видно, мой белый костюмчик по достоинству оценили. Чужая индивидуальность в женском наряде пришлась не по вкусу. Все дамское внимание обращено на хлыща в сером мятом костюме. Сухой, как жердь, желчный, с впалыми щеками, с редкими волосами, но сколько же в этом мужчине апломба, господи ты боже мой! Я встала рядом, прислушиваясь к беседе, в глубине души надеясь, вдруг что-нибудь умное услышу. Чужой ум пропустить не хочется. Это такая редкость в наш скудный век хип-хопа и хот-дога.

– Не читаю Донцову, не переношу Маринину, Акунина, обожаю Набокова, – изливался хлыщ, – телевизор не смотрю. А что там смотреть? Очередной «Дом» с какой-нибудь Ксюшей? Противно.

Это случилось давно. Два года назад. А будто тысячу лет прошло. Я только что окончила университет и пришла на работу в «Максихаус». Тогда все было просто – отправила резюме, меня пригласили на собеседование, предложили занять вакансию. Я согласилась. Меня приняли. Ввели в штат. На работе я никого не знала, всех боялась, пугливо вздрагивала, если ко мне обращались с просьбой. Великий Черников обратил на меня внимание на корпоративной вечеринке. Кругом все веселились, танцевали, а я стояла в углу. Испуганная серая мышка. На праздник меня притащила добрая, как солнечный день, Ирина Акимова. Она в то время еще не была беременной и даже не помышляла о замужестве. Ирина плясала цыганочку. А серая мышь Анастасия пряталась в уголке. И тут ко мне подошел Денис Михайлович. И публика затаила дыхание. Черников славился в «Максихаусе» как завзятый ловелас. Красавец, умница, богач. Все девчонки сохли по нему. Лишь я оставалась равнодушной к обольстительным чарам начальника. Всех беспокоил вопрос: а почему Черников до сих пор один? Ему уже тридцать восемь. Еще тридцать восемь. Голубые глаза, бездонные, влекущие. Прекрасный любовник. Это написано было на лице Черникова крупными буквами. По всем этажам бизнес-центра ходили легенды об искусной изощренности Черникова в постели. Маг, чародей, да и только. А я так думаю: путной женщины на него не нашлось в свое время. Она бы отучила его по бабам бегать.

– Скучаем? – спросил Денис Михайлович.

– Нет. Просто стою, смотрю, как народ веселится, – сказала я и слегка отпрянула в сторону.

– Хотите шампанского? – не отставал Черников.

– Нет, спасибо, – сказала я и снова сделала шаг в сторону.

Унылое настроение. Осень. Пронзительно ясный воздух. Синее небо, солнце. В моей душе до сих пор живет дивный сон. Будто таинственный незнакомец вселился в меня. Навсегда. Я была не одна. И одна. И еще вместе со мной жили мои проблемы. Попытки устроиться на работу через знакомых не увенчались успехом. Мама волновалась, но не подавала виду. Держала стойку. Ира Акимова усиленно сватала меня за Черникова.

– Ир, я не буду ему звонить и не выйду за него замуж, – отнекивалась я.

Как могла, я отбивалась от нападок настойчивой подруги.

– Настя, позвони, Денис ждет твоего звонка, тебе надо выходить замуж. Или – не надо? – настоятельно талдычила Ирина.

Она долбила по темечку. Каждый день, капля за каплей. Не иначе заказ от Черникова получила. И заодно аванс, и немалый, а теперь отрабатывает, что-то уж слишком старается.

Передо мной стоял Марк Горов. Это был тот самый страшный человек, чье имя навязло в ушах и набило оскомину во рту. Чудовище и монстр. И прекрасный незнакомец из моего дивного сна. И я уже любила его, хоть и видела Горова воочию в первый раз в моей жизни. А Марк Горов любил меня. Я это чувствовала, ощущала его любовь каждой клеточкой кожи. Мимо проезжали машины, обдавая нас запахом гари. Синяя копоть реяла в воздухе, низко стелилась над асфальтом, будто туман. Нас окутало сказочной пеленой. Никого вокруг не было, только мы. Двое. И мы смотрели в глаза друг другу. И молчали. Пауза затянулась. Нам стало неловко в один миг, будто каждый вдруг почувствовал замешательство. Абонент недоступен. Марк Горов всегда останется для меня тайной. Даже сейчас, в минуту духовного слияния, нам было понятно, что между нами пролегла черта, незримая и непреодолимая.

– Так вы тот самый? – сказала я, округляя глаза.

– Наверное, тот самый, – засмеялся Марк Горов, – я вам помогу, позволите?

– Отчего же, пожалуйста, помогайте на здоровье, – сказала я, отбрасывая пакет с вещами в сторону.

– Что там у вас? – поинтересовался Горов.

Ни в этот день, ни на следующий я так и не увидела Марка Горова и ничего о нем не слышала. Никто не произносил высокое имя вслух, будто вовсе не было на свете этого страшного человека. И Черников до сих пор не располагал сведениями о моих коварных проделках. До увольнения мое рабочее место располагалось на втором этаже. Я тихо корпела над переводами в присутствии шумной компании модераторов. И мы издевались над хозяевами компании как умели, шутили над ними, не скрывая своих эмоций. Пользовались разными непотребными словечками. Теперь все изменилось. Никто не обсуждал достоинства и недостатки хозяев. В офисе царило неизбывное молчание. Новые сотрудники всяческими способами доказывали лояльность и преданность делу строительных материалов. Кроме модераторов и меня в тесный офис заселилась группа менеджеров, из новых, свежих. Народу много, а поговорить не с кем, и от напряженного молчания можно устать больше, чем от болтовни. Накануне я позвонила Ирке Акимовой. Она квасилась в декретном отпуске по уходу за ребенком и утомилась от бездействия. Ирка тоже попала под сокращение, совершенно случайно, затем ее восстановили, разумеется, по просьбе районного собеса. Ирка туда кляузу отправила. По этой же слезной жалобе вновь приняли на работу в «Максихаус» Иркиного мужа Колю. Его уволили из «Хауса» раньше всех по желанию Черникова, а обратно приняли Колю вопреки воле Дениса Михайловича. Получился коллапс.

– Настя, не знаю, как дальше пойдет дело, – шипела Ирка мне в ухо.

– Ир, говори нормально, а, – сказала я, втискивая трубку в плечо.

– Не могу, Коля подслушивает, ругаться будет, – вовсю изгалялась Ирка, – я так боюсь за него. Настя, а как тебя-то в приказ пропустили? Ведь Черников тебя в унитаз спустит, вот увидишь. Он еще ничего не знает?

– Нет, не знает, а в приказе я была в общем списке, он подписал его не глядя, – сказала я, покачивая ногой.

Наконец свершилось страшное. Я увидела Черникова. Нет. Не так все было. Это Черников увидел меня. Тоже неправильно. Вот как все случилось. Утром я помчалась на склад, впопыхах забыв накинуть куртку. Отопление еще не включили, отовсюду несло чахлой сыростью. Промозглая осень. На бегу я согрелась, а когда прибежала на территорию склада, в один миг продрогла. И сразу затряслась, будто в лихорадке. И вовсе не от озноба мне стало нехорошо. От неожиданности. Обычно грузчики и водители, едва завидев меня, орали со всех сторон, кричали, перекрикивали, заглушая друг друга: «Настя, приглашаем на дискотеку, в „Папанин“, в „Плазу“, на рыбалку, на охоту, замуж!» Приглашения сыпались со всех сторон и не отличались разнообразием, но меня устраивало настроение рабочих. Они играючи находили товар, грузили легко, без натуги, и совсем не отлынивали от своих обязанностей. Я всегда улыбалась, раздавала направо и налево обещания: дескать, приду и в «Плазу», и в «Папанин», поеду и на рыбалку и на охоту, но после дождичка в четверг. А замуж пойдешь? Грузчики выжидающе смотрели на меня. А я лишь смеялась. Отличная разрядка. Помогает при монотонном труде. Рабочие в шутку затрагивали животрепещущий вопрос, и вот наступал самый ответственный момент, волнующий публику. Да. А слабо замуж за Юрку, от него жена только что сбежала. И дикий хохот. Мое алое смущение. И взбешенный грузчик Юрка с яростным взглядом. И взлетающие под потолок тяжелые ящики. Весело. А тут…

Все молчат. Будто воды в рот набрали. И выплюнуть боятся. Усиленно роют глазами землю. А грузовые фургоны стоят под парами. И все пустые. Ничего не понимаю. Чего они глаза прячут? Перепили, недопили, не опохмелились? Я обернулась и увидела Черникова. Денис Михайлович с явным любопытством наблюдал за мной. И ему нравилась эта новая Анастасия гораздо больше, чем та, прежняя, юная и несмышленая.

– Вот, это я, Денис Михайлович, здравствуйте, – сказала я, потирая предплечья.

Какая холодная осень. Знобко. Но не страшно. Мне теперь вообще ничего не страшно. Я больше не боюсь жить.

– Вижу-вижу, Анастасия Николаевна, рад встрече, – сказал Черников, приближаясь ко мне.

Успела. Не опоздала. Я влетела в павильон, прижимая многострадальный конверт к сердцу. Заглянула в окошечко.

– Мне бы заплатить за аренду павильона, – робко произнесла я.

Кассирша проигнорировала мою пунктуальность, даже не взглянула на меня; не поднимая головы, она выписала квитанцию, оформила чек, скрепила бумажки и пересчитала деньги. Они так и лежали нетронутыми в опечатанном конверте. Кассирша с задумчивым видом оторвала полоску бумаги, вытащила деньги и долго мусолила злосчастные бумажки. А я не стала задумываться о том, почему Ниткин повез конверт домой, почему не оставил в бизнес-центре, почему не положил в свой сейф… Ни на один из этих вопросов я не смогла бы ответить. В чужую голову не заглянешь, в своей бы толком разобраться. Лучше всего забыть о происшествии. Ведь я была готова к противодействию со стороны Черникова и всегда знала, что Денис Михайлович не обойдет меня своим пристальным вниманием. Разумеется, мне и в голову не приходило, что внимание будет настолько пристальным и что оно перешагнет границы закона. Станет преступным. Нет. Об этом я не подумала. Денис Михайлович не захочет отпустить меня подобру-поздорову. И мне придется жить и работать, учитывая тонкости жестокого характера моего бывшего жениха.

Но я радовалась солнцу. Радовалась тому, что в течение десяти дней меня не будет в «Максихаусе». За это время много воды утечет. Нева все уносит в себе – и грязь, и нечистоты. Выставка забирала мое внимание, я полностью отдалась работе. «Максихаус» остался где-то далеко, в моих снах, и я могла смотреть на него сверху, восседая на розовых облаках. Но дни шли, бежали, торопливо перепрыгивали через кочки будней. Я искала клиентов из провинции, без устали расхваливала товар, заключала договоры, а вся оплата производилась по безналичному расчету. Это было главным условием выставочного комплекса. Наверное, в этих залах где-нибудь внизу, в подвалах, под лестницей, шла бойкая торговля из-под прилавка и многие расплачивались наличными деньгами. Повсюду свирепствовал черный нал. Но мне было все равно. Меня больше не трогали чужие проблемы, и своих хватило до затылка. До сих пор я ощущала ноющую боль под темечком. Пережитый стресс не прошел даром, он остался со мной надолго, чтобы постоянно напоминать об опасности.

Выставочный успех окрылил меня. Количество полезных сделок с заказчиками перешагнуло ту процентную черту, за которой мне уже не был страшен Денис Михайлович Черников энд компания. Моя работа приносила очевидную выгоду «Максихаусу». Такими работниками не бросаются. Их не увольняют, наоборот, всячески холят и лелеют. Это были слабые попытки самоуспокоения. Мне не хотелось думать о будущем, и я не могла думать о Горове. Не знаю, как бы он поступил, если бы я не выкрала из квартиры Ниткина ключ и деньги. Не знаю. Код доступа вновь отодвинулся на значительное расстояние. Не расшифровать. Ключ к шифру утерян. И я не думала о Черникове, зная, что Денис Михайлович находится в состоянии, близком к истерике. Какая-то слабая женщина разбила его планы, да как она могла позволить себе подобные вольности? И я абсолютно не знала, что ожидает меня в «Максихаусе». Не знала. И делала все возможное, чтобы доказать собственную значимость. Самой себе в первую очередь.