19 июня 20… года. 9.12. OPT. «Новости»

«Вчера, в 23 часа 2 минуты по московскому времени, с космодрома Байконур успешно стартовал корабль „Союз ТМ-М-4“ с экипажем в составе командира корабля Геннадия Черепанова и космонавта-исследователя Алексея Коршунова. Как заявили нашему корреспонденту в Центре управления полетами, несмотря на то что запуск дважды откладывался, старт прошел, самочувствие космонавтов хорошее. Стыковка с Международной космической станцией должна произойти примерно через 49 часов после старта. В соответствии с программой полета Г. Черепанов проведет на станции около шести месяцев и вернется на Землю на корабле многоразового использования „Дискавери“ – вместе с американскими участниками основной экспедиции. А. Коршунов пробудет на МКС меньше и после запланированных исследовательских работ с микрогравитационной лабораторией „Спейсхаб“ через сорок два дня вернется на землю на „Союзе ТМ-М-4“, вместе с космонавтом Николаем Белкиным, уже шесть месяцев находящимся на МКС».

20 июня 20… года. 14.23. РТР. «Вести»

«Как сообщили из Центра управления полетами, около шести часов назад была потеряна связь с кораблем „Союз ТМ-М-4“ с космонавтами Геннадием Черепановым и Алексеем Коршуновым на борту. На момент потери связи корабль находился над территорией Российской Федерации на высоте 324 километра. Примерно в это же время, как сообщает агентство „Рейтер“, потерял ориентацию научно-исследовательский спутник, находившийся в этот момент над кораблем на высоте около 600 километров, а на спутнике связи ИНТЕЛСАТ, также находившемся над кораблем на геостационарной орбите на высоте около сорока тысяч километров, был зарегистрирован кратковременный сбой работы бортовых систем…»

Ночь простерлась над миром. Под затянутым тучами небом притулилось село – полтора десятка низких мазанок. Дождь лениво шуршал в крытых почернелой соломой крышах. Село спало.

Спали и в доме Фретилы, когда неслышно откинулась бычья кожа, закрывающая вход, и в проеме возникла темная фигура. Мгновение пришелец помедлил, вдыхая запахи и вслушиваясь, затем уверенно двинулся вглубь, пробираясь между спящими. Наклонившись над одним, потряс за плечо. Тот замычал, попытался сбросить руку. Потом разом вскинулся.

– Нидада? – Голос у Книвы, сына Фретилы, был сиплым со сна.

– Тсс!

– Тебе чего…

Той ночью Книве показалось: славно задумал Нидада. Может, потому показалось, что очень хотелось Книве великий подвиг свершить. А может, духи недобрые разум помутили.

Утром он уж по-другому думал. Но отказаться не мог. Что он за воин будет, если слова не держит?

Утром Книва с Нидадой из села ушли. Как бы на охоту. Рогатины взяли, ножи, все, что требовалось.

Пока своими землями шли, Нидада болтал без умолку. То удалью хвастал, то принимался рассуждать, как лучше с квеманскими головами обойтись, чтоб сохраннее были. Засолить, закоптить или в меду спрятать. Склонялся к мысли, что лучше – закоптить. Тут Книва был с ним согласен. Соль надобно еще у Фретилы выпросить, а мед хоть и можно самим добыть, а потом как? Что за радость, если трофей в кувшине или в горшке лежит? Нет, такая добыча должна у всех на виду быть! Чтоб каждый доблесть Книвы увидеть мог.

Почти до полудня болтал Нидада, а после полудня они в дикий лес вошли, и Нидада умолк. И неудивительно. В диком лесу Ибба живет, волков пестует. Ибба раньше в селе жил, а потом в великий поход ушел. Сказывают, что до похода Ибба был как все. С прочими героями в богатырской избе жил, ярость тешил. Вернулся из похода только он один, остальные все полегли. А как вернулся – тут все и увидели: вутьей

[1]

стал Ибба. Такую ярость Ибба в себе принес, что не смог больше среди людей жить. В лес ушел. Давно это было.

К ночи буря усилилась. Книва с Нидадой жались к огню, вслушиваясь в раскаты грома, то и дел оглядываясь на шкуру, прикрывавшую вход. Подбитый глаз Книвы заплыл, превратился в щелочку. И спина болела. Там, где приложился березовый сук.

Фретила, отец, как только квеманскую голову увидел, аж с лавки подскочил. И сразу – кулачищем Книве в морду. А потом за волосы хвать – и выкинул из дома прочь, во двор. И сам следом выскочил, сук прихватив. И суком этим так Книву отходил… А-а! Разве в этом дело!

В том дело, что Книва нечист. И Нидада нечист. И, хуже того, через них нечисть в село прийти может. Потому если ныне в селе случится что недоброе, то Книву с Нидадой убьют.

Вот тебе и подвиг. Эх, было б на Книве с Нидадой воинское посвящение, тогда и впрямь был бы подвиг. Тогда бы им почет оказали. Как героям. Воинское посвящение нечисть отваживает. А коли нет его…

Как они раньше об этом не подумали?!

Утро настало, а Книва с Нидадой все еще были живы. Изнемогали от нечистоты. Мечтали о смерти. Всю ночь, желая отомстить, неистовствовали снаружи злобные квеманские духи. И бессчетное количество раз казалось Книве и Нидаде: все. Сейчас ворвутся и пожрут. Но – обошлось. Может, угли из кузницы помогли?

С рассветом гроза ушла. Только ветер налетал порывами.

Убогая у Нидады хижина, кособокая. Ночью от ярости квеманских духов крыша прохудилась, сорвало солому. Всю ночь в дыру дождь лил. А с рассветом стал виден лоскут неба. По небу быстро неслись рваные облака.

– Уходить надо,– выдавил Нидада.

– Куда? – разъярился Книва.– Куда?!

Мертвых квеманов складывали отдельно. Потом трупы должны были отвезти поближе к болоту и зарыть. Алексей таскал чужих покойников на пару с Травстилой. Львиную долю работы выполнял кузнец. Вот двужильный мужик. Ведь тоже ночь не спал: с квеманами рубился, пожары гасил… И не присел ни разу, и самое тяжелое на себя брал… Глядя на него, и Коршунов старался из последних сил, хотя его уже вело от усталости. Но местные работали – и он с ними. Потому что без местных ему теперь – никак. Без них ему Генку не отыскать и не выручить. А Травстила здесь – в большом авторитете. Это Коршунов и раньше замечал: тот же Хундила покойный мог целую зычную речь задвинуть… А потом Травстила одну фразу уронит – и все. Никто больше не ораторствует, все расходятся и начинают дело делать. Даже не понимая языка ясно, кто последнее слово сказал. Нет, кузнец – классный мужик. Не зря на Генку похож… Если он с Коршуновым к квеманам пойдет – это будет большая удача…

Мысли были холодные, безэмоциональные. Как будто компьютер внутри файлы гонял, перебирал варианты. Эмоции все выгорели. После такой ночи, после всей этой крови, огня, кошмара… Вот они подходят к квеману, спугивая ворон, берут покойника за руки, за ноги – и на тачку. И хоть бы что ворохнулось. Что мертвец (может, Коршунов его и убил), что бревно сосновое. Где-то внутри елозит: а могли бы и тебя – за руки-ноги, с выклеванной печенкой – в болото. Елозит, но не волнует. Только компьютер потрескивает, анализируя происшедшее. Мыслительная машинка остановиться не может. Скорее по привычке. Все-таки физик по образованию и основной специальности. Коршунов и не пытается остановить. Наоборот. Надо. Первый воинский опыт. И не только здесь, но и вообще – первый. Это Генка – профессиональный вояка, а у Коршунова за спиной только военная кафедра в вузе, да несколько лет занятий единоборствами, да тринадцать спецкурсов, включая выживание,– по линии космонавтики… В общем, тоже немало. Но для будущего полководца – недостаточно. А полководцем он станет! В лепешку разобьется, а станет! Даже если Генки уже и в живых нет… Тем более если Генки нет! Последний приказ командира. Коршунов своего добьется. У него все есть для этого. Здоровье, упрямство, а главное – уровень сознания. Такой, который здешним дикарям и не снился. Они ни высшей математики, ни квантовой физики не изучали. Они, блин, даже писать не умеют. Таких понятий, как целевая постановка задачи, алгоритм решения… Тут все – на пальцах. Побежали налево, побежали направо…

Итак, исходные данные: две группы вооруженных людей. Одна нападает, другая защищается.

Уровень подготовки тех и других – примерно одинаковый. Тип вооружения – тоже.

Преимущества нападающей группы (квеманы) – внезапность. И численность. Квеманских трупов набралось десятка три. А было нападавших, надо полагать, под сотню. То есть вдвое больше, чем местных, если считать только тех, кто способен был оружие держать. Еще одно квеманское преимущество Книва Алексею час назад сообщил: сельчане, как люди правильные, любят днем воевать, а квеманы, добыча Хеля (нечто вроде местного ада),– те предпочитают ночью драться. И, судя по тому, что все у них в черный цвет покрашено, включая физиономии, так оно и есть.

Травстила и Одохар – братья. Один знак носят, одному богу клятву принесли. В миру Одохар старше. Но пред Вотаном оба – равны. И заслуги их – равны. Травстила оружие кует, Одохар в битвы дружину водит. И то и то Вотану любо. Без оружия что за битва? А без битвы ни к чему и оружие. На том, что Травстила кует, знак особый стоит. И наговор. Такое оружие для Вотана убивает. По этому знаку Вотан своих узнает и в битве хранит. Если пожелает. Вообще-то, Вотан хранить не любит. Он любит победителей. И сам их отмечает. Победителей хранить не надо. Это от них надо хранить. Да как сохранишь от того, кто Вотаном отмечен? Никак.

– Повезло вам,– говорил Одохар.– А я опоздал. Задержался на день. Так вышло.– Другой бы сказал: случайно. Но не Одохар. Одохар сказал: так вышло. И знак сотворил: во всем воля Высших.

Травстила согласился.

– Квеманы могли всех вырезать,– заметил он.– Не захотели. Ушли.

– Может, они взяли, что хотели, потому и ушли,– сказал Одохар.– Может, они за героем Гееннахом приходили? Каков он, Гееннах?

Коршунов сидел в седле третий раз в жизни. Первый раз – в студенческие годы, развлечения ради – на тихой крестьянской лошадке. Второй – по пьяни пару кругов по парку на «прокатном» мерине сделал. Опыт небольшой, но даже его хватило, чтобы понять значение стремян. Которых здесь – не было. Местные тем не менее без них обходились: держались коленями. Классическая стойка «киба-дачи», то бишь поза всадника,– она и есть поза всадника. Так что мышцы соответствующие у Алексея были достаточно развиты. Но ведь еще навык нужен…

Короче, когда привал устроили, Коршунов ощутил немалое облегчение. Но это случилось позже. А пока он молча завидовал следопытам: Вутериху и Книве, передвигавшимся на своих двоих. Завидовал, но не спешивался. Из гордости. Хотя его «навыки» верховой езды были отмечены. Агилмунд даже вежливо поинтересовался: неужели у них в «Байконуре» нет лошадей?

Коршунов ответил в том духе, что лошади есть, но герои ими не пользуются. У героев другие лошади. Огненные. Агилмунд не на шутку заинтересовался, принялся уточнять подробности: задача при лексическом запасе Коршунова практически невыполнимая. Узнав, что доставить сюда огненных лошадей никак нельзя, «младший командир» рикса Одохара здорово огорчился.

Несколько раз Коршунов ловил на себе весьма неприязненный взгляд: один из местных по имени Алзис, не участвовавший в ночной битве, поскольку был отправлен в бург за Одохаром, явно не питал к Алексею теплых чувств. И не особенно это скрывал. Ну и хрен с ним. Его проблемы. По-настоящему беспокоило сейчас Алексея только одно: что с Черепановым?

Судя по оценкам следопытов, квеманы отступали двумя группами. Следопыты пошли за первой, той, что увела девушек. Квеманов было пятеро. Они несли кое-какую добычу и конвоировали троих пленниц. Вчера думали: пленниц больше, но оказалось, что только трое. Девушки, как узнал Коршунов, предназначались в подарок квеманскому божеству.

Дожидаясь, пока подтянутся последние, Коршунов с авангардом укрылись в камышах у самого острова, выпирающего бугром из болотной топи. Стояли, слушали птичье цвирканье и редкий собачий брех с острова. Пованивало гнилью, под ногами шевелился черный ил. Солнце еще не взошло, но посветлело достаточно, чтобы разглядеть невысокий частокол без архитектурных излишеств, запертые ворота, а подальше, между соснами,– черные соломенные крыши.

Подошли замыкающие, Сигисбарн с Ахвизрой. Все. Тусовка в сборе. Одиннадцать дружинников и десять поселковых. Да сам Коршунов. Итого – двадцать две боевые единицы. Два отделения, выражаясь языком более поздних эпох.

Поселок спал, но вот-вот должен был проснуться. Четверть пятого, самое сладкое время.

Коршунов кивнул Агилмунду, Агилмунд – Ахвизре. Ахвизра передал соседу копье и щит, вылез на бережок, подпрыгнул, ухватился за верхний край частокола, подтянулся и бесшумно канул по ту сторону. Через полминуты негромко заскрипели ворота. Ахвизра отодвинул засов. Створы разошлись, и Коршунов увидел уходящую вверх тропку, козу, привязанную к дереву, и квемана, ничком лежащего на земле. По рубахе квемана расползалось пятно, а его щит, копье и шлем лежали чуть поодаль. Видать, задремал мужик на посту. За что и был радикально наказан.

Коршунов приготовился командовать, но не успел.

Всех пленников, около сотни человек, разделили на две группы. Одну: детей, женщин и стариков – заперли в каком-то сарае. Мужчин и подростков мужского пола обыскали, связали и под охраной разместили в том самом большом доме. Захваченных в поселке девушек (в том числе черепановскую Алафриду) освободили и привлекли к систематизации трофеев. Трофеев было изрядно. Предметом особенной радости были слитки «сырого» железа, обнаруженные в здешней кузне. Общим весом примерно в тонну. Вся добыча сносилась на полянку перед большим домом и раскладывалась на траве для последующего дележа. Бойцы Коршунова методично обшаривали все и всех, не обходя вниманием даже медной пряжки от пояса. Выгребали подчистую.

Коршунов в этом деле не участвовал. Он искал Черепанова. Или хотя бы его следы…

Ничего.

Даже избирательный опрос (с помощью Книвы) местных жителей дал нулевой результат. Квеманы либо действительно ничего не знали, либо делали вид, что не знают.

Мрачный и злой, он, по зову Агилмунда, явился на дележку трофеев. Мрачный и злой, он уставился на свалку разнообразного барахла… И вдруг углядел в куче металлических предметов знакомый проблеск вороненой стали.