В 1936 году, когда прослуживший около года в армии молодой инженер Брежнев был назначен директором Днепродзержинского металлургического техникума, он, вероятно, еще не думал ни о больших постах, ни о политической карьере вообще. Ведь даже по тем временам это была очень скромная должность для 30-летнего инженера-коммуниста, который не отличался, впрочем, не только особыми дарованиями и знаниями, но и большим честолюбием.

Л. И. Брежнев родился в городе Каменское (с 1936 г. Днепродзержинск) на Украине. Это был сравнительно небольшой промышленный город западнее Екатеринослава (Днепропетровск). Тогда в Каменском проживало около 25 тысяч человек, и почти все они так или иначе были связаны с крупным металлургическим заводом, построенным еще в конце 80-х годов прошлого века Южно-Русским днепровским металлургическим обществом. В те годы это был не только первый, но долгое время и самый большой металлургический завод на Украине. Дед Л. И. Брежнева – Яков Брежнев – металлист и сталелитейщик из-под Курска, приехал в Каменское вместе с семьей вскоре после того, как здесь была задута первая домна. Он стал работать в прокатном цехе. Как только подрос сын Илья, отец взял его работать вместе с собой. Через несколько лет Илья Яковлевич женился на одной из местных 18-летних красавиц – Наталье, а 19 декабря 1906 года в их бедном глинобитном доме в неблагоустроенном пролетарском квартале родился первенец – Леонид. Вскоре родился второй сын – Яков, а потом и дочь Вера.

Не слишком многое известно нам о детских годах Леонида Брежнева. Отец был почти весь день занят на заводе, и главным воспитателем маленького Леонида стала мать – Наталья Денисовна, которая не работала, как это и было принято в то время в большинстве многодетных рабочих семей. Металлурги в начале века зарабатывали сравнительно хорошо, и вскоре семья Ильи Брежнева смогла переехать в более просторный дом, хотя и не так близко от завода. С самого начала Каменское складывалось как интернациональный городок. Украинцев было здесь не так много, больше русских, а также поляки и евреи. Среди инженеров были немцы и чехи.

В городе имелась небольшая начальная школа, женская гимназия и классическая гимназия для мальчиков из более привилегированных сословий. В эту гимназию в 1915 году и поступил Леонид Брежнев. Из сорока учеников он был единственным в классе сыном рабочего. Ясно, что семье Ильи Яковлевича приходилось теперь очень экономить и урезать семейный бюджет. Для поступления в гимназию нужно было сдать вступительные экзамены по чтению, письму и арифметике. Это свидетельствует о том, что Леонид начал учиться раньше 1915 года. Однако учился ли он в 1912–1914 годах дома или в начальной двухлетней школе, нам неизвестно. В классической гимназии требования к ученикам были довольно высокие и программа обучения весьма обширная: немецкий, французский, латынь, русская грамматика и литература, история, математика, биология, физика, география, искусство. Леониду больше других предметов нравилась математика, но он не числился в лучших учениках; особенно трудно давались ему иностранные языки. К тому же более или менее нормальное обучение в гимназии продолжалось для него всего два года: началась революция и гражданская война. Начав обучение в гимназии, Леонид Брежнев закончил шестилетний курс обучения уже в трудовой школе. Вскоре после начала гражданской войны завод в Каменском был остановлен: не было сырья и топлива, а большинство инженеров бежало из города. В цехах оставалась лишь малая часть рабочих, занятых изготовлением несложных металлических поделок; впрочем, здесь были оснащены и несколько бронепоездов. Если крестьяне соседних сел примыкали к националистам, григорьевцам или анархистам-махновцам, то среди металлургов преобладали большевистские настроения, и многие из каменских пролетариев вступали в коммунистические рабочие отряды.

В 1920 году в Каменском, да и в соседних городах царили голод и разруха, свирепствовал тиф, который перенес среди других и 14-летний Леонид. Не только ученики, но и директор трудовой школы ходили босиком. Не было бумаги и керосина, ученики приносили из дома свечи. Все же в 1921 году класс, в котором учился Брежнев, стал выпускным. Так или иначе, но годы школьного обучения остались позади. Некоторое время молодой Леонид перебивался на случайных работах, потом около года учился в организованной одним из безработных инженеров «металлургической профессиональной школе». Конечно, новая экономическая политика Ленина постепенно изменила жизнь и на Украине. Но поднять разрушенное металлургическое производство было нелегко, гораздо быстрее улучшалась жизнь в деревне. Может быть, именно это обстоятельство и побудило Леонида Брежнева оставить мысли о металлургии и обратиться к сельскому хозяйству.

В мае 1981 года на склонах Днепра в Киеве был торжественно открыт громадный мемориальный комплекс по истории Великой Отечественной войны 1941–1945 годов. На большом митинге, посвященном этому событию, выступил специально прибывший по этому поводу в Киев Л. И. Брежнев. Наиболее заметной частью комплекса стала высоченная статуя Родины-матери. У подножия этого сверкающего колосса, выполненного из сверхдорогой стали, лишенного каких-либо национальных признаков и закрывавшего собой силуэт Киево-Печерской лавры, расположился Украинский государственный музей Великой Отечественной войны. Особое внимание посетителей музея привлекли укрепленные на куполе здания мраморные доски, на которых, по примеру Георгиевского зала в Кремле, были высечены золотом имена 11 613 воинов и 201 труженика тыла, удостоенных звания Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда во время войны. Среди гостей Киева в эти дни было немало ветеранов, которые находили на мраморных плитах и свои имена. Один из ветеранов, участвовавших в торжествах по случаю открытия нового мемориального комплекса, рассказывая мне об этом событии, не скрыл и своего возмущения. Он с трудом нашел на мраморных плитах имена многих прославленных полководцев, которые лишь один раз удостоились звания Героя Советского Союза. Где-то в конце списка героев значилось и имя Верховного Главнокомандующего Сталина, которому это почетное звание было присуждено только в 1945 году. На мраморных плитах были выбиты имена трех трижды Героев Советского Союза, в том числе знаменитых летчиков А. И. Покрышкина и И. Н. Кожедуба. Возглавляли же список героев два четырежды Героя Советского Союза – маршал Г. К. Жуков и Л. И. Брежнев, который согласно алфавиту находился в самом начале списка и имя которого было выбито самыми большими буквами, хотя во время войны Брежнев не имел звания Героя. Более того, в музее в специальном зале были выставлены одежда и оружие Брежнева. Между тем знакомый мне ветеран хорошо знал, что свое первое звание Героя Советского Союза Брежнев получил только в 1966 году, то есть через двадцать с лишним лет после окончания Отечественной войны. Как и другие ветераны, он также знал, что в годы войны Брежнев ничем особенным, в сущности, не отличился.

Как известно, в первый период Отечественной войны обстановка на фронтах складывалась для Советского Союза неудачно. Если судить по книге «Малая земля», Брежнев в первый же день войны обратился с просьбой отправить его на фронт и «в тот же день просьба моя была удовлетворена: меня направили в распоряжение штаба Южного фронта». Однако, по другим данным, Брежнев в первые недели войны находился в Днепропетровске, занимаясь эвакуацией населения и предприятий из западных областей Украины. В первых числах июля немецкая авиация начала бомбардировки Днепропетровска, который был тогда крупным центром оборонной промышленности. Пришлось эвакуировать и главные предприятия и часть населения самого Днепропетровска. По приказу командования часть военно-промышленных объектов города надо было взорвать, в том числе и мост через Днепр. Последнее не удалось сделать, что вызвало явное неудовольствие командования. Полковник в отставке А. П. Кадышев, возглавлявший в 1941 году одно из подразделений в гарнизоне Днепропетровска, свидетельствует, что именно Брежнев участвовал в отборе и подготовке будущих подпольщиков. По мнению А. П. Кадышева, эта работа велась крайне непрофессионально, что привело впоследствии к провалу многих подпольщиков и к слабому развертыванию подпольной борьбы именно в Днепропетровске.

В распоряжение штаба Южного фронта Брежнев был направлен только в середине июля 1941 года. Вскоре он назначается заместителем начальника политуправления этого фронта. Южный фронт был наспех образован в июне 1941 года, в его состав входили и 18-я армии и 9-й отдельный стрелковый корпус. И командование фронта, и военная обстановка быстро менялись, однако в первые месяцы войны войска фронта отступали на восток с боями медленнее, чем на других фронтах. Это объяснялось отчасти и тем, что противник перешел в наступление против Южного фронта только 2 июля и что группировка немецко-румынских войск, действовавшая против наших войск на этом направлении, была значительно слабее, чем на других фронтах. Только к 20 июля войска Южного фронта отошли за Днестр. В августе фронт приблизился к Днепру и Днепропетровску, город начал подвергаться ожесточенным артиллерийским обстрелам. Оборонять его было трудно, и Днепропетровск захватили немцы. В конце августа фронт организованно отошел за Днепр, а еще в июле на базе Приморской группы войск Южного фронта была сформирована Приморская армия для обороны Одессы.

Гораздо более драматичная обстановка сложилась на соседнем Юго-Западном фронте. Из-за ошибок Ставки и командования фронта наши войска были окружены, и гитлеровцам удалось не только захватить мужественно оборонявшийся Киев, но и взять в плен более 450 тысяч солдат и офицеров.

В это время войска Южного фронта организованно отходили на восток, упорно обороняя в октябре и ноябре 1941 года Донбасс и прикрывая подступы к Ростову-на-Дону. Немцы рвались вперед, стремясь выйти к Кавказу. На короткое время им удалось захватить Ростов, но в ходе Ростовской наступательной операции, одной из первых в Отечественной войне, войска Южного фронта под командованием генерала Я. Т. Черевиченко сумели нанести поражение ударной группе немецких войск и в ноябре 1941 года освободить Ростов. Немцы были отброшены на 60–80 километров от города, и на несколько месяцев бои здесь приняли затяжной, позиционный характер. Во всех этих событиях принимал участие и бригадный комиссар Л. И. Брежнев. Ветеран Отечественной войны П. В. Гончаров писал автору этой книги: «Мне как кадровому командиру Красной Армии (лейтенанту) в начале Великой Отечественной войны приходилось видеть Л. И. Брежнева в звании бригадного комиссара, так как все секретари обкомов по запасу были бригадными комиссарами (на петлицах один ромб)».

1946 год был для страны и для Украины годом надежд, политического и хозяйственного подъема, но также и годом тяжких лишений. Возвращались с фронта солдаты и офицеры. После разного рода проверок приходили домой немногие оставшиеся в живых военнопленные. Из Германии и других стран Европы возвращались угнанные туда на работу женщины. Из восточных районов СССР приезжали семьи украинцев, евреев, русских, бежавших на восток перед немецким нашествием. Но везде еще не хватало рядовых рабочих и руководителей. В украинских деревнях почти не осталось здоровых мужчин. Не было новой техники, да и лето обещало плохой урожай: ни в мае, ни в июне почти не было дождей.

Сразу после освобождения Киева Н. С. Хрущев, не снимая военной формы, принял на себя в полной мере обязанности Первого секретаря ЦК КП(б)У и Председателя Совета Народных Комиссаров УССР. Когда для работы на Украину прибыл недавний генерал-майор Л. И. Брежнев, то по рекомендации секретаря ЦК КП(б)У Л. Г. Мельникова в августе 1946 года он был избран первым секретарем Запорожского обкома КП(б)У.

Запорожская область принадлежала тогда к числу сравнительно небольших областей Украины. После войны там проживало менее одного миллиона человек, и даже в 1956 году население области не намного превысило 1,3 миллиона человек. В областном центре – Запорожье – до войны было меньше 300 тысяч жителей, а в первые послевоенные годы численность горожан значительно уменьшилась. Как и везде на Украине, основную часть населения составляли женщины, главным образом вдовы. Однако Запорожская область считалась важной в промышленном отношении частью Украины. Здесь находился крупнейший в стране центр металлургической промышленности – заводы «Запорожсталь», «Днепроспецсталь» и другие, имелось много машиностроительных заводов различного профиля, на территории области была сооружена знаменитая Днепровская гидроэлектростанция им. Ленина мощностью в 650 тысяч кВт.

Город и область были освобождены от немецкой оккупации в конце 1943 года. Еще осенью 1941 года многие из запорожских предприятий были эвакуированы на восток, некоторые, включая и ДнепроГЭС, взорваны. Небольшая часть предприятий, восстановленная оккупантами, была ими же уничтожена при отступлении, пятидневные уличные бои привели к разрушению большинства жилых домов. Однако восстановительные работы начались сразу же после освобождения города и области. И хотя восстановление заводов и фабрик Запорожской области шло в первое время очень медленно, все же к сентябрю 1946 года, когда Брежнев возглавил партийную организацию в Запорожье, огромная работа по восстановлению экономики области была уже проделана. После чтения очерка «Возрождение», с которого началась в конце 70-х годов публикация так называемых «Воспоминаний» Л. И. Брежнева, может сложиться впечатление, что Запорожье в конце 1946 года все еще лежало в руинах и что за восстановлением предприятий города и области наблюдал не Хрущев, а лично Сталин. Во всяком случае, имя Хрущева в очерке «Возрождение» не встречается ни разу. Но еще 13 октября 1946 года на страницах областной газеты «Большевик Запорожья» в большой статье «Три года творческого труда за возрождение Запорожской области» Брежнев писал: «Великая поддержка оказана области со стороны ЦК КП(б) и правительства Советской Украины во главе с верным соратником великого Сталина Никитой Сергеевичем Хрущевым. Повседневную заботу и помощь ощущают трудящиеся в своей работе со стороны ЦК ВКП(б), нашего Советского правительства и лично товарища Сталина».

Брежневу повезло. Уже через несколько месяцев после его появления в Запорожье дала первый ток Днепровская гидростанция, и все приветствия по этому поводу принимал новый секретарь обкома. А еще через несколько месяцев вступила в строй и первая очередь «Запорожстали». Конечно, и Брежнев вложил определенный труд в восстановление «Запорожстали» и ДнепроГЭСа. Однако наиболее сложным периодом в восстановительных работах на Украине были 1944–1945 годы, а не мирный 1947-й или конец 1946 года, когда во главе областной парторганизации стоял Брежнев. По свидетельству бывшего работника Министерства электростанций СССР И. С. Ставицкого, между Л. И. Брежневым и министром электростанций В. Н. Новиковым, который в первую очередь отвечал за восстановление ДнепроГЭСа, порой возникали недоразумения, так как Брежнев часто вмешивался в проведение работ на станции, но, не будучи специалистом, больше мешал, чем помогал делу. Однажды Новиков даже позвонил Сталину и попросил его определить, кто же должен в первую очередь руководить работами на ДнепроГЭСе – министерство или обком. Сталин отдал предпочтение министерству. Вряд ли, однако, этот конфликт был столь острым, как писал в своих заметках И. С. Ставицкий. И с В. Н. Новиковым, и с И. Т. Новиковым, который также курировал крупнейшие хозяйственные и строительные объекты, у Брежнева позднее были хорошие отношения, и они назначались в 60–70-е годы на все более высокие посты в Совете Министров СССР.

Лишь формально занимая пост заместителя начальника Главного политического управления Советской Армии и ВМФ, Л. И. Брежнев не принимал никакого участия в драматических событиях 1953 года. Маленков в то время был мало знаком с Брежневым, но Хрущев не забывал о нем и ждал только повода, чтобы выдвинуть Леонида Ильича и тем самым укрепить свою «команду». Такой повод скоро представился.

В «Воспоминаниях» Л. И. Брежнева можно прочесть: «Целина прочно вошла в мою жизнь. А началось все в морозный московский день 1954 года, в конце января, когда меня вызвали в ЦК КПСС. Сама проблема была знакома, о целине узнал в тот день не впервые, и новостью было то, что массовый подъем целины хотят поручить именно мне. Начать его в Казахстане надо ближайшей весной, сроки самые сжатые, работа будет трудная – этого не стали скрывать. Но добавили, что нет в данный момент более ответственного задания партии, чем это. Центральный Комитет считает нужным направить туда нас с П. К. Пономаренко»

[31]

.

В этом отрывке Брежнев не скрывает, что новое поручение было для него полной неожиданностью. Но он не пишет, что вызвал его в ЦК КПСС Хрущев и что вся упомянутая здесь беседа происходила именно с ним. Брежнева не спрашивали о согласии, это был приказ, и он должен был его выполнять. Сроки действительно были самые сжатые, не было времени даже познакомиться с реальными условиями целинного земледелия, определить научные основы столь грандиозного проекта. Это было время, когда еще было возможно без всяких серьезных обоснований сменить партийное и государственное руководство союзной республики и направить туда в качестве руководителей двух партийных работников, которые не только не были казахами по национальности, но и никогда раньше не бывали в Казахстане, не знали его населения, его обычаев, его экономики.

В первое время главным, конечно, был П. К. Пономаренко. В начале 1954 года он являлся еще кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС. Это был очень умный, деятельный и жесткий партийный работник, типичный для высшего эшелона сталинского аппарата. Простой рабочий и комсомольский активист, окончивший рабфак, а затем и Московский институт инженеров транспорта, в 1932 году он был направлен в Красную Армию. Пономаренко прослужил в армии на командных должностях пять лет, однако даже в советских военных энциклопедиях не указывается где и кем. Почти сразу же после демобилизации Пономаренко начал работать инструктором ЦК ВКП(б), а еще через несколько месяцев он был назначен заместителем заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б). Это был 1937 год, самый зловещий год «великого террора», и именно отдел руководящих кадров вместе с НКВД являлся одним из важнейших инструментов этого террора. Нелишне напомнить, что во главе этого отдела стоял тогда Г. М. Маленков. Одной из партийных организаций, в разгроме которой Маленков принимал непосредственное и личное участие еще в 1936–1937 годах, была Белорусская парторганизация. Можно не сомневаться, что на последних этапах этой жестокой чистки Пономаренко активно помогал Маленкову. Поэтому летом 1938 года, когда партийная организация Белоруссии сократилась уже более чем наполовину, а в аппаратах ЦК КП(б) Белоруссии и обкомов партии, а также в СНК республики уже почти не осталось работников, именно Пономаренко был назначен Первым секретарем ЦК КП(б)Б. Он немало сделал для того, чтобы создать новый аппарат власти для республики, положив начало весьма влиятельной «белорусской группе», о которой мы еще будем говорить в дальнейшем.

Во время войны П. К. Пономаренко входил в состав военных советов Западного, Центрального и Брянского фронтов, сохраняя также и пост Первого секретаря ЦК КП(б)Б. Как известно, именно в Белоруссии партизанское движение приняло наиболее широкий размах. Для координации и руководства партизанским движением на всех оккупированных территориях 30 мая 1942 года в Москве был создан Центральный штаб партизанского движения, который подчинялся Ставке Верховного Главнокомандования. Начальником этого штаба стал Пономаренко, получивший в 1943 году звание генерал-лейтенанта. Он немало потрудился над развертыванием партизанского движения, и не только в Белоруссии. В середине 1944 года Пономаренко вернулся к исполнению обязанностей Первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии, заняв также и пост Председателя Совета Народных Комиссаров БССР.

Хотя итоги октябрьского Пленума ЦК КПСС были для советских людей неожиданными, все же он не стал особенной сенсацией и не вызвал каких-либо волнений в народе и среди членов партии. Несмотря на то что печать и вся система агитации и пропаганды много лет наращивали усилия по восхвалению «великого ленинца» и «великого борца за мир» Н. С. Хрущева, популярность Никиты Сергеевича в массах в начале 60-х годов быстро падала. Опасения Суслова, Шелепина, Игнатова, Подгорного, да и самого Брежнева по поводу возможного поведения Хрущева и реакции народных масс и партии на его смещение оказались напрасными. Примерно дней через десять после отставки Хрущева Председатель КГБ Семичастный докладывал на заседании Президиума ЦК КПСС обобщенные данные о реакции в стране на устранение от власти Хрущева. Согласно данным КГБ, во всей нашей огромной стране не произошло ни одного митинга, ни одного организованного собрания, не было принято ни одной резолюции в защиту Хрущева. Вначале Леонид Ильич даже не поверил этому сообщению Семичастного. Ведь столько было потрачено усилий и столько средств для восхваления Хрущева – особенно в 1962–1964 годах – и, как оказалось, все впустую. Выяснилось, что громадная и дорогостоящая пропагандистская машина много лет вращалась на холостом ходу. Жаль, что это не стало через 10 или 15 лет уроком для самого Брежнева и его окружения.

И если Хрущева народ проводил «на пенсию» без особых переживаний, то и новое руководство также не вызвало у советских людей никаких особых эмоций. В конце концов, все это были люди, выдвинутые самим Хрущевым, его «команда», и только один А. И. Микоян был видным лидером партии и государства еще во времена Сталина. Конечно, и М. А. Суслов, и Н. М. Шверник, и О. В. Куусинен занимали в послевоенные годы при Сталине видные посты. Но они не входили в ближайшее окружение Сталина, т. е. в число «вождей» пусть и не высшего калибра. Надо отметить при этом, что если Косыгина в партии и в хозяйственном аппарате знали сравнительно хорошо, да и в народе он был достаточно известен, то Брежнева в то время знали очень плохо, хотя его имя с 1960 года часто упоминалось в печати. Можно сказать, что в широких кругах народа преобладали настроения скепсиса и даже некоторой иронии.

На октябрьском Пленуме ЦК КПСС был исключен из состава ЦК КПСС и снят с поста главного редактора «Известий» зять Хрущева А. И. Аджубей. Суслов говорил о нем как о человеке, который обрел слишком большую власть и влияние. Но это было явное преувеличение. Аджубей был способным и даже талантливым журналистом, ему приходилось нередко бывать за границей и иногда выполнять неофициальные поручения Хрущева. Однако его влияние на Хрущева и на ведение государственных дел крайне преувеличивалось как среди работников партийно-государственного аппарата внутри страны, так и среди зарубежных наблюдателей.

Изменения в составе высших органов власти были не очень значительны и в последующие несколько месяцев после октябрьского Пленума. Так, на ноябрьском Пленуме ЦК КПСС был освобожден от обязанностей секретаря ЦК В. И. Поляков, который формально отвечал за работу сельского хозяйства. Но всем было, конечно, прекрасно известно, что не Поляков, а лично Хрущев принимал все – и важные и даже мелкие – решения по проблемам сельского хозяйства. Поэтому Поляков был в лучшем случае лишь одним из помощников Хрущева. Из Президиума и Секретариата ЦК КПСС был выведен Ф. Р. Козлов – по болезни. Через несколько месяцев он умер. Членом Президиума ЦК КПСС стал с ноября 1964 года А. Н. Шелепин, а также П. Е. Шелест, занимавший пост Первого секретаря ЦК КП Украины и являвшийся до того лишь кандидатом в члены Президиума ЦК. На ступеньку выше поднялся и секретарь ЦК КПСС П. Н. Демичев, он вошел в Президиум ЦК в качестве кандидата. В 1965 году кандидатом в члены Президиума стал В. В. Щербицкий, восстановленный на своем прежнем посту Председателя Совета Министров УССР. Полноправным членом Президиума ЦК был избран Первый секретарь ЦК КП Белоруссии К. Т. Мазуров, кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС стал Д. Ф. Устинов.

Многие члены Президиума ЦК КПСС, Секретариата ЦК, Совета Министров СССР занимали еще в 50-е годы более высокие посты и пользовались большим влиянием и известностью в стране, чем Брежнев. Поэтому Леонид Ильич чувствовал себя на высшем посту в партии как-то неуверенно и держался в отношении своих коллег не только крайне приветливо и доброжелательно, но и несколько настороженно. Известный советский историк Г. А. Куманев писал в 1989 году о своей беседе с П. К. Пономаренко, у которого, напомню, Брежнев некоторое время был заместителем, когда их вместе направили в Казахстан. По своему политическому опыту и интеллектуальному уровню Пономаренко был несравнимо выше Брежнева, но в конце 1964 года он не занимал уже важных государственных постов. «В день, когда состоялся октябрьский Пленум, у меня сгорела дача. Поздно вечером, весь прокопченный, в спортивном костюме я приехал в Москву. У своего дома я внезапно встретился с Брежневым. Ведь мы живем в одном подъезде. Мы поздоровались. “Что у тебя за вид?” – спрашивает. Узнав о моей беде, сказал, чтобы я особенно не переживал. “Необходимую помощь окажем”. Первое, что он сообщил: “Сегодня мы Хрущева скинули!” И предложил пройтись по Шевченковской набережной. “А кого же избрали Первым?” спрашиваю его. “Представь – меня, – ответил со смехом Брежнев и потом уж серьезно добавил: – Все прошло довольно гладко. Неожиданно сопротивление оказал только Микоян: он возражал, чтобы Хрущева освободили сразу с двух постов”. Перечисляя далее тех, кто активно поддержал “инициативу” о смене власти, Брежнев с большой похвалой отозвался о Суслове, Шелесте, Подгорном, Кириленко, Шелепине и других. “Очень полезен был в этом деле Николай Григорьевич Игнатов. Ведь чуть что, все могло сорваться”, – подчеркнул Брежнев»

Не только у некоторых западных советологов, но и у наиболее консервативных советских историков можно встретить утверждения, что советская коммунистическая система в сущности никогда не менялась и, однажды возникнув, продолжает жить и определять природу советского общества, его политику и идеологию до сих пор. Изменяются лишь некоторые, и притом не самые главные, черты внешнего облика советского коммунизма. Его основные признаки – однопартийная система, тоталитаризм или авторитарность, государственно-экономическая монополия и идеология – неизменны. С этой точки зрения сталинизм является прямым и логическим продолжением ленинизма, а «хрущевизм» и «брежневизм» – лишь различными формами сталинизма. При этом переходы от одной стадии развития общества к другой строго детерминированы, альтернативность или многовариантность в развитии нашей страны отрицаются. Это ошибочная точка зрения. Наша страна и наше общество прошли в своем развитии несколько стадий или эпох, когда трансформировались не только внешние формы, но и существенные элементы и социальные институты самого общества, менялось международное положение страны и ее роль в мире. Американский советолог Уильям Г. Хейланд писал еще в начале 1982 года:

«К сожалению, западная советология подпала под влияние исследовательской школы, подсознательно усвоившей некоторые основные положения марксистского детерминизма. Эти исследователи утверждают, что в расчет следует принимать только систему. Система обладает собственной мощной инерцией и собственными закономерностями, институтами и динамикой. Со времени Сталина лидеры уходят и приходят; кто находится у руля – не имеет значения: советская политика все равно будет той же самой.

Это вздор. Леонид Брежнев – не Никита Хрущев, а Хрущев – не Иосиф Сталин. Немыслимо, например, чтобы Брежнев был в состоянии провести безжалостные кровавые чистки 30-х годов, даже если бы он располагал для этого необходимой властью и возможностями. Представим другую ситуацию: допустим, Хрущеву удалось бы предотвратить октябрьский переворот 1964 года и сохранить власть до конца своих дней. Как бы он реагировал на войну во Вьетнаме, чехословацкий кризис и «восточную политику» Западной Германии? Так же, как Брежнев? Пошел бы Хрущев на вторжение в Чехословакию накануне встречи с Линдоном Джонсоном? Или, предположим, Брежнев не оправился бы после болезни в 1975 году. Одолел бы Андрей Кириленко своих соперников?»

Это резонные вопросы, хотя Хейланд слишком упрощенно толкует понятие «марксистского детерминизма».

Разные принципы можно положить в основу периодизации советской истории. Но не будет ошибочным сказать, что в условиях столь централизованного и пока еще авторитарного государства, как Советский Союз, каждая устойчивая администрация и партийное руководство создают свою эпоху. С этой точки зрения, оглядываясь назад, мы можем говорить об эпохах Ленина, Сталина, Хрущева и Брежнева, а также о начале новой эпохи, которую на Западе все чаще называют эпохой Горбачева. Речь идет в данном случае о действительно разных фазах развития общества, которые отличаются друг от друга не только личными качествами и именем советского лидера и его ближайшего окружения, но и различными социально-экономическими структурами, методами хозяйственного и политического руководства, общественным благосостоянием, характером и особенностями правящей элиты, международным положением страны, приоритетами во внешней и внутренней политике, техническим оснащением и ролью вооруженных сил и военно-стратегическими концепциями, значением тех или иных общественно-политических институтов, господствующими настроениями и мировоззрениями, общей культурой, стилем поведения, даже внешним видом и привычками рядовых граждан и руководителей, характером искусства, архитектуры, литературы и многими другими ценностями и проявлениями общественной, государственной и культурной жизни.

Смещение Н. С. Хрущева с поста руководителя партии и государства и выдвижение на эти посты Л. И. Брежнева и А. Н. Косыгина не сопровождалось вначале никакими серьезными кадровыми перестановками, если не считать нескольких относительно небольших изменений в отдельных звеньях руководства и отставки А. И. Микояна, на смену которому пришел Н. В. Подгорный. Наиболее популярным в кадровой политике стало слово «стабильность».

Вместе с тем 60-е годы не были периодом застоя. Уже в течение 1964–1966 годов стремление весьма энергично исправить все то, что считалось неверным и вредным в деятельности Н. С. Хрущева, дало определенные результаты. Но это было противоречивое время. По многим направлениям страна ускорила свое движение вперед, по другим можно было наблюдать отчетливое отступление от уже завоеванных позиций. Всеми было поддержано, например, решение ЦК КПСС об отмене введенного в 1962 году разделения партийных организации по производственному признаку и о восстановлении прежней системы единого районного, областного и республиканского партийно-советского управления. Система совнархозов, претерпевшая еще при Хрущеве немало изменений, была ликвидирована, а старая отраслевая система управления экономикой реставрирована, для чего были вновь организованы союзные и республиканские министерства и ведомства. Предполагалось, однако, что и Совет Министров, и Госплан СССР, а также все другие союзные органы должны будут решительно изменить не только стиль, но и методы управления промышленностью и сельским хозяйством и что на смену административно-бюрократическим и командным методам руководства хозяйством придут методы экономического регулирования.

Уже в марте 1965 года состоялся Пленум ЦК КПСС, который весьма критически оценил состояние дел в сельском хозяйстве и наметил многие важные меры по его исправлению. Пленум постановил значительно расширить самостоятельность колхозов и совхозов, а также региональных управлений сельского хозяйства в планировании и принятии решений. Было решено сократить размеры посевов на целине и значительно увеличить вложения в сельское хозяйство европейской части страны. Сокращались нормы обязательных поставок государству сельскохозяйственных продуктов. Участники Пленума подвергли очень резкой критике ошибки Хрущева и насаждение им порочной технологии в зерновом хозяйстве по рекомендациям Т. Д. Лысенко. Еще с осени 1964 года были отменены почти все неоправданные ограничения в отношении приусадебного хозяйства колхозников и рабочих совхозов. Были не только восстановлены прежние размеры этих хозяйств. Сельские жители вскоре также получили разрешение увеличивать свои хозяйства с 0,25 до 0,5 гектара. Отменялись и многие из неоправданных ограничений в пользовании личным скотом. Надо сказать, что еще при разработке планов посевной кампании на 1965 год большинство колхозов и совхозов стихийно во много раз сократили планы посевов кукурузы – даже там, где выращивание кукурузы было полезно и выгодно. По решению ЦК КПСС были повышены закупочные цены на многие продукты сельскохозяйственного производства. Пленум принял решение об установлении для колхозников небольших пенсий. Не без влияния бывшего землеустроителя Л. И. Брежнева Пленум ЦК рекомендовал значительно расширить проведение мелиоративных работ, создать сеть оросительных каналов, а также увеличить производство минеральных удобрений. Все это потребовало и заметного увеличения доли капитальных вложений в сельское хозяйство.

Решения мартовского Пленума ЦК КПСС и ряд последующих постановлений несомненно дали некоторый толчок развитию сельского хозяйства, которое в 1960–1964 годах топталось на месте. Однако ускорение в развитии сельскохозяйственного производства не стало столь значительным, как этого ожидали новые руководители страны. Среднегодовой прирост продукции сельского хозяйства составил в 1966–1970 годах около 4 процентов, а всего за десять лет – с 1960 по 1970 годы – производство сельскохозяйственной продукции увеличилось только на 38 процентов. Гордиться было нечем. Производительность труда в советском сельском хозяйстве в 1970 году составляла по разным подсчетам всего лишь 15–20 процентов от производительности сельскохозяйственного труда в США.

Проведение важных реформ было намечено и в области промышленного производства. Сентябрьский Пленум ЦК КПСС 1965 года принял постановления о значительном расширении хозяйственной самостоятельности промышленных предприятий, об объединении как однородных, так и разнородных предприятий в различные фирмы, концерны и тресты. Предполагалось значительно увеличить роль хозяйственного расчета и сократить число показателей работы предприятий, утверждаемых сверху. Главным показателем работы и предприятий, и всех отраслей промышленности становился объем не произведенной, а реализованной продукции. На хорошо работающих предприятиях создавались поощрительные фонды, изменялась система материального поощрения, повышалась роль премий и единовременных вознаграждений в конце года.

Уже в течение первых месяцев после октябрьского Пленума ЦК КПСС 1964 года стало заметным значительное смещение акцентов в области идеологии. И характер изменений в кадрах идеологических органов партии, и тон выступлений на идеологических совещаниях показали, что новое руководство ЦК КПСС во главе с Брежневым начало осуществлять постепенный консервативный поворот в идеологии, что в свою очередь оказывало влияние на все стороны внешней и внутренней политики нашей страны и партии. Этот поворот происходил не без борьбы и дискуссий. В центре внимания этих дискуссий, как и следовало ожидать, оказался вопрос о Сталине, которого многие из влиятельных членов партийного руководства требовали вернуть в пантеон «великих вождей социализма». Эти люди настаивали на прекращении критики Сталина, его полной или на первых порах хотя бы частичной реабилитации и восстановлении некоторых важных символов культа Сталина. Из ближайшего окружения Брежнева к ним относился все тот же С. П. Трапезников. Такие люди находились на всех уровнях военного руководства, в среднем партийном звене, среди пропагандистов и преподавателей общественных наук, среди большой части работников КГБ. Наиболее воинственные позиции занимали все те, для кого XX и XXII съезды партии означали крушение их научной и политической карьеры. Однако значительная часть руководства ЦК КПСС выступала за относительно осторожное и постепенное восстановление «престижа» Сталина. Сопротивление этим тенденциям возникло не только вне, но и внутри сложившегося ранее идеологического аппарата партии. Во главе более прогрессивных идеологических работников оказался главный редактор «Правды» А. М. Румянцев, который настаивал не только на сохранении в силе всех решений XX и XXII съездов партии, но и на продолжении анализа причин и условий возникновения культа Сталина и сталинизма. В различных идеологических учреждениях и в печати эту линию поддержали такие относительно молодые ученые, журналисты, партийные работники, как А. Е. Бовин, Л. А. Карпинский, Г. X. Шахназаров, Г. А. Арбатов, А. С. Черняев, Л. П. Делюсин, Ф. М. Бурлацкий, Ю. А. Красин, Ю. Ф. Карякин, Г. Г. Водолазов, В. А. Ядов, В. П. Данилов, Я. С. Драбкин, М. Я. Гефтер, Е. Т. Плимак, Е. А. Амбарцумов, Ю. Д. Черниченко, И. В. Бестужев-Лада, Э. А. Араб-Оглы, О. Р. Лацис и многие другие. Я перечисляю здесь их фамилии, ибо без этих людей, хотя и не сумевших предотвратить консервативный поворот 1965–1970 годов, но сохранивших свои прогрессивные убеждения, не был бы возможен новый идеологический поворот 1985–1990 годов. Надо отметить, что в первые месяцы после октябрьского Пленума ЦК КПСС еще проводилась осторожная линия по вопросу о наследии Сталина. Более того, в ряде случаев брежневское руководство было вынуждено даже расширить список обвинений, предъявляемых Сталину. Так, например, падение Н. С. Хрущева означало почти автоматическое падение и Т. Д. Лысенко. 30-летнее хозяйничанье Лысенко в советской биологии нанесло огромный ущерб не только биологии и генетике, но и всему комплексу сельскохозяйственных наук, а также многим отраслям медицины. Терпеть это дальше было невозможно. Ближайшие приспешники Лысенко уже в конце 1964 года были отстранены от руководства Академией сельскохозяйственных наук, главными биологическими центрами. Классическая генетика как наука была реабилитирована. В этой связи в советской печати были обнародованы многочисленные факты тяжелых последствий культа Сталина для биологической, сельскохозяйственной и медицинской наук.

В 1965–1966 годах появлялись еще книги и статьи, содержащие немало новых фактов о преступлениях Сталина и его окружения. Большая часть из них была, однако, подготовлена раньше, в 1964 году. Но по многим признакам было уже видно, что в самых высших кругах партийного руководства отношение к теме сталинизма существенно меняется. При молчаливом согласии Брежнева и части членов Политбюро группы убежденных и воинствующих сталинистов или неосталинистов стали выступать все более и более активно. Весной 1965 года в нашей стране началась подготовка к празднованию 20-й годовщины Победы в Отечественной войне. В инструктивных докладах перед пропагандистами, с которыми выступали начальник Политуправления Советской Армии генерал А. А. Епишев, заведующий отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС С. П. Трапезников, директор Института марксизма-ленинизма П. Н. Поспелов и некоторые другие, содержалось немало похвал в адрес Сталина как «великого полководца», роль которого в руководстве Вооруженными Силами СССР была якобы искажена Хрущевым. Под руководством Поспелова и при участии Епишева и Трапезникова Институт марксизма-ленинизма подготовил пространные тезисы к 20-летию Победы, куда вошли положения, которые означали бы фактическую реабилитацию Сталина. Эти тезисы были, однако, отклонены на заседании Президиума ЦК КПСС, который предпочел занять более умеренную позицию в данном вопросе.

На торжественном заседании в Кремле с докладом о 20-й годовщине Победы выступил Л. И. Брежнев. В этом докладе Брежнев упомянул имя Сталина как председателя Государственного Комитета Обороны, воздержавшись от каких-либо оценок его деятельности. Но даже простое упоминание имени Сталина в докладе сопровождалось аплодисментами значительной части зала.

Настойчивые попытки пересмотреть линию XX и XXII съездов партии вызывали тревогу среди руководителей ряда коммунистических партий Восточной и Западной Европы. Свою обеспокоенность высказали, например, Первый секретарь ЦК ПОРП В. Гомулка и лидер ИКП Л. Лонго. Беспокойство высказывали и некоторые из представителей советской интеллигенции. Массовое распространение среди интеллигенции получило «Письмо Ф. Ф. Раскольникова Сталину», написанное и опубликованное в западной и эмигрантской печати еще в 1939 году. В условиях начинающейся второй мировой войны мало кто обратил внимание на этот документ, который обретал теперь вторую жизнь. Еще большее распространение получило «Письмо к И. Г. Эренбургу», принадлежавшее перу советского публициста Эрнста Генри (С. Н. Ростовский). Письмо Э. Генри было аргументированным и убедительным ответом на все попытки помянуть добрым словом именно «военные заслуги» Сталина. На множестве примеров Генри показывал, что именно из-за просчетов Сталина, его ошибочной внешней политики, его неправильных директив западным компартиям еще в начале 30-х годов Советский Союз не смог помешать победе фашизма в Германии, его стремительному усилению в Европе, и, наконец, наша страна оказалась неподготовленной к войне ни в военно-стратегическом, ни в оперативно-тактическом, ни в дипломатическом, ни в моральном отношении.

С самого начала 1966 года в Советском Союзе началась подготовка к предстоящему XXIII съезду КПСС. При этом появилось немало признаков того, что некоторые из влиятельных групп в партийном и государственном аппарате рассчитывали использовать съезд партии для частичной или косвенной реабилитации Сталина.

Международное положение СССР во второй половине 60-х годов продолжало ухудшаться. «Холодная война» с Западом уже давно была главной проблемой и главной трудностью советской внешней политики.

Однако неожиданно обстановка осложнилась еще больше: возникли острые разногласия с Китаем. Сразу же после смещения Хрущева новое советское руководство попыталось изменить ухудшавшиеся еще с конца 50-х годов отношения с КНР. Однако переговоры с прибывшей в Москву китайской правительственной делегацией не принесли никаких результатов, так как Чжоу Эньлай потребовал полного отказа КПСС от ее политики в международном рабочем движении и признания правоты КПК во всех идеологических спорах с нашей партией в 1960–1964 годах. Вскоре китайская печать возобновила массированную антисоветскую кампанию. На приглашение прислать в Москву делегацию на XXIII съезд КПСС китайское руководство ответило публичным и грубым отказом. Отныне все отношения между Китаем и СССР по партийной линии были прерваны более чем на 20 лет. Дело, однако, этим не ограничилось. С началом так называемой «культурной революции» в Китае были прерваны практически и все другие контакты между СССР и КНР, кроме формально поддерживаемых дипломатических отношений. Уже в 1966–1968 годах все чаще и чаще происходили разнообразные инциденты на советско-китайской границе; нередко случались и столкновения, но еще не применялось оружие. Здание посольства СССР и советский дипломатический персонал в Пекине подвергались различным нападкам.

Весной 1969 года инциденты на советско-китайской границе, к сожалению, переросли в кровопролитные столкновения, которые существенно изменили военно-стратегическую ситуацию и международное положение СССР. Несомненно, что главную ответственность за начавшуюся с 1969 года военную конфронтацию между СССР и КНР несло руководство Пекина, которое таким образом стремилось ослабить политический ущерб от провалов своей внутренней политики. Отвлечь внимание китайского народа от внутренних проблем угрозой военной агрессии с севера было, безусловно, одной из целей Мао Цзэдуна и Линь Бяо. Однако и Брежнев нес немалую долю ответственности за сложившуюся драматическую ситуацию. Советское руководство не пожелало изменить то несправедливое положение на границе по Уссури и Амуру, при котором советско-китайская граница проходила не по фарватеру этих рек, а по китайскому берегу. Надо иметь в виду, что неустойчивое течение этих рек постоянно подмывает именно китайский берег, что приводит к образованию маленьких, средних, а то и довольно крупных островов. По чисто формальным условиям заключенных еще в прошлом веке несправедливых договоров такие острова немедленно переходили в состав русской, а впоследствии, соответственно, советской территории. Претензии китайской стороны на этот счет были, конечно же, вполне обоснованны, так как это ненормальное положение существенно затрудняло и рыболовный промысел, и судоходство Китая на пограничных реках. Конфликт стал быстро обостряться и расширяться. Китайское руководство перебросило к советской границе крупные военные силы, а также сосредоточило вдоль границы миллионы хунвэйбинов, выселив в другие районы страны значительную часть приграничного населения. Советские войска, продолжая эскалацию, нанесли ракетный удар по одному из скоплений китайской армии на глубину до 10 километров на китайской территории. Хотя Китай вскоре и принял предложение СССР о проведении переговоров по пограничным проблемам, однако количество вооруженных и невооруженных инцидентов на границе продолжало расти, и лишь за лето 1969 года было зарегистрировано около 500 нарушений советско-китайской границы и военных столкновений

Советский Союз не мог, разумеется, игнорировать создавшееся положение, тем более что вопрос о вероятной войне между СССР и КНР начал обсуждаться в военных и государственных кругах почти всего мира. Однако советское руководство не сумело достаточно адекватно оценить реальную опасность войны с Китаем. Было решено создать крупные военные объекты вдоль всей советско-китайской границы. Сюда перебрасывались десятки дивизий из других военных округов, строились военные городки и укрепления, аэродромы, ракетные базы и т. п. Для создания необходимой глубины обороны на востоке следовало построить новую железную дорогу между западными и восточными районами СССР – знаменитую Байкало-Амурскую магистраль. Все эти проекты создавались в большой спешке и потребовали выделения десятков миллиардов рублей, что, естественно, крайне осложнило экономическое положение страны, вызвало сокращение ряда важных социальных программ и не позволило реализовать планы расширения производства товаров народного потребления. Начал обсуждаться даже вопрос о возможности превентивного удара по китайским ракетным базам и предприятиям атомной промышленности, а по дипломатическим и иным каналам зондировался вопрос об отношении США к подобного рода акциям. Р. Никсон и американское военно-дипломатическое руководство сделало из анализа сложившейся ситуации свой вывод. Если раньше стратегические планы США предусматривали готовность Америки вести одновременно две большие и одну малую войну, то в 1969 году президент США отдал директиву пересмотреть стратегические планы США и ориентировать их на возможность одновременного ведения лишь одной большой и одной малой войны. Кроме того, игнорируя разного рода разговоры о «желтой» опасности, якобы грозящей всему западному миру, включая СССР и Запад, Никсон начал готовить свой план решительного изменения прежних враждебных отношений между США и КНР. Все это можно рассматривать как одно из крупнейших дипломатических поражений СССР, ошибочно оценившего постоянно раздающиеся в Китае голоса о «неизбежной войне» с Советским Союзом, ибо между КНР и СССР существуют якобы непримиримые противоречия и «поэтому борьба между ними будет продолжаться в течение длительного времени»

Известно также, что во второй половине 60-х годов происходила непрерывная эскалация военных действий между южновьетнамской армией и армией США, с одной стороны, и партизанами Южного Вьетнама, а также вооруженными силами Северного Вьетнама, с другой стороны. Масштабы военных действий увеличивались, и уже к 1968 году в Южном Вьетнаме была сосредоточена более чем 500-тысячная американская армия, а в военных действиях против Северного Вьетнама принимала участие значительная часть американского военно-морского флота и ВВС. Не вдаваясь в чрезвычайно сложные аспекты этой проблемы, я должен заметить, что СССР не ограничивался одной лишь моральной поддержкой Демократической Республики Вьетнам. Советский Союз направлял туда большое количество современного оружия. Советские подразделения ПВО взяли на себя основную часть обороны воздушных границ ДРВ. В народной армии на севере Вьетнама работали советские военные специалисты. В порты Северного Вьетнама направлялось большое количество необходимых стране товаров и продовольствия. Без этой постоянной помощи народные армии Южного Вьетнама и ДРВ не смогли бы победить объединенные силы консервативного режима Южного Вьетнама и военные контингенты США. Однако эскалация войны во Вьетнаме потребовала от Советского Союза огромных расходов. Естественно, война во Вьетнаме способствовала ухудшению американо-советских отношений.

Известно, что сталинский террор в 1948–1952 годах захватил и Чехословакию. Тысячи граждан ЧССР были арестованы, многие из них умерли в заключении или были расстреляны. В тюрьмах и лагерях сравнительно небольшой страны оказалось более 100 тысяч человек, в том числе и такие видные деятели КПЧ, как И. Смрковский, Вл. Клементис, Г. Гусак, Э. Гольдштюккер, М. Швермова и другие. Репрессии проводились с ведома и одобрения Президента ЧССР К. Готвальда и Первого секретаря ЦК КПЧ Р. Сланского. Однако в 1951 году сам Сланский и большая группа его сторонников стали жертвами репрессий, и в 1952 году в Праге прошел большой «открытый» процесс по делу Сланского. На основании фальсифицированных и клеветнических обвинений большая часть подсудимых была осуждена на смертную казнь.

Конечно, после смерти Сталина положение в Чехословакии начало изменяться. В 1957 году Первый секретарь ЦК КПЧ А. Новотный стал и Президентом ЧССР. Хотя он принимал участие в репрессиях начала 50-х годов, однако именно Новотный санкционировал в 1957–1959 годах реабилитацию и освобождение большинства политических заключенных. Были отменены и приговоры по сфальсифицированному процессу Р. Сланского. Существенно изменилось и руководство КПЧ. С 1962 года членами Президиума стали А. Дубчек, И. Ленарт и М. Вацулик. В политическую деятельность в Чехословакии активно включились недавние политические заключенные. Все это изменяло общественную атмосферу в стране, где постепенно нарастало движение против сталинизма в культуре, политике, экономике, в жизни партии и т. п. К сожалению, именно в это время в СССР происходил консервативный поворот в идеологии, и направления общественно-политического развития в ЧССР и СССР не только не совпадали, но в некоторых существенных областях оказались совершенно различными. В 1967 году в ЧССР и КПЧ наибольшим влиянием стала пользоваться группа коммунистов-реформаторов во главе с А. Дубчеком, И. Смрковским, Ч. Цисаржем, О. Шиком, И. Гаеком, 3. Млынаржем и другими. К осени 1967 года брожение внутри всего чехословацкого общества настолько усилилось, что руководство А. Новотного оказалось неспособным овладеть положением. Визит Л. И. Брежнева в ЧССР не изменил ситуации в стране, так как Брежнев не оказал явной поддержки Новотному, но и, не сумев разобраться в сложной ситуации в ЧССР, не выразил какого-либо явного предпочтения ни одной из иных группировок, образовавшихся в партийном руководстве. На вопрос, кого бы СССР рекомендовал на пост главы КПЧ, Брежнев ответил: «Это ваше дело»

В январе 1968 года Первым секретарем ЦК КПЧ стал А. Дубчек. Через несколько месяцев А. Новотный потерял и пост Президента ЧССР. На этот пост был избран популярный в стране генерал Л. Свобода. Избрание Дубчека вызвало большой энтузиазм не только среди все более влиятельной группы коммунистов-реформаторов, но и в широких слоях населения страны. В ЧССР ширилась кампания по разоблачению сталинизма и реабилитации тех жертв незаконных репрессий, о которых еще не было принято решения до 1968 года. Печать была полна подробностей о деятельности чехословацких карательных органов времен Сталина, коррупции в аппарате партии и государства, фактически в стране прекратила деятельность цензура, и в органах массовой информации шел свободный обмен мнениями и полемика. Широко обсуждались проблемы коренной экономической реформы.

Падение Новотного и ряд других событий в ЧССР вызвали обеспокоенность в Москве. Брежнев и Косыгин собрали совещание глав партий и правительств стран Варшавского Договора в Дрездене. На этом совещании не только Брежнев, но также В. Гомулка и В. Ульбрихт выражали свою тревогу за развитие событий в ЧССР. Однако Дубчек попытался успокоить присутствующих, разъяснить им конкретную обстановку и заверить в том, что партия прочно контролирует положение в Чехословакии.

Апрель 1968 года был во многих отношениях решающим месяцем «пражской весны». Руководство ЦК КПЧ приняло решение возглавить процесс возрождения и демократизации страны и партии, которых требовал народ. Дубчек объявил, что партия вступает в новый этап социалистической революции и что она должна придать сознательность и планомерность уже идущему в стране процессу обновления, чтобы избежать крайностей, угрожающих этому движению, и возродить авторитет КПЧ, подорванный в прежние годы. Мартовско-апрельский Пленум ЦК КПЧ утвердил обширную «Программу действий КПЧ», в которой давался краткий анализ переживаемого страной и партией глубокого кризиса и намечались пути демократической перестройки во всех областях общественной и экономической жизни. В соответствии с решениями Пленума ЦК, в ЧССР было сформировано новое правительство во главе с О. Черником. Его заместителями стали, в частности, Г. Гусак, О. Шик и А. Штроугал. А. Новотный был снят и с поста председателя Национального фронта ЧССР. На этот пост был избран старейший и один из наиболее уважаемых деятелей партии, член Президиума ЦК КПЧ Ф. Кригель.

В своем большинстве советские люди помнят Брежнева в первую очередь таким, каким он появлялся перед нами на телевизионных экранах в последние восемь лет своей жизни – больным, немощным, с трудом произносящим свои все более краткие речи и даже с усилием несущим на слабеющих ногах свое все более тучное тело. Он уже не слишком хорошо понимал, что происходит вокруг – в стране и за рубежом, хотя и продолжал цепко держаться за власть. Именно в эти годы во всей неприглядной красе оформилось все то, что мы обозначаем понятием «брежневщина» и о чем нам придется подробно говорить во второй части этой книги. В данной главе я хотел бы обрисовать облик Брежнева в 1964–1974 годах как государственного деятеля и как человека.

В какой-то мере это были лучшие годы его жизни. Он пришел к власти в возрасте 58 лет, и хотя у него уже были некоторые проблемы со здоровьем, они не казались сколько-нибудь серьезными. Он уже мог не отказывать себе ни в каких жизненных удовольствиях: у него была хорошая еда, лучшие вина и коньяки, красивые женщины, охота, коллекция западных автомобилей, американские вестерны, футбол и хоккей, дружеские пирушки на даче и дома, лучшие сигареты, которые он прикуривал одну от другой. Конечно, Брежнев не забывал и государственные дела, но очень не любил работать в своих кабинетах – в Кремле и на Старой площади.

У писателя Д. Гранина есть превосходный и поучительный рассказ «Собственное мнение», который доставил в свое время автору немало неприятностей. Сюжет этого рассказа прост: один из работников системы управления имеет собственное мнение по ряду важных вопросов, но не решается высказать его, так как оно расходится с мнением его прямого начальника. «Вот когда я стану начальником…» – думает он. Но довольно скоро он получает повышение, однако обнаруживает, что и теперь у него есть более высокий начальник, с мнением которого приходится считаться. «Вот когда я стану директором института…» – думает теперь герой рассказа. И т. д. и т. п. Он так и не добирается до самого верха служебной пирамиды и поэтому не может высказать своего собственного мнения, не может делать так, как считает нужным, причем в интересах страны и отрасли. Но Брежнев-то в 1964 году достиг высшей власти, и даже в середине 60-х, когда он был еще только «первым среди равных», мнение его в спорных вопросах значило все же больше, чем мнение других членов Политбюро и ЦК КПСС. Я уже говорил, что в начале 70-х годов он обладал громадной личной властью, которая никогда не достигала, конечно, масштабов личной власти Сталина или даже Хрущева, но все же была чрезвычайно значительной.

Обретя роль «первого лица», «лидера», Л. И. Брежнев, этот, казалось бы, бесцветный и безликий аппаратчик, стал все более и более проявлять черты собственной личности и в политическом, и в общечеловеческом аспектах. Он все чаще высказывал и на заседаниях Политбюро, и на международных переговорах собственное мнение и бывал настойчив и упрям в отстаивании своей точки зрения. Да, конечно, Брежнев был явно малообразованным человеком. Но растущий штат личных помощников и референтов позволял ему лучше других знать многие детали обсуждаемых проблем. Своим зарубежным собеседникам Брежнев казался нередко человеком грубым, порой чрезмерно эмоциональным, напористым и полным предрассудков. Его шутки были часто неуместны, анекдоты, которые он любил рассказывать, примитивны, его интеллект можно было бы назвать посредственным. Но он обычно и не стремился казаться интеллектуалом. Было видно, однако, что он завладевает все большей властью и, главное, начинает все более уверенно пользоваться ею. Ф. Бурлацкий был прав, когда писал несколько лет назад, что «на Брежнева власть свалилась как подарок судьбы. Сталину, чтобы превратить скромный по тем временам пост Генерального секретаря ЦК партии в должность “хозяина” нашей страны, “пришлось” уничтожить едва ли не всех членов ленинского Политбюро, за исключением, разумеется, самого себя, а также большую часть партийного актива. Хрущеву пришлось выдержать борьбу против могучих и влиятельных соперников, в том числе таких, как Молотов, которые стояли у фундамента государства чуть ли не с ленинских времен… Ничего подобного не происходило с Брежневым. Он получил власть так плавно, как будто кто-то долго загодя примерял шапку Мономаха на разные головы и остановился именно на этой».

Нельзя согласиться с Бурлацким, что Брежневу не пришлось вообще бороться за власть, что он получил ее «без всяких страхов, катаклизмов и конфликтов. И непосредственно окружавшие его люди жаждали только одного: чтоб жил этот человек вечно – так хорошо им было»

Из человеческого и политического темперамента Брежнева вытекал и его стиль, его отношение к работе, т. е. к тем повседневным и часто весьма рутинным обязанностям, которые он должен был выполнять как глава партии и государства. Ни в довоенную пору, ни в годы войны, ни в послевоенное время Брежнев, находясь на очень ответственных постах, не любил перегружать себя работой. Конечно, у Брежнева – Генерального секретаря ЦК КПСС – работы и обязанностей стало гораздо больше, чем прежде. И в первые годы новый лидер партии не только хотел показать себя энергичным работником, но и действительно работал более интенсивно, чем ранее. Ему приходилось даже часть бумаг приносить для просмотра домой, а утром он едва ли не первым из секретарей ЦК КПСС появлялся в своем кабинете. Однако Брежнев не обладал усидчивостью и был совершенно неспособен проводить даже несколько часов подряд за канцелярской работой. Он уже давно научился большую часть работы возлагать на свой аппарат и почти никогда не брался делать то, что, по его мнению, могли бы сделать подчиненные. Свою задачу он видел только в том, чтобы одобрить или отвергнуть проделанный ими анализ проблемы или проекта. Он чаще всего даже не читал подготовленных для него докладов и записок, а ограничивался краткой информацией референта и ставил на бумагах именно те резолюции, которые советовал поставить его помощник или референт. Конечно, дел всегда было много, но легенда о том, что Леонид Ильич работает по 16 часов в сутки, никогда не соответствовала действительности. Чем больше становилось дел, тем больше становился и аппарат помощников Брежнева.

Конечно, в редкие кризисные ситуации и Брежневу приходилось туго. Так, например, в июне 1967 года во время так называемой «шестидневной войны» на Ближнем Востоке основная нагрузка лежала на самом Брежневе, а не на его референтах. Вместе с Косыгиным и Подгорным Брежнев в эти дни трое суток не покидал Кремль, поддерживая связь с Вашингтоном, Каиром, Дамаском и Тель-Авивом. Позднее это рассматривалось едва ли не как подвиг, и лекторы из лекторской группы ЦК КПСС в докладах о международном положении приводили этот факт напряженной работы советских руководителей, сопровождая его крайне лестными для Брежнева комментариями. Нелегкими были для Брежнева и его коллег и первые дни после вторжения советских войск в Чехословакию в августе 1968 года. Вообще весь август 1968 года был, вероятно, самым трудным для Брежнева месяцем за все годы его пребывания в Кремле. Но все это были исключения из обычной жизни и работы нового генсека. Ибо чем более важной и влиятельной фигурой становился Брежнев в Политбюро и Секретариате, тем чаще он позволял себе «расслабиться». Его рабочий день не увеличивался, а уменьшался, и вскоре он стал появляться в своем кабинете не в 9, а в 10 часов утра.

Как свидетельствует Ф. Бурлацкий, «свой рабочий день в первый период после прихода к руководству Брежнев начинал необычно – минимум два часа посвящал телефонным звонкам другим членам высшего руководства, многим авторитетным секретарям ЦК союзных республик и обкомов. Говорил он обычно в одной и той же манере – вот, мол, Иван Иванович, вопрос мы тут готовим. Хотел посоветоваться, узнать твое мнение… Можно представить, каким чувством гордости наполнялось в этот момент сердце Ивана Ивановича. Так укреплялся авторитет Брежнева. Складывалось впечатление о нем как о ровном, спокойном, деликатном руководителе, который шагу не ступит, не посоветовавшись с другими товарищами и не получив полного одобрения со стороны своих коллег»

Сама система авторитарного руководства требует того, чтобы множество вопросов и проблем, которые лучше и успешнее могли бы решаться на более низких уровнях руководства, решались тем не менее только на высших ступенях власти. Поэтому к Брежневу ежедневно поступало великое множество бумаг, и за рабочий день он должен был принимать многих посетителей – партийных работников, министров, военных деятелей. Одних Брежнев не задерживал в своем кабинете, почти сразу поставив нужную резолюцию. Правда, нередко во время приема он отвлекался, начинал беседовать с посетителем на другие темы, спорил с ним, не глядя на часы. Другим, естественно, приходилось подолгу ждать в приемной. Были, однако, дни, когда приемная оказывалась пустой, и это даже как-то тяготило Брежнева. Работать в одиночку над каким-либо проектом, темой, речью или статьей он просто не мог и иногда даже выглядывал в приемную, нетерпеливо спрашивая секретаря о записавшихся на прием. Сам он редко вызывал кого-либо из представителей той или иной области или отрасли, чтобы по собственной инициативе поставить перед ним соответствующую задачу. Тем более у него не было потребности принимать «ходоков» из числа рабочих, колхозников, служащих, чтобы лучше разобраться во мнениях и настроениях простого народа, проблемах, скажем, образования или здравоохранения. У него не было таких особых пристрастий в делах, какими были, например, сельское хозяйство или космос для Хрущева. Все его основные интересы лежали вне сферы государственных дел.

Брежнев очень мало читал даже тогда, когда речь шла о деловых бумагах. Тем более он почти не читал книг и статей по общественным проблемам. Но еще реже Брежнев писал, разве только записки своим помощникам или членам Политбюро. Все речи и доклады, которые произносил Брежнев, ему готовили специально подобранные группы составителей. Даже короткие приветствия иностранным гостям или своим коллегам по Политбюро, например при награждениях, Брежнев читал по бумажке. И чем ответственнее был тот или иной доклад, тем более многочисленная группа составителей работала над текстом, трудясь порой не одну неделю, так как при такой системе работы приходилось согласовывать едва ли не каждую фразу, хотя в конечном счете аудитории приходилось выслушивать довольно банальные истины. Рабочая группа по составлению доклада или выступления Брежнева жила и работала обычно на одной из предназначенных для этих целей подмосковных дач. «Продукция» поступала затем в секретариат Брежнева, а также к Суслову. Но и сам Брежнев вовсе не был безразличен к деятельности составителей его докладов. Как писал недавно Л. Шинкарев в своей интересной статье «Коридоры власти», «Брежнев свои выступления никогда не писал, но мог что-то продиктовать. Ему нравилось бывать в рабочей группе, составлявшей его доклад. Когда разгорался спор, он не вмешивался, покидал шумный зал. Возвращался довольный: “Ну что, договорились?” Когда доклад был готов, он просил перечитать ему несколько фраз, примеривал фразу за фразой к своим речевым возможностям. Иногда прерывал репликой: “Что-то умничаем, диссертацию пишем…” или “Ну, это уже фельетон!”»

Леонид Ильич всегда был крайне тщеславным человеком. Иностранные наблюдатели и аналитики, внимательно следившие с некоторых пор за каждым шагом Брежнева во время его визитов за границу, отмечали, что он прихорашивается перед каждым зеркалом, расчесывая и приглаживая волосы и счищая каждую соринку с дорогого костюма. После всех важных встреч и бесед с зарубежными гостями дома и за границей Брежнев обычно расспрашивал своих ближайших помощников о том, какое он произвел впечатление. Однако весьма сомнительно, что он получал от них правдивые и точные ответы.

Оказавшись во главе партии и государства, Брежнев, как можно судить по его поведению, постоянно (и особенно в первые годы после октябрьского Пленума 1964 г.) испытывал комплекс неполноценности. Он не ждал такого выдвижения, не готовил себя к такой роли и, заняв кресло Генерального секретаря ЦК КПСС, в глубине души, видимо, понимал, что ему не хватает многих качеств и знаний для руководства партией и государством. Окружение Брежнева уверяло его в обратном, ему это нравилось, и чем больше была благодарность Брежнева за эту лесть, тем более частой и непомерной она становилась. Постепенно он пристрастился к ней, как наркоман к постоянной дозе наркотика.

Непомерные восхваления Брежнева начались еще задолго до возникновения официального культа Брежнева в 70-е годы, когда эти восхваления стали почти неотъемлемой частью официального ритуала. Летом 1967 года я совершил непродолжительную поездку на теплоходе от Москвы до Горького. Осматривая этот красивый город, я обратил внимание на обилие в центре Горького портретов Брежнева, витрин с фотографиями Брежнева, плакатов, приветствующих Леонида Ильича. Как оказалось, ранее Брежнев побывал в Горьковской области, где его встречали с небывалой дотоле торжественностью и размахом. Были митинги с громадными толпами горожан, приветственные речи. Обо всем этом молчала центральная печать, но местная писала о «визите товарища Л. И. Брежнева» в Горький как о празднике. Надо полагать, что Брежнев и руководство области решали и какие-то насущные проблемы, но это было отодвинуто на задний план атмосферой торжества и ликования. Брежнев не забыл этой столь приятной его сердцу встречи и льстивых восхвалений. В ЦК КПСС в эти месяцы была вакантной важная должность секретаря ЦК КПСС по международным делам (социалистические страны), которую занимал ранее Ю. В. Андропов. Найти замену Андропову было нелегко – тут нужен был высококомпетентный деятель. Однако в самом начале 1968 года на Пленуме ЦК КПСС на пост секретаря ЦК по международным делам был избран К. Ф. Катушев, недавний первый секретарь Горьковского обкома КПСС. Катушев был талантливым конструктором, принимавшим участие в создании новых моделей советских танков, и еще в 1952 году, в возрасте всего 25 лет, он был замечен Сталиным, который лично утверждал все новые конструкции советского оружия. Принятый в партию по личной рекомендации Сталина, Катушев уже осенью того же года стал делегатом XIX съезда КПСС, а через пять лет перешел полностью на партийную работу. Он был человеком очень способным и трудолюбивым, но его опыт в международных делах ограничивался переговорами по поводу строительства нового большого автомобильного завода, которые он вел с фирмами ФРГ, Франции и Италии. Оказавшись теперь в прежнем кабинете Андропова, Катушев работал здесь с раннего утра до позднего вечера. Но все же он не сумел правильно оценить ни быстро меняющуюся ситуацию в Чехословакии, ни ситуацию в Польше и, естественно, не смог дать ни для Политбюро, ни для Брежнева правильных рекомендаций. Поэтому в роковом для всей Восточной Европы, для СССР и для международного коммунистического движения решении об оккупации ЧССР в августе 1968 года немалая доля ответственности лежала и на К. Ф. Катушеве.

Но вернемся к герою нашего повествования. После пребывания Брежнева в Горьковской области его встречи в любом городе СССР превращались в торжество подхалимства. Митинги и приветствия сопровождались щедрыми пирами и возлияниями, устройством охоты в местных лесах, а несколько позднее и преподнесением дорогих подарков. Один из партийных работников Белоруссии А. Ф. Ковалев, узнавший о моей работе над этой книгой, прислал мне в конце 1989 года письмо, в котором говорится: «…Мне хотелось бы сообщить Вам некоторые сведения о Брежневе. Это пятном лежит на моей партийной совести. Об этом я должен был сказать давно, но по некоторым обстоятельствам я этого не сделал… В декабре 1968 года белорусский народ отмечал свое 50-летие (50-летие Советской Белоруссии. –

Все рассаживались по своим местам, указанным в приглашении. Мое место было за седьмым столом, это совсем недалеко от центрального стола. Я мог хорошо видеть и слышать Брежнева. Прием открыл Машеров. Началось произнесение тостов в честь великого гостя. С первой рюмки было тихо, вторая подняла активность присутствующих, с третьей рюмки и дальше раздавались выкрики, все соревновались – кто громче. У центрального стола выступала женщина, говорила спокойно, толково, хотя шум в зале часто заглушал ее слова. Неожиданно ее перебил Брежнев. “Я люблю женщин, – начал говорить он, – всю жизнь был к ним неравнодушен, ей-богу, неравнодушен. Я и теперь неравнодушен…” Рядом со мной сидели два генерала армии. Один из них вздохнул, посмотрел в сторону Брежнева и сказал: “Каким был, таким и остался”, – покрутил головой и сплюнул в сторону.

Будучи человеком крайне тщеславным, завистливым и явно не стремившимся проводить слишком много времени за рабочим столом или за выполнением других своих обязанностей, Л. И. Брежнев не был вместе с тем человеком злобным и жестоким. Многие люди, даже вне его ближайшего окружения, искренне считали его человеком если не особенно добрым, то, во всяком случае, достаточно благожелательным. Как мы уже говорили, он не любил осложнений и конфликтов ни в политике, ни в личных отношениях со своими коллегами. Когда такие конфликты все же оказывались неизбежными, Брежнев старался не принимать экстремальных решений. При конфликтах внутри руководства никого, конечно, не арестовывали, и лишь немногие из самых высокопоставленных людей отправлялись на пенсию, как это произошло, например, с членом Политбюро П. Е. Шелестом, выступившим против первого визита президента США Р. Никсона в Москву и обвиненным в национализме. Большинство «опальных» руководителей, как уже отмечалось выше, оставались в номенклатуре, но лишь на две-три ступени ниже. Член Политбюро мог стать министром или заместителем министра, крупный государственный деятель направлялся послом – в Данию, Бельгию, Австралию, Канаду, на Кубу. Большая часть этих людей была возвращена в Москву только после смерти Брежнева Ю. В. Андроповым, а некоторые из них стали при М. С. Горбачеве членами Политбюро.

У Сталина, в сущности, никогда не было настоящих личных друзей. У Брежнева их было очень много, и большинство друзей и давних сотрудников Леонид Ильич непрерывно продвигал по служебной лестнице, образуя таким образом прочную опору своей личной власти не столько на основе страха, а тем более страха смерти, сколько на основе личных связей. Членов своей днепропетровской «команды», а также молдавской или казахстанской, Брежнев всегда приглашал на домашние праздники, бывал и у них дома и настаивал, чтобы они обращались к нему, как в старые времена, на ты и называли его не «Леонид Ильич», а просто «Леня». Об этом же и очень настойчиво просил Брежнев Аркадия Райкина и некоторых других людей, приближенных к особе генсека уже в конце 60-х или в начале 70-х годов.

Подобного рода благожелательность довольно быстро переходила в попустительство. Подхалимствующее окружение Брежнева могло позволить себе очень многое, включая и злоупотребление своим положением, взятки, кумовство; Брежнев на все это смотрел обычно сквозь пальцы, как бы не замечая. По свидетельству Ф. М. Бурлацкого, во время одной из бесед Брежнева с составителями его речей неожиданно зашел разговор о трудной и бедной жизни низкооплачиваемых людей в нашей стране. «Вы не знаете жизни, – ответил Брежнев. – Никто не живет на зарплату. Помню, в молодости, в период учебы в техникуме, мы подрабатывали разгрузкой вагонов. И как делали? Три мешка или ящика туда – один себе. Так все живут в стране»

И мелкое воровство, и крупное казнокрадство отнюдь не вызывали у Брежнева чувства возмущения. Так, например, из Грузии давно уже шли в Москву многочисленные материалы, уличающие в разного рода злоупотреблениях и в коррупции кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, Первого секретаря ЦК КП Грузии В. П. Мжаванадзе и его жену. Даже министр внутренних дел Грузинской ССР Э. А. Шеварднадзе неоднократно направлял в Москву через Н. А. Щелокова материалы против Мжаванадзе и просил санкции на допрос хотя бы жены этого грузинского лидера. Но Брежнев не давал на это согласия и позволял Мжаванадзе хозяйничать в Грузии, как в своей собственной вотчине. Только после нескольких скандальных историй и афер, выходящих далеко за пределы республики, Мжаванадзе был освобожден от руководства ЦК КП республики и выведен из Политбюро. На его место был избран Э. А. Шеварднадзе, который начал решительную борьбу за искоренение коррупции в Грузии. Однако и тогда Мжаванадзе не был привлечен к ответственности. Сначала он получил большую квартиру в Москве, дачу и персональную пенсию. Позднее вместе с семьей он переехал на Украину, откуда, собственно говоря, этого бывшего генерала Н. С. Хрущев и перевел еще в 50-х годах на работу в Грузию.

При попустительстве Брежнева бесконтрольно властвовали в своих «владениях» не только такие «вожди» республиканского масштаба, как Д. А. Кунаев или Ш. Р. Рашидов, но и многие секретари обкомов КПСС. Так, например, весьма спокойно чувствовал себя «хозяином» огромного края добрый знакомый Брежнева и его семьи – первый секретарь Краснодарского крайкома КПСС С. В. Медунов, вопрос о злоупотреблениях которого неоднократно поднимался в различных инстанциях, включая и Прокуратуру СССР. Долгое время могли безнаказанно злоупотреблять своим положением такие люди, как министр внутренних дел СССР Н. А. Щелоков, заместитель председателя КГБ С. К. Цвигун и другие. Широко известны теперь и многие скандальные истории, в которых оказывалась замешанной и дочь самого Брежнева – Галина Леонидовна.

Я уже писал в начале главы, что у Брежнева было много самых различных увлечений. Он любил бывать на футбольных и хоккейных матчах и не пропускал почти ни одного международного состязания. Однажды очень важный матч был даже задержан минут на 20–30, так как Брежнев опаздывал на него из-за какого-то затянувшегося заседания или приема. И все игроки и десятки тысяч зрителей должны были послушно ждать одного запоздавшего, но почетного зрителя. Увлекался Брежнев и охотой. Он охотился не только в охотничьих заповедниках под Москвой, но нередко летал с гостями поохотиться в Астраханское госспецохотхозяйство, где для высоких и знатных охотников было построено роскошное здание. Такие же усадьбы строились, впрочем, и в других местах, где охотился Брежнев, – в предгорьях Кавказа или в Беловежской Пуще. Очень любил Леонид Ильич и игру в домино, наш бывший генсек мог часами стучать костяшками по столу вместе с другими любителями этой игры из своего окружения…

Брежнев терялся на всякого рода торжественных церемониях, и когда переговоры с высокими иностранными гостями происходили в Кремле, он удивлял часто своих партнеров неестественной малоподвижностью и молчаливостью. Иначе чувствовал себя Брежнев в неофициальной обстановке. Неудивительно, что с усилением своей власти он все чаще стал проводить даже самые важные переговоры или на своей государственной даче в Крыму, или в охотничьем угодье Завидово под Москвой.

Любил Брежнев и прогулки на яхте – на Москве-реке или на Черном море – и нередко приглашал на эти прогулки своих зарубежных гостей. К театру Леонид Ильич был совершенно равнодушен, и если ему приходилось бывать в Большом театре или МХАТе, то только по обязанности.

Как рассказывал в одной из телепередач актер театра и кино Георгий Бурков, на спектакле «Так победим!» престарелый уже генсек, сидевший в правительственной ложе, во время одной из сцен громко, хотя и не совсем внятно произнес: «Что он сказал? Ничего не слышу». Оказалось, что Брежнев забыл слуховой аппарат. Сцену пришлось повторить.

Я уже говорил, что Брежнев почти не читал художественную литературу, а тем более литературу по общественным наукам. Но он очень любил смотреть кинофильмы, предпочитая, как я уже сказал, американские приключенческие ленты. Интересно отметить, что Брежнев знал о Рейгане как голливудском артисте задолго до того, как тот стал губернатором Калифорнии, а затем и президентом США. Во время визита Л. И. Брежнева в США Р. Никсон пригласил на большой прием в честь высокого гостя и многих наиболее известных голливудских актеров. Некоторых из них Брежнев узнавал по просмотренным ранее фильмам. Он был очень рад и даже гордился подарком известного артиста Чака Коннорса, который, подойдя к Брежневу, распахнул свой пиджак, под которым все увидели широкий ковбойский пояс с двумя большими пистолетами в кобурах – справа и слева. Сняв пояс, Чак преподнес его Леониду Ильичу. Когда через три дня Брежнев покидал США, он увидел среди провожавших Чака. Оттеснив охрану, наш генсек бросился к Коннорсу и обнял его. Брежнев не был низкорослым, но огромный американец был выше Брежнева на 20–25 сантиметров. Он также обнял Брежнева, приподняв его при этом от земли. Поскольку отъезд Брежнева передавался «Интервидением» прямо в эфир, советские телезрители были в недоумении, не поняв этой неожиданной выходки Брежнева. Не смог сразу понять ее и комментатор.

В Министерстве иностранных дел Ю. В. Андропов возглавил 4-й европейский отдел, в компетенцию которого входили отношения с Польшей и Чехословакией. В 1953–1954 годах в советских верхах происходила острая борьба за власть и влияние, и это обстоятельство вело к кадровым перестановкам, объяснявшимся часто неделовыми качествами работника, а его принадлежностью к той или иной политической группировке. Одна из таких перестановок привела Андропова в МИД, однако уже через несколько месяцев он был вынужден покинуть свой кабинет на Смоленской площади. Недавнего заведующего отделом направили в посольство СССР в Венгрии на скромную должность советника-посланника. В отсутствие посла такой советник замещает его в качестве «временного поверенного». По одной из версий, удаление Андропова из Москвы было связано с небольшим конфликтом между ним и всесильным тогда Георгием Маленковым. Однако осенью 1954 года влияние Маленкова резко ослабло, а влияние Молотова ненадолго усилилось. Между тем энергичная работа Андропова в посольстве была замечена. В конце 1954 года отношения между советским руководством и венгерскими лидерами стали ухудшаться. Посла Советского Союза в Будапеште Е. Д. Киселева отозвали в Москву. Пост чрезвычайного и полномочного посла СССР в Венгерской Народной Республике занял Юрий Андропов – очень важное повышение статуса в неофициальной советской и партийной иерархии. Для многих наблюдателей уже тогда казалось очевидным, что посольства Советского Союза в странах Восточной Европы являлись не только дипломатическими учреждениями, но и важной частью в структурах власти тех стран, в которых они работали. Посол в странах народной демократии выполнял, таким образом, и некоторые функции наместника и мог не только задавать вопросы, но и давать советы лидерам данной страны. Андропов это понимал, но очень осторожно, хотя и настойчиво пользовался новым влиянием. Расширил он и свои связи. В 1955 году в Будапешт прибыл 30-летний дипломат и юрист Владимир Александрович Крючков, который окончил в 1954 году Высшую дипломатическую школу МИД СССР и несколько месяцев проработал секретарем одного из отделов министерства. В Венгрии Крючков занял пост секретаря советского посольства. Вскоре он стал одним из самых доверенных сотрудников Юрия Андропова.

Венгрия – страна с противоречивой и сложной историей. Еще в XV–XVI веках Венгерское королевство вело тяжелую борьбу с Османской, а затем и с Австрийской империями. В итоге большая часть венгерских земель оказалась в XVI веке под властью австрийско-немецкой династии Габсбургов. Венгры не раз поднимались на борьбу за независимость и почти добились ее в 1848 году. Российский император Николай I пришел на помощь разбитым австрийским войскам, направив за Карпаты 130-тысячную армию. Вся демократическая Европа с восхищением говорила тогда о героях Венгерской революции Людвиге Кошуте и Шандоре Петефи, называя не только Николая I, но и всю Россию «жандармом Европы». Император Франц Иосиф I был вынужден преобразовать Австрийскую империю в «двуединую» монархию Австро-Венгрию, в которой Венгрия имела частичный суверенитет. Но ее королем оставался все тот же Франц Иосиф, умерший в 1916 году в возрасте 86 лет. Поражение в Первой мировой войне привело к крушению империи Габсбургов и распаду Австро-Венгрии. В ноябре 1918 года Венгрия провозгласила независимость, а уже в марте 1919 года здесь победила Советская власть; в молодой республике к власти пришли левые социал-демократы и социалисты. Венгерская Советская республика не продержалась, однако, и полугода. В 1920 году была установлена правая диктатура, возглавляемая контр-адмиралом габсбургского флота Миклошем Хорти. В 1941 году хортистская Венгрия не только поддержала Гитлера, но стала одним из самых верных его союзников. Движение Сопротивления в Венгрии оказалось слабее, чем в других странах порабощенной Европы. Коммунисты не имели здесь сильных подпольных организаций и крупных партизанских отрядов, как это было в Болгарии, Югославии или Словакии. Когда наступавшие на Запад советские армии подошли в 1944 году к границам Венгрии, Хорти попытался заключить с Англией и США сепаратный договор. Германия ответила оккупацией Венгрии, где к власти пришла возглавляемая Ференцем Салаши фашистская организация «Скрещенные стрелы». 76-летний Хорти бежал из страны. Продвижение советских войск по территории Венгрии сопровождалось тяжелыми боями. Только после изгнания гитлеровцев и салашистов в стране было образовано Временное национальное правительство, заключившее с Советским Союзом перемирие. Советские войска и военные комендатуры остались, однако, в Венгрии и после войны.

Первое послевоенное венгерское правительство было создано на коалиционной основе. В него вошли руководители еще малочисленной Коммунистической, а также влиятельной социал-демократической партий. В правительстве были представлены некоторые буржуазные партии и независимая партия мелких сельских хозяев. Эта коалиция продержалась, однако, недолго. Венгрия находилась в зоне прочного советского влияния, что и предопределило быструю, хотя и не всегда естественную эволюцию венгерского общества и руководства. Немалое значение для страны имел и тот простой факт, что сотни тысяч чиновников хортистского режима, офицеров, воевавших на Востоке, помещиков и капиталистов, богатых крестьян и всех тех, кто сотрудничал с гитлеровцами, бежали в 1944–1945 годах на Запад, составив весьма значительную венгерскую эмиграцию.

Во главе Венгерской компартии стоял Матиас (или Матьяш) Ракоши – участник Венгерской революции 1919 года, народный комиссар общественного производства Венгерской Советской республики. В 1921–1924 годах он являлся одним из секретарей Коминтерна и лидером подпольной КПВ. В 1925 году Ракоши был арестован и 15 лет находился в тюрьме. Только в 1940 году Советский Союз смог добиться освобождения Ракоши, который возглавил заграничное Бюро ЦК КПВ. Именно Ракоши был избран в 1945 году генеральным секретарем ЦК КПВ. Его ближайшим соратником стал Эрне Гере.

Венгерская компартия быстро расширяла свое влияние и численность и уже в 1947 году фактически взяла под свой контроль и правительство, и парламент страны. После объединения коммунистов с левым крылом венгерской социал-демократии название партии было изменено, и вместо КПВ появилась ВПТ – Венгерская партия трудящихся. В ее руководстве не было полного единства не только между недавними социал-демократами и коммунистами. Влиятельной группой в партии были недавние лидеры венгерского Сопротивления, возглавляемые Ласло Райком. Другая часть руководства во главе с Имре Надем работала в Коминтерне и вернулась в страну после многолетней эмиграции. Одним из заместителей Ракоши, а также секретарем Будапештского горкома партии стал в конце 1940-х годов Янош Кадар. Ситуацию в партии осложнил и острый конфликт между Сталиным и Тито. Значительная часть руководителей ВПТ поддерживала деловые и дружеские связи с руководством Югославской компартии, которое было объявлено Сталиным «бандой фашистских провокаторов, шпионов и убийц». К тому же немало коммунистов не одобряло диктаторских методов, которыми управляли страной и партией М. Ракоши и Э. Гере. На критику и недовольство режим Ракоши ответил репрессиями. Сотни коммунистов были арестованы. Райк был казнен после фальсифицированного судебного процесса. В тюрьме оказался в 1951 году и Янош Кадар.

В 1955 году внутренняя борьба в руководстве ВПТ вновь обострилась. Попытки Имре Надя провести в стране умеренные политические и экономические реформы и раздвинуть рамки независимости страны были поддержаны большей частью общества, но не партийной верхушкой. Ракоши сумел убедить Хрущева в том, что Надь проводит «ревизионистский курс» и поощряет национализм. Между тем растущая популярность, по мнению Хегедюша, сделала Имре Надя слишком беспечным и пассивным. В результате он не только потерял пост Председателя Совета министров Венгрии, но и был в декабре 1955 года исключен из рядов ВПТ. Андропов не был согласен с таким решением. Сообщая в Москву о событиях в Венгрии, советский посол оценивал исключение И. Надя из партии как большую ошибку. Руководство ВПТ теряло контроль за деятельностью Имре Надя и его окружения. В Москве, однако, события в Венгрии не вызвали большой тревоги, отчасти потому, что премьером страны стал Андраш Хегедюш, о котором в донесениях Андропова содержались всегда только положительные отзывы.

В 1991 и 1992 годах в России были рассекречены не только многочисленные материалы из бывшего архива ЦК КПСС, но и многие архивы МИД СССР. Историки получили возможность ознакомиться с большим массивом документов по советско-венгерским отношениям 1950-х годов. Уже в ходе заседаний Конституционного Суда РФ по делу о судьбе КПСС были обнародованы закрытые ранее материалы о советском вторжении в Венгрию в 1956 году. Немало таких документов Б. Ельцин передал венгерской стороне во время своего визита в Будапешт в ноябре 1992 года. На шифрограммах – самых важных документах внутренней дипломатической переписки – стоит подпись Андропова. На многих справках и пояснительных материалах – подпись секретаря посольства В. А. Крючкова. Часть этих документов была в 1991–1996 годах опубликована в российской печати

[103]

.

Как можно судить из донесений посольства, популярность Имре Надя после его смещения с поста премьера и исключения из партии не уменьшилась, а возросла. Возрастала популярность и Яноша Кадара, который был восстановлен в рядах партии, но занимал в 1955 году скромный пост секретаря одного из райкомов партии. Напротив, авторитет М. Ракоши продолжал падать даже среди высших кругов ВПТ. Настоящим крушением для Ракоши стал XX съезд КПСС в Москве и секретный доклад Н. С. Хрущева «О культе личности Сталина и его последствиях» на последнем закрытом заседании съезда. Руководители коммунистических партий, присутствовавшие на съезде КПСС, включая Ракоши, смогли ознакомиться с текстом секретного доклада еще в Москве, на другой день после закрытия съезда. В середине марта его начали зачитывать на партийных собраниях в Советском Союзе. В Венгрии с текстом доклада Хрущева ознакомились сначала члены ЦК, а затем и партийный актив ВПТ. Однако слухи о докладе будоражили все общество. Уже реабилитация Бела Куна и группы венгерских коммунистов, погибших в СССР в конце 1930-х годов, стала серьезной политической проблемой для Ракоши. В конце марта 1956 года, выступая на партийном активе в городе Эгере, Ракоши сообщил о предстоящей реабилитации Ласло Райка и его товарищей. Началось освобождение венгерских коммунистов, которые находились в советских тюрьмах, главным образом во Владимирской тюрьме. Приходилось освобождать политзаключенных и из венгерских тюрем. Их возвращение к общественной деятельности усиливало брожение в обществе. Ракоши попытался направить общественное недовольство в сторону венгерских и советских органов безопасности и внутренних дел. Он объявил, что не только Л. Берия, но и венгерский генерал Габор Петер, возглавлявший венгерскую службу безопасности, являлся «агентом империализма». Однако для многих было очевидно, что именно Ракоши стал инициатором политических репрессий в стране в 1948–1953 годах. Как свидетельствует В. А. Крючков, «Ракоши чувствовал надвигающуюся опасность, судорожно искал выход, пытался советоваться с Москвой, но, разумеется, никаких вразумительных ответов не получил, кроме призывов “действовать по обстановке”. Ракоши неоднократно обращался за помощью к нашему послу в Будапеште Ю. В. Андропову, интересовался его личным мнением, просил выяснить позиции Москвы по некоторым вопросам, но все было тщетно. Андропов сам ломал голову над тем, что же все-таки происходит в Москве, поскольку никаких четких ориентировок не получал. А тем временем опасные для венгерского руководства слухи стали обретать еще более драматическую окраску, продолжая все сильнее будоражить общество»

Наибольшую активность проявляла гуманитарная интеллигенция Венгрии, особенно писатели. На партийном собрании в Союзе писателей в апреле критика в адрес Ракоши звучала открыто и прямо, а один из молодых литераторов назвал Ракоши «Иудой». Кампанию против Ракоши в ясной для всех форме вела и газета Союза писателей «Иродалми Уйшаг». Некоторые из писателей были исключены из партии, но это только подливало масла в огонь. Центром общественно-политических дискуссий и недовольства стал кружок, или «клуб Петефи», организованный с одобрения ЦК партии еще в 1955 году будапештским Союзом трудовой молодежи. На заседания клуба приходили сначала сотни, а потом тысячи человек, дискуссии продолжались по 4, 6, 8 часов. Огромное впечатление на венгерское общество произвели выступления в «клубе Петефи» вдовы Ласло Райка Юлии и известного философа Дьердя Лукача, он говорил уже не только о культе Сталина, но о феномене сталинизма.

Положение выходило из-под контроля. Ракоши метался. С его одобрения к руководству партии начал выдвигаться Янош Кадар. Выступая на будапештском партийном активе 19 мая, Ракоши был вынужден признать свою вину не только в культе личности, но и в недостаточном контроле за органами безопасности, что сделало возможными серьезные нарушения законности. Юрий Андропов с тревогой наблюдал за ходом событий в Венгрии, почти ежедневно направляя шифрограммы в Москву. В одном из донесений в ЦК КПСС Андропов писал, что меры Ракоши по расширению состава Политбюро и особенно выдвижение Яноша Кадара представляют уступку «правым и демагогическим элементам» в расчете на ослабление критики с их стороны. Посол СССР советовал Центру высказать венгерской стороне опасения в связи с этими кадровыми решениями

Ситуация в венгерском обществе продолжала обостряться, однако руководство ВПТ демонстрировало странную самоуверенность и беспечность. После беседы, которая состоялась 28 августа между Э. Гере и Андроповым, советский посол докладывал в Москву: «По мнению т. Гере, дела в стране идут пока нормально»

[112]

. Сам Андропов не разделял этого мнения. Еще в конце июля он писал в одном из своих донесений: «Гере не пользуется должной популярностью среди широких партийных масс, сухость в обращении с людьми заставляет многих работников сдержанно принимать его кандидатуру»

[113]

. Андропова поразил тот факт, что 30 августа Э. Гере ушел в отпуск и отправился отдыхать в Советский Союз, где находился почти полтора месяца. Вернувшись в Будапешт, Гере обнаружил, что ни он, ни другие члены руководства ВПТ не контролируют ситуацию в стране. Советское посольство докладывало в Москву в середине октября, что ситуация в Венгрии ухудшается и что «наши друзья» не сумели после июльского пленума принять серьезные меры для улучшения положения в стране. Э. Гере, вернувшись после полуторамесячного отдыха в СССР, сказал советскому послу, что политическая обстановка в Венгрии во время его отсутствия резко ухудшилась и речь идет об очень серьезных проблемах не только в партии, но и в стране в целом

[114]

. На многих партийных собраниях все громче звучало требование вернуть к руководству партией и страной Имре Надя. С ним начали вести переговоры, убеждая его признать хотя бы некоторые из своих ошибок. Гере и Кадар готовы были разделить власть с Имре Надем, но они не хотели, чтобы этот шаг выглядел как капитуляция. Однако И. Надь отказался признавать свои ошибки, предлагая провести в партии широкую дискуссию. Но для дискуссий уже не оставалось времени. Андропов также считал невозможным принять условия И. Надя. Он с озабоченностью сообщал в Москву, что уступки Имре Надю могут повлечь за собой усиление «правых настроений» и фракционных тенденций в партии.

6 октября в Будапеште с разрешения властей состоялось перезахоронение останков Ласло Райка и его товарищей. Их официальная реабилитация была объявлена еще летом. Несмотря на осеннюю непогоду, десятки тысяч венгров приняли участие в этой торжественно-траурной церемонии. 13 октября состоялось торжественное перезахоронение семи венгерских генералов, казненных в 1950 году. В церемонии приняли участие тысячи солдат и офицеров венгерской Народной армии. Массовые шествия на улицах Будапешта 6 и 13 октября проходили под лозунгами обновления социализма. Было, однако, очевидно, что речь идет об открытом противостоянии народа и власти. Посольство СССР в Будапеште, и Андропов в частности, получало и передавало в Москву огромное количество противоречивой информации. Анализировать и оценивать события в стране было крайне трудно. Оппозиция в Венгрии не имела единой организационной или идеологической базы, в ней причудливо сплелись самые разные, порой противоположные по своим целям движения. Всех объединяло лишь недовольство политикой и режимом, существовавшим в стране в 1948–1956 годах. У движения не имелось и ясно обозначивших свои позиции лидеров. Имре Надь был вовлечен в движение, но не контролировал его. Иногда открыто, но чаще всего тайно в Венгрии проводили работу многочисленные и сильные эмигрантские организации, штаб-квартиры которых располагались по преимуществу в соседней Австрии. Но и они не имели ни общего центра, ни общих целей. Имело место и вмешательство западных стран, идеологических и разведывательных центров, что порождало среди части советских лидеров примитивный взгляд на события в Венгрии как результат «заговора» сил империализма и реакции.

Развитие событий в октябре 1956 года шло по большей части стихийно, и это делало почти невозможными ни точный анализ, ни прогноз. В оппозиционном движении в Венгрии были очень сильны группы, выступавшие за обновление социализма, хотя степень и характер этого обновления разные люди понимали по-разному. Однако все более сильным становилось и влияние радикального национализма, антисоциализма и антикоммунизма. В этих условиях Андропова больше всего беспокоила растущая дезинтеграция руководства ВПТ, граничащая с расколом партии. Посол СССР обращал внимание Центра на то, что ВПТ утратила контроль за обстановкой. Андропов писал в одном из донесений, что «друзья так слабо держат власть, что при любом сильном толчке они ее потеряют, и судьба социализма в Венгрии будет решаться на улице».

Углубление кризиса в Венгрии вызывало огромное беспокойство и в Москве. С 20 октября в Кремле почти непрерывно заседал Президиум ЦК КПСС. Шли консультации с руководством Компартии Китая, а также с лидерами ГДР, Румынии, Чехословакии и Болгарии. Не имелось ни единой, ни ясной точки зрения. Не только Хрущев, но и большая часть руководителей КПСС склонялись в эти дни не к военному, а к мирному разрешению кризиса. Хрущев говорил о необходимости более равноправных отношений между СССР и странами народной демократии, о недопустимости вмешательства в дела «друзей». Были подняты вопросы о выводе части советских войск из стран Варшавского Договора, о сокращении числа советских советников в государственном аппарате этих стран, в частности в армии, в КГБ и МВД. Однако лишь В. Гомулка, только что возглавивший ПОРП, поддерживал эти предложения. Другие лидеры социалистических стран придерживались более жестких позиций. Вальтер Ульбрихт, Тодор Живков и Антонин Новотный прибыли в Москву самолично. Эти люди боялись сокращения советского присутствия в своих странах. Они были не готовы взять на себя большую, чем прежде, ответственность за ситуацию. Советское военное вмешательство в Венгрии, а если надо – и в Польше, казалось им не только возможным, но и предпочтительным способом решения кризиса. 22 или 23 октября в Москву прибыл из Пекина Лю Шаоци.

События в Польше, которые привели здесь к отставке первого секретаря ЦК ПОРП Эдварда Охаба и к избранию на этот пост Владислава Гомулки, лишь недавно освобожденного из тюрьмы, всколыхнули венгерскую общественность. Молодежные организации призвали студентов Будапешта принять участие в демонстрации в знак солидарности и поддержки польских товарищей. О подробностях польских событий венгерские граждане узнавали не из газет, а из передач радиостанции «Свободная Европа», которая почти круглые сутки вела вещание на венгерском языке. С утра 23 октября на улицы города вышли десятки тысяч молодых людей. К ним присоединялись большие группы рабочих, служащих, интеллигенции. К середине дня число демонстрантов достигало уже 200 тысяч человек. Лидеры ВПТ, только что вернувшиеся из Югославии, были в растерянности. Министерство внутренних дел сначала объявило о запрещении демонстрации, но затем разрешило ее. Лозунги демонстрантов казались сверхрадикальными. Демонстранты требовали провозглашения национальной независимости, демократизации страны, удаления всех «ракошистов» и наказания лиц, ответственных за репрессии. Раздавались требования немедленного съезда партии, назначения Имре Надя премьер-министром, вывода советских войск из Венгрии, разрушения памятника Сталину. Андропов, наблюдавший за демонстрацией из окон посольства и из посольской машины, был потрясен. Ничего подобного он никогда не видел. Попытки полиции вмешаться в ход бурного шествия привели к столкновению населения и сил правопорядка. Характер демонстрации стал меняться, звучали все более радикальные требования. К вечеру тысячи молодых людей устремились к площади Героев, чтобы сбросить с пьедестала огромную бронзовую статую Сталина. Обмотав шею статуи стальными тросами, прикрепленными к лебедкам, грузовикам и автокранам, сотни людей не смогли, однако, свалить бронзового Сталина. Из соседнего предприятия прибежали сварщики и начали разрезать бронзу. Пламя врезалось в колени статуи и через несколько минут ее удалось сбросить вниз. Грузовики оттащили поверженного тирана к другой площади, где статую еще и обезглавили. На мраморном пьедестале остались стоять лишь огромные бронзовые сапоги. Фотография этих сапог, а также отрезанной головы статуи Сталина обошли на следующий день мировую прессу. В этот же вечер в разных частях города зазвучали выстрелы, началось восстание. Ничего не смог сделать Имре Надь, который обратился к молодежи на большом митинге перед парламентом. Среди демонстрантов шла раздача оружия, группы восставших захватили радиостанцию, ряд военных и промышленных объектов.

В полночь по венгерскому времени механизированные соединения Особого корпуса начали движение на Будапешт. Началась операция, которой было присвоено кодовое наименование «Компас». Из мест постоянной дислокации танкам и бронетранспортерам предстояло пройти от 75 до 120 километров. Рано утром 24 октября советские танки с разных сторон вступили в город. Я не буду излагать здесь подробности боевых действий Особого корпуса 24–26 октября. Советские войска смогли взять под охрану все важнейшие объекты города: здания ЦК ВПТ, парламента, горсовета, горкома партии, госбанка, почтамта, вокзалы и мосты через Дунай. Удалось отбить у повстанцев несколько зданий. В разных местах города шли небольшие бои и перестрелки. Войска несли потери, несколько танков подбито. Город заполнен людьми, отрядами повстанцев, в разных местах шли митинги и манифестации. В ряде районов города по манифестантам открывался огонь с крыш. Венгерская армия бездействовала, часть солдат и офицеров перешла на сторону восставших. Начала распадаться и Венгерская партия трудящихся.

Утром 24 октября в Венгрию прибыли Микоян и Суслов. Вместе с ними были Председатель КГБ генерал И. Серов и генерал армии М. Малинин. Из штаба Особого корпуса вся эта группа в колонне танков и БТР направилась в Будапешт. После бесед с Гере, Надем, Кадаром, с советскими военачальниками и с Андроповым Суслов и Микоян сделали странный вывод о том, что военные и политики в Будапеште преувеличивают сложность обстановки, преувеличивают силы повстанцев и преуменьшают собственные возможности. В донесении в Москву говорилось, что «все очаги повстанцев подавлены, идет ликвидация самого главного очага на радиостанции, где сосредоточено около 4 тысяч человек»

[117]

. Предполагалось, что в ночь на 25 октября советские войска займут здание Радио. В Будапеште было объявлено чрезвычайное положение и введен комендантский час. Жителям запрещалось выходить на улицы до 7 часов утра, проводить митинги и демонстрации. Восставшим предлагалось немедленно прекратить вооруженную борьбу и сложить оружие. Было объявлено о создании военно-полевых судов. С обращением к народу выступил Янош Кадар. Однако повстанцы, число которых, по оценкам военных, достигало 3–4 тысяч, не подчинились этим распоряжениям. Из тюрем в ночь на 25 октября были выпущены заключенные, через австрийскую границу, не встречая сопротивления венгерских пограничников, в страну хлынули группы эмигрантов. Многие из них были вооружены. Полиция и военные части в Будапеште бездействовали. Хотя советские войска получили в эту ночь пополнение, сил было недостаточно. Изменилось и поведение Имре Надя. Он отменил 25 октября комендантский час и запрещение на демонстрации. Начав формирование правительства, он пригласил в его состав несколько политиков из бывшей партии мелких сельских хозяев. Суслов и Микоян не возражали. Был, наконец, смещен с поста Первого секретаря ЦК ВПТ Э. Гере. На его место назначили Я. Кадара. Через день Гере покинул Венгрию. Он смог, однако, возвратиться в Будапешт в 1960 году и жил в Венгрии до смерти в 1988 году.

26 и 27 октября в Будапеште сохранялось неустойчивое равновесие. Подготовленные ранее операции по ликвидации главных узлов сопротивления повстанцев были отменены венгерской стороной. Силы вооруженной оппозиции непрерывно росли. Увеличилась и численность советских войск, но их было недостаточно для контроля над ситуацией в двухмиллионном городе. Под давлением оппозиции Имре Надь сделал решительный поворот к сближению с повстанцами. Выступая по радио, он заявил: «Правительство осуждает взгляды, в соответствии с которыми нынешнее грандиозное народное движение рассматривается как контрреволюция… Это движение поставило своей целью обеспечить нашу национальную независимость, самостоятельность и суверенитет, развернув процесс демократизации нашей общественной, экономической и политической жизни, поскольку только это может быть основой социализма в нашей стране». Поясняя свою позицию и логику решения на большом заседании ЦК ВПТ 27–28 октября, И. Надь говорил: «Если движение, опирающееся на широкую базу, мы будем считать контрреволюцией, то не останется другой возможности, как подавить его с помощью оружия, танков и артиллерии… Это трагедия… Это не наш путь… Нужно встать во главе тех огромных, мощных народных сил, которые пришли в движение»

Этот разговор с Андроповым происходил, как можно судить, утром 29 октября. После выступления Имре Надя советские части получили приказ прекратить огонь. Но уже утром 30 октября новое правительство Имре Надя официально потребовало немедленного вывода советских войск из Будапешта. Исчезала, таким образом, какая-либо юридическая база для их пребывания в столице Венгрии. Я не буду говорить здесь о том, как обсуждалось требование Имре Надя в Москве. Против вывода войск решительно возражал Г. Жуков, а также Суслов, который находился в Будапеште. Но Микоян, по свидетельству Хрущева, считал необходимым вывести советские войска, угрожая даже своей отставкой

Вывод войск начался в ночь на 31 октября. К концу дня почти все советские подразделения покинули столицу Венгрии и сосредоточились в 15–20 километрах от города. Штаб Особого корпуса разместился на одном из советских военных аэродромов в Текеле.

Еще 31 октября Суслов и Микоян были вызваны и вылетели в Москву. Суслов был настроен в пользу военного вмешательства, Микоян решительно возражал. В Будапеште на своем посту продолжал оставаться Андропов, поддерживая связь со всеми участниками событий. В Венгрию быстро вводились войска из Прикарпатского, Одесского и других военных округов. Началась подготовка крупномасштабной военной операции, которая получила кодовое наименование «Вихрь». Командование было поручено маршалу И. С. Коневу. Конев в это время являлся главнокомандующим Объединенными вооруженными силами государств – участников Варшавского Договора. Прибыв немедленно в Венгрию, маршал Конев расположил свою ставку в г. Сольнок, недалеко от Будапешта. На венгерские аэродромы вокруг Будапешта и по всей стране высаживались подразделения советских воздушно-десантных поиск, немедленно захватывавших эти аэродромы. Будапешт отрезан от провинции, граница Венгрии с Австрией взята под контроль.

Имре Надь не знал деталей военных приготовлений, но знал о быстром наращивании советских военных сил. 1 ноября Надь вызвал посла СССР Андропова на заседание узкого состава правительства и потребовал объяснений. Андропов пытался объяснить появление новых войск в Венгрии и захват венгерских аэродромов необходимостью спокойно эвакуировать из страны советские части в условиях восстания. Разумеется, это не могло звучать убедительно. Имре Надь не только вручил Андропову ноту протеста. С согласия членов правительства и руководства партий, входящих в новую коалицию, Имре Надь объявил о выходе Венгрии из Варшавского Договора и принятии статуса нейтрального государства. Правительство Надя обратилось в ООН с просьбой о помощи и защите своего нейтралитета. Янош Кадар не возражал, как и новое руководство ВСРП, но у него уже имелись иные планы и иные решения. В тот же день 1 ноября Янош Кадар и небольшая группа его сторонников покинули резиденцию венгерского правительства и приехали в советское посольство, которое тщательно охранялось. После коротких бесед Я. Кадару предоставили несколько бронетранспортеров и охрану, чтобы он мог тайно покинуть Будапешт. Поздно вечером в тот же день Янош Кадар в сопровождении двух своих сотрудников и одного сотрудника посольства прибыл в штаб Особого корпуса в Текель. Отсюда они перебрались в г. Сольнок в штаб маршала Конева и на военном самолете были отправлены в Москву. Здесь их встретил Н. С. Хрущев и группа советских лидеров. Из Москвы Я. Кадар прилетел в Ужгород, где был создан с помощью венгерских и советских спецслужб временный венгерский центр. 3 ноября 1956 года по радио было объявлено, что Янош Кадар, Ференц Мюнних, Антал Апро и Иштван Кошша вышли из состава правительства Имре Надя и создали новое венгерское революционное рабоче-крестьянское правительство. В воззваниях этого правительства, которые одно за другим передавались по радио, события в стране характеризовались как контрреволюция. «Новое правительство не может безучастно смотреть, как под прикрытием демократии контрреволюционеры и террористы зверски убивают наших лучших братьев, рабочих и крестьян и держат в страхе мирных граждан страны… Поэтому революционное рабоче-крестьянское правительство в интересах народа, рабочего класса, родины обратилось с просьбой к командованию советских войск, чтобы оно помогло разбить черные силы реакции и контрреволюции и возродить народный социалистический строй, восстановить порядок и спокойствие».

И. Надь оказался в изоляции. Ни ООН, ни западные страны не откликнулись на призыв о помощи. Отряды повстанцев увеличивались незначительно. В стране и в столице было много людей, которые готовы были поддержать Яноша Кадара и его новое правительство. Очень многие выжидали и не хотели вмешиваться в события ни на той, ни на другой стороне. Из числа офицеров Венгерской армии, перешедших на сторону восставших, выделялся своей активностью 40-летний Пал Мелетер, недавний командир корпуса. Имре Надь назначил генерал-майора Мелетера министром обороны Венгрии. Надь отправил телеграмму в Москву с просьбой назначить место и время для переговоров. 2 ноября Надь снова пригласил к себе Андропова. Было видно, что советский посол провел бессонную ночь. Он не был даже выбрит, одежда помята. И. Надь потребовал объяснений по поводу исчезновения двух министров – Кадара и Мюнниха. Надь сам распорядился дать Мюнниху машину для поездки в посольство. Кто-то видел, как Мюнних пересаживался недалеко от посольства в советский бронетранспортер. Посольство, заявил Надь, занимается «плохими делами», и это может создать о посольстве «плохое впечатление». Но Андропов отклонил все претензии Надя. К тому же ему трудно было следить за событиями, которые происходили за пределами Будапешта. В то время, когда Андропов встречался с И. Надем в его резиденции, Хрущев, Молотов и Маленков вели переговоры с польскими лидерами на польско-советской границе в Бресте. Поляки далеко не во всем соглашались с Хрущевым, но они признавали, что в Венгрии берет верх контрреволюция и что другого выхода у СССР нет. Маленков и Хрущев вылетели из Бреста в Бухарест, а затем и на остров Бриони для встречи с Тито. Об этих секретных встречах не сообщалось в печати, посольство СССР в Венгрии сообщений также не получало.

В штабе И. Конева шла ускоренная подготовка к военной операции. Было известно, что в поспешно созданной в Будапеште «национальной гвардии» было более 10 тысяч человек. Существовали и разного рода «независимые» вооруженные группы и отряды. В Будапеште находились и части Венгерской армии, численность которых составляла не менее 50 тысяч человек, но далеко не все эти части собирались сражаться против советских войск. Министерство обороны Венгрии пыталось создать вокруг столицы оборонительный пояс, но времени и сил для этого было слишком мало. У повстанцев имелось всего лишь 100 танков и несколько сот зенитных орудий. Конев распоряжался уже тысячами танков. Если 24 октября в Будапешт вступили войска общей численностью всего 6 тысяч человек, то теперь на подступах к столице Венгрии находились 60 тысяч человек. Тем не менее, Москва согласилась на переговоры, которые начались утром 3 ноября сначала в Будапеште, потом в Текеле. С советской стороны переговоры вел генерал армии М. С. Малинин. Пал Мелетер возглавлял венгерскую делегацию, куда входили начальник генштаба Венгерской армии Иштван Ковач и другие офицеры. Речь шла о выводе советских войск из Венгрии. Вечером 3 ноября после окончания бесед Хрущева с Тито все было решено окончательно. В помещение, где шли переговоры с венгерскими военными, явился Председатель КГБ СССР Иван Серов с группой чекистов. Они объявили венгерскую делегацию арестованной. Венгерские офицеры были потрясены, но держались с достоинством. Их разместили в различных комнатах в здании воинской гауптвахты. О психологическом состоянии тех дней свидетельствует тот факт, что венгерские военные руководители, допрошенные в ночь на 4 ноября, ничего не скрывали. Все, что они говорили о составе и дислокации венгерских войск в Будапеште, впоследствии подтвердилось

По приказу № 1, который был подписан маршалом Коневым и прочитан в ночь с 3 на 4 ноября всем участникам операции «Вихрь», советские войска начали движение к Будапешту в 6 часов утра 4 ноября с разных направлений, и в 7 часов утра они уже ворвались в город. Имре Надь объявил по радио, что «правительство находится на своем месте», но тут же покинул здание парламента и укрылся вместе с группой министров в югославском посольстве. Кардинал Миндсенти, который активно призывал венгров выступить против Советского Союза, скрывался в посольстве США. Командование повстанцами принял на себя генерал Бела Кирай.

Весной 1957 года Юрий Андропов вернулся в Москву. Его деятельность в Венгрии оценивалась положительно не только Дмитрием Шепиловым, который осенью 1956 года занимал пост министра иностранных дел СССР, а с февраля 1957 года снова стал секретарем ЦК КПСС. Работой Андропова был доволен и Н. С. Хрущев, который именно весной 1957 года начал проводить крупнейшую реорганизацию как всей системы государственного управления, так и аппарата ЦК КПСС. В стране ликвидировались промышленные министерства и создавались региональные совнархозы. Одновременно в ЦК КПСС образовывались новые отделы по отраслям народного хозяйства, некоторые из прежних отделов разукрупнялись. Так, например, вместо одного отдела по связям с коммунистическими партиями, во главе которого стоял член ЦК КПСС Борис Николаевич Пономарев, было решено образовать два отдела: один по связям с коммунистическими партиями капиталистических стран и стран «третьего мира», другой по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Именно Андропова назначили заведующим вторым отделом, который должен был поддерживать отношения с руководством коммунистических и рабочих партий стран Восточной Европы, а также с Китайской коммунистической партией, с компартиями Северной Кореи, Северного Вьетнама, Лаоса и Камбоджи, а после 1959 года и с Коммунистической партией Кубы. Решение общих проблем, связанных с коммунистическим движением в мире, контролировал тогда член Президиума и Секретариата ЦК М. А. Суслов.

В ряде очерков об Андропове приходилось читать, что именно Суслов покровительствовал и поддерживал в 1957 году Андропова. Старейший работник идеологического аппарата ЦК КПСС И. С. Черноуцан утверждал, однако, обратное. Я упоминал выше о конфликте между Маленковым и Андроповым. По свидетельству Черноуцана, конфликт был связан в первую очередь с интригами Суслова, который и после возвращения из Прибалтики, где он возглавлял Бюро ЦК по Литве, внимательно наблюдал за происходящими там процессами и особенно за тем, что происходило в Литве. Черноуцан утверждал, что вскоре после смерти Сталина по наущению Суслова в Вильнюс была направлена комиссия под руководством Черноуцана и Андропова. Она должна была собрать компрометирующие материалы на первого секретаря ЦК КПСС Литвы А. Ю. Снечкуса и подготовить вопрос о его снятии. Однако, изучив деятельность республиканской партийной организации, комиссия оценила ее положительно.

«– Вас зачем туда посылали? – по сусловской подсказке топал ногами Маленков.

– Для того, чтобы мы объективно разобрались в делах республики, – отвечал Черноуцан.

– Не занимайтесь демагогией.

Роль Андропова в решении проблем международной политики возросла после XXII съезда КПСС, на котором его избрали членом ЦК. Ю. В. Андропов и его отдел принимали активное участие и в подготовке основных документов этого съезда. В начале 1962 года Андропов стал также секретарем ЦК. Предлагая Пленуму ЦК его кандидатуру, Хрущев заметил: «Что касается Андропова, то он, по существу, давно выполняет функции секретаря ЦК. Так что, видимо, нужно лишь оформить это положение».

В этой роли Ю. Андропов мог значительно расширить аппарат своего отдела, пополнив его рядом аналитических и консультативных подразделений. Еще в 1959 году он пригласил В. А. Крючкова, с которым уже работал в Венгрии. Крючков занял здесь вначале пост референта в секторе по Венгрии и Румынии, в 1962 году – помощника секретаря ЦК КПСС. Важным нововведением стало приглашение в аппарат отдела значительного числа молодых интеллектуалов: философов, китаистов, экономистов, юристов, политологов. Именно в отделе, руководимом Андроповым, начинали свою партийно-аппаратную карьеру в качестве советников и консультантов такие известные позднее ученые, публицисты и дипломаты, как Г. Арбатов, А. Бовин, Г. Шахназаров, Ф. Бурлацкий, Л. Делюсин, Ф. Петренко, О. Богомолов, Г. Герасимов и др. Аналогичную группу консультантов стал создавать и Борис Пономарев, а также секретарь ЦК КПСС и председатель Идеологической комиссии при ЦК партии Леонид Ильичев. Здесь работали в качестве консультантов Ю. Красин, Ю. Карякин, И. Черноуцан и др. Как правило, эти люди продолжали и свою научно-публицистическую деятельность, поддерживая друг с другом не только формальные связи. Многие из них опубликовали в 1990-е годы мемуары, где немало страниц посвящено их общению с Андроповым.

«Вот как состоялось наше знакомство, – писал Георгий Шахназаров. – Когда меня пригласили в большой светлый кабинет с окнами на Старую площадь, Юрий Владимирович вышел из-за стола, поздоровался и предложил сесть лицом к лицу в кресла. Его большие голубые глаза светились дружелюбием. В крупной, чуть полноватой фигуре ощущалась своеобразная “медвежья” элегантность… Он расспросил меня о работе журнала “Проблемы мира и социализма”, поинтересовался семейными обстоятельствами, проявил заботу об устройстве быта и одобрительно отозвался о последней моей статье. Затем переменил тему, заговорил о том, что происходит у нас в искусстве, проявив неплохое знание предмета.

– Знаешь, – сказал Андропов (у него, как и у М. С. Горбачева, была манера почти сразу же переходить со всеми на ты), – я стараюсь просматривать “Октябрь”, “Знамя”, другие журналы, но все же главную пищу для ума нахожу в “Новом мире”, он мне близок.

Поскольку наши вкусы совпали, мы с энтузиазмом продолжали развивать эту тему, обсуждая последние журнальные публикации… Мы живо беседовали, пока нас не прервал грозный телефонный звонок. Я говорю грозный, потому что он исходил из большого белого аппарата с гербом, который соединял секретаря ЦК непосредственно с “небесной канцелярией”, то есть с Н. С. Хрущевым. И я стал свидетелем поразительного перевоплощения, какое, скажу честно, почти не доводилось наблюдать на сцене. Буквально на моих глазах этот живой, яркий, интересный человек преобразился в солдата, готового выполнять любой приказ командира. В голосе появились нотки покорности и послушания. Впрочем, подобные метаморфозы мне пришлось наблюдать позднее много раз. В Андропове непостижимым образом уживались два разных человека – русский интеллигент в нормальном значении этого понятия и чиновник, видящий жизненное предназначение в служении партии. Я подчеркиваю: не делу коммунизма, не отвлеченным понятиям о благе народа, страны, государства, а именно партии как организации самодостаточной, не требующей для своего оправдания каких-то иных, более возвышенных целей»

Как профессиональный политик Андропов не мог не думать об укреплении и расширении своего влияния и власти, и он несомненно просчитывал свои шаги на этом полном неожиданностей и опасностей пути. В окружении Андропова были убеждены, что именно их шеф сможет со временем возглавить все идеологические службы ЦК КПСС; Михаил Суслов уже в середине 1960-х годов казался человеком больным, а временами немощным и недолговечным. Однако вряд ли Андропов когда-либо предполагал, что он будет вынужден возглавить столь специфическое учреждение, как КГБ. Еще труднее было предположить, что именно Андропов окажется наиболее эффективным руководителем этой организации после Ф. Дзержинского и проработает на Лубянке ровно 15 лет. Тот факт, что Андропов стал одним из «семи вождей» СССР и КПСС, придает дополнительный интерес описанию и анализу его работы в КГБ. Судьба предшественников Андропова, занимавших ранее его новый большой кабинет с окнами, выходящими на Лубянскую площадь: Менжинского, Ягоды, Ежова, Берии, Серова, Шелепина, Семичастного, не внушала большого оптимизма. Однако для Андропова именно работа в КГБ создала наилучшие возможности выдвижения. Это определялось общей обстановкой в стране, составом ее лидеров и личными качествами самого Андропова.

Деятельность КГБ была секретной, и все документы, которые писал или подписывал на новом посту Ю. Андропов, имели гриф «Совершенно секретно». Многие из документов КГБ были позднее уничтожены; так поступают в критической ситуации все спецслужбы мира. Некоторые дела вообще не фиксировались. Это была военная организация, в которой принято выполнять не только письменные приказы. Тем не менее сегодня в распоряжении историков имеются тысячи материалов из архива ЦК КПСС и КГБ, на которых стоит подпись или виза Андропова. Как один из экспертов Конституционного Суда по «делу КПСС» в 1992 году я имел возможность знакомиться со многими из них. В последние годы изданы или готовятся к печати несколько тематических сборников документов КГБ и ЦК КПСС. Поэтому кроме проблем поиска дополнительных документов и свидетельств передо мной стояла и проблема отбора материалов, наиболее важных для понимания личности и политической биографии Ю. В. Андропова.

Деятельность КГБ являлась особым и часто кривым зеркалом, отражающим историю, достижения и болезни советского общества. Как диссидент и автор книг по истории сталинизма я давно начал знакомиться в теории и на практике с работой КГБ. Это особая тема, и я хорошо понимаю, что у других людей может быть иная точка зрения на те эпизоды из политической биографии Андропова, которые будут изложены ниже.

В середине мая 1967 года на одном из заседаний Политбюро ЦК КПСС было принято решение о смещении Владимира Семичастного с поста Председателя Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР. Официально объявлялось, что Семичастный «переходит на новую работу». И действительно, вскоре его назначили одним из заместителей председателя Совета министров Украинской ССР Владимира Щербицкого, у которого и без того уже имелось несколько заместителей, в том числе двое «первых». Неофициально по партийным организациям была распространена информация о смещении Семичастного в связи с побегом на Запад дочери Сталина Светланы Аллилуевой, а также с серией крупных провалов советской разведки в Западной Европе и «за раздувание мелких дел». Вопрос о судьбе Семичастного обсуждался в самом узком кругу незадолго до заседания Политбюро, и для многих участников заседания, включая самого Семичастного, это оказалось полной неожиданностью. Бывший член Политбюро и первый секретарь ЦК КП Украины Петр Шелест писал в своих воспоминаниях: «Я приехал в Москву на заседание Политбюро. На повестке дня много сложных и важных вопросов… В кратком промежутке Брежнев вынул из нагрудного кармана какую-то бумажку, посмотрел и сказал: “Позовите Семичастного”. В зал заседания вошел В. Семичастный, чувствовалось, что он не знал, по какому вопросу его пригласили на заседание Политбюро, смотрел на нас с каким-то недоумением, даже казался растерянным… Брежнев объявляет: “Теперь нам надо обсудить вопрос о Семичастном”. “А что обсуждать?” – подал реплику Семичастный. Последовал ответ Брежнева: “Есть предложение освободить вас от должности Председателя КГБ в связи с переходом на другую работу”. Семичастный подал голос: “За что? Со мной на эту тему никто не разговаривал, мне даже причина такого перемещения неизвестна”… Последовал грубый окрик Брежнева: “Много недостатков в работе КГБ, плохо поставлена разведка и агентурная работа… А случай с Аллилуевой? Как это она могла уехать в Индию, а оттуда улететь в США?” …По всей реакции было видно, что многие члены Политбюро и секретари ЦК были не в курсе этого вопроса. Я был просто поражен, что с Семичастным перед решением этого вопроса никто не переговорил, ему не дали опомниться»

Новым Председателем КГБ Брежнев предложил назначить Ю. В. Андропова, который, как и многие секретари ЦК КПСС, присутствовал на заседании Политбюро. Никто не возражал. По свидетельству П. Шелеста, «было заметно, что для Андропова это предложение не было неожиданным. Но он все же сказал: “Может быть, не надо это делать? Я в таких вопросах совершенно не разбираюсь, и мне будет очень трудно освоить эту сложную работу”. Но вопрос был решен самым “коллегиальным” образом»

Истинные причины этого важного перемещения были далеки и от официальных, и от неофициальных объяснений. В 1965–1967 годах Брежнев не являлся единоличным лидером партии и государства, а многие считали его лишь временной и промежуточной фигурой. Очень велико было влияние Председателя Совета Министров Алексея Косыгина, который претендовал на главную роль в решении не только хозяйственно-экономических проблем, но и многих вопросов внешней политики. Не желал быть только формальным лидером государства и энергичный Николай Подгорный – Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Были ситуации, когда именно эти три человека собирались вместе в Кремле и принимали решения по ряду не просто важных, но и неотложных проблем. Значительно возросла после октябрьского Пленума роль М. Суслова, который, оттеснив Л. Ильичева, претендовал на роль «главного идеолога» партии. Однако наиболее открыто на лидерство претендовал Александр Шелепин. Этот 49-летний честолюбивый политик являлся не только членом Политбюро и Секретариата ЦК КПСС, но и одним из первых заместителей Председателя Совета Министров СССР. Шелепин возглавлял также созданную при Хрущеве специальную организацию партийно-государственного контроля с большими формальными правами и собственным штатом контролеров. Семичастный был ближайшим другом и единомышленником Шелепина, и все понимали, что Шелепин, который возглавлял КГБ в 1958–1961 годы, продолжает контролировать эту организацию. В середине мая 1967 года Шелепин заболел, и его с диагнозом «аппендицит» положили для срочной операции в Кремлевскую больницу. В это время Брежнев, поддержанный Сусловым, Косыгиным и Подгорным, и решил провести через Политбюро смещение Семичастного. Вернувшись из больницы, Шелепин обнаружил, что он лишился не только больного аппендикса.

Вечером 19 мая 1967 года, сразу же после окончания заседания Политбюро, комиссия ЦК КПСС в составе М. Суслова, А. Кириленко и И. Капитонова прибыла на Лубянку и, созвав коллегию КГБ, объявила решение Политбюро, представив членам коллегии КГБ их нового начальника Ю. В. Андропова.

Назначение Андропова Председателем КГБ вполне устраивало Суслова, который видел в нем соперника при решении идеологических проблем. Не возражал и Косыгин, у которого с Андроповым далеко не всегда имелось полное понимание при решении вопросов экономического сотрудничества со странами социалистического лагеря, в первую очередь с Китаем. Очень доволен был и Брежнев, у которого сложились трудные отношения не только с Шелепиным, но и с Семичастным. Андропов не принадлежал к числу друзей Брежнева, но был в 1967 году далек и от других лидеров. В многочисленных мемуарах 1990-х годов можно встретить самые разные комментарии к переходу Андропова в КГБ. «Юрий Владимирович, – пишет Г. Шахназаров, – был по природе осторожен, опасался соглядатаев, и не без оснований: новый генсек не только явно благоволил ему, но и зорко присматривал. Брежнев, разумеется, читал статьи из иностранных журналов, в которых говорилось о восходящей звезде советской политики – Андропове, ему предрекали в скором времени стать лидером. Это не могло не насторожить хитрого генсека, и он в своей обычной интриганской манере нашел оригинальный способ не только обезопасить себя от соперника, но и извлечь максимальную выгоду – отправил Андропова в Комитет государственной безопасности. Зная о его безусловной порядочности, Леонид Ильич с тех пор спал спокойно: наиболее ответственный участок был поручен умному человеку, одновременно его, мягко говоря, отодвинули в сторонку»

Свою работу в КГБ Андропов начал, естественно, со знакомства с начальниками главных управлений и управлений КГБ, а также важнейших отделов Комитета. Таких самостоятельных подразделений в КГБ имелось около 20 – от Первого главного управления по внешней разведке до Главного управления пограничных войск и от Следственного отдела до отдела по прослушиванию телефонных разговоров и помещений. Лишь несколько человек из числа членов коллегии или начальников управлений КГБ написали после этих бесед заявления об отставке. Из ЦК КПСС Андропов пригласил в КГБ Владимира Крючкова, которого назначил начальником Секретариата КГБ. Они работали вместе уже почти 13 лет и полностью доверяли друг другу. Первый документ, с которым должны были познакомиться как Андропов, так и Крючков, – «Положение о КГБ при СМ СССР», утвержденное Президиумом ЦК КПСС и введенное в действие постановлением СМ в январе 1959 года (продолжало действовать до середины 1991 года). Этот значительный по объему, совершенно секретный документ даже в КГБ читали только его высшие руководители. Место КГБ в политической системе СССР определялось здесь следующим образом: «Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР и его органы на местах являются политическими органами, осуществляющими мероприятия Центрального Комитета партии и Правительства по защите социалистического государства от посягательств со стороны внешних и внутренних врагов, а также охране государственных границ СССР. Они призваны бдительно следить за тайными происками врагов Советской страны, разоблачать их замыслы, пресекать преступную деятельность империалистических разведок против Советского государства… Комитет государственной безопасности работает под непосредственным руководством и контролем Центрального Комитета КПСС»

[157]

.

Численность сотрудников КГБ в разное время была различной. При Хрущеве дважды проводилось значительное сокращение штатов этой организации, во времена Андропова число сотрудников КГБ существенно возросло. По данным последнего Председателя КГБ СССР Вадима Бакатина, к началу 1991 года здесь работало 480 тысяч сотрудников

Андропов не мог не произвести в КГБ некоторых кадровых перестановок. По свидетельству генерала армии Филиппа Бобкова, проработавшего в органах безопасности 45 лет, положение дел в КГБ к моменту назначения Андропова было «сложным и напряженным… Оно определялось распрями между отдельными группами руководящих работников. Основную группу составляли бывшие партийные работники, пришедшие в органы госбезопасности в 1951 году после ареста Абакумова и занимавшие многие ключевые посты. Они считали себя по прошествии полутора десятков лет профессиональными чекистами и претендовали на ведущее положение. Им не по душе был приход новых людей, в основном из комсомола, дорогу которым на руководящие посты в разведку и контрразведку открыли Шелепин и Семичастный. “Старики” из числа партработников не хотели сдавать позиции… Трудно приходилось профессиональным работникам, хотя они несли в основном всю тяжесть оперативной работы. Как поведет дело новый Председатель? С приходом Андропова на первый план вышли бывшие партработники. Они старались войти в доверие к новому Председателю. Зарекомендовать себя его сторонниками»

Одним из первых конкретных дел, которым должен был заняться Андропов, стало, конечно, дело Светланы Аллилуевой. Сбежав из посольской гостиницы в Дели и появившись поздно вечером 7 марта 1967 года в американском посольстве, С. Аллилуева была отправлена на самолете в Рим и провела затем шесть недель вдали от журналистов в монастырских кельях Швейцарии. С ней находились работники Государственного департамента, ЦРУ, известные советологи. 22 апреля она прибыла в аэропорт Джона Кеннеди в США, где ее встречала большая толпа журналистов и публики. Западная печать превратила бегство дочери Сталина из СССР в сенсацию. О ней писали как об «изящной жизнерадостной женщине сорока одного года, с рыжими вьющимися локонами, робкими голубыми глазами и привлекательной улыбкой, весь образ которой светился чувствами добра и искренности». Попытку некоторых газет напомнить, что она мать, бросившая двух детей, никто не поддержал. Рукопись ее книги «Двадцать писем к другу» уже находилась в США, над ее переводом работали лучшие переводчики издательства «Харпер энд Роу», одного из крупнейших в Америке. Договор предусматривал огромный тираж и большой гонорар. Ведущие издательства других стран торопились купить права на перевод и издание книги, о том же беспокоились и самые популярные западные журналы. Было объявлено, что книга Светланы Аллилуевой выйдет в свет сразу на нескольких языках в конце октября 1967 года, как раз к 50-й годовщине Октябрьской революции.

Андропов хотел в первую очередь познакомиться с текстом рукописи, о существовании которой ранее никто, казалось бы, не знал. Допросили всех знакомых, родственников и друзей Аллилуевой. По свидетельству Петра Шелеста, рукопись нашли уже в мае у одного из интимных друзей Светланы. Книга была интересной и хорошо написанной, но не содержала никаких сенсаций, а тем более разоблачений. Речь шла главным образом о семейных делах. Светлана пыталась как-то оправдать своего отца, представляя его жертвой происков Берии. Решение, принятое Андроповым, не лишено оригинальности. Поскольку издание книги Аллилуевой оказалось неизбежным, он решил перенести сенсацию на более ранний срок, чтобы не смешивать ее с юбилеем. В архивах собрали редкую коллекцию семейных фотографий Сталина, его друзей и родственников. Один из близких КГБ журналистов Виктор Луи вывез все эти материалы за границу и передал частному издательству «Флегон-Пресс» в Англии. Это издательство было создано в Британии неким Флегоном еще в середине 1960-х годов главным образом для разного рода «пиратских» изданий. Оно скрывало свой адрес и телефон, а также банковские счета. Все это являлось частью весьма специфического «черного рынка» советской и русской литературы, в котором могли участвовать и спецслужбы, причем и с той и с другой стороны. Русское издание «Двадцати писем к другу» подготовили очень быстро, и уже в начале августа 1967 года оно появилось в продаже. Многие западные газеты и журналы публиковали отрывки из книги или ее изложение, а большой немецкий журнал «Штерн» начал переводить и печатать всю книгу. Светлана Аллилуева негодовала, она потребовала судебного разбирательства и сумела к сентябрю остановить поток «пиратских» изданий. Однако КГБ достиг цели: обсуждение книги Аллилуевой началось за несколько месяцев до октябрьского юбилея и не поддавалось контролю. Многочисленные и в основном критические рецензии появились задолго до ее официального выхода в свет на нескольких языках, что снизило интерес к книге. Не получилось и громкой рекламы. Кроме того, С. Аллилуева уже не имела возможности существенно изменить первоначальный текст, страдающий серьезными недостатками. Издательства, с которыми заключили договор, заплатили автору предусмотренный гонорар в миллион долларов, но сами понесли убытки. Огромный тираж английского издания не удалось продать. Книга продавалась сначала по 10 долларов за экземпляр, потом – за 1 доллар. В конце тираж пошел в распродажу по 50 центов за книгу.

Еще в конце 1966 года крымские татары, высланные в 1945 году в Среднюю Азию, провели массовые митинги в Ташкенте, Чирчике, Самарканде и Фергане, отмечая 45-летие Крымской АССР. Митинги были разогнаны, а десятки людей арестованы. Сотни крымских татар приехали в Москву, они осаждали приемные высших советских и партийных организаций, пользуясь поддержкой всех диссидентских групп в столице. В квартире генерала Петра Григоренко постоянно ночевало 10–15 «гостей». Андропову поручили встретиться с представителями татар и разобраться в их проблемах и требованиях. На встречу в здание ЦК КПСС пришли 20 представителей крымско-татарского народа. Кроме Андропова здесь находились министр внутренних дел Н. Щелоков, секретарь Президиума Верховного Совета СССР М. Георгадзе и Генеральный прокурор Р. Руденко. На встрече, проходившей 21 июня 1967 года, крымские татары попросили уточнить, в каком качестве выступает здесь Андропов: как Председатель КГБ или как кандидат в члены Политбюро? «А разве это не все равно?» – спросил Андропов. «Нет, не все равно, – ответили делегаты. – Если вы здесь как представитель Политбюро, мы начинаем высказываться, если же как Председатель КГБ, мы покинем зал». «Конечно, – ответил Андропов, – я поставлен во главе комиссии как кандидат в члены Политбюро». Результатом встречи стал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 5 сентября 1967 года. С крымских татар снималось выдуманное Сталиным и его приспешниками обвинение в предательстве, якобы совершенном в годы Отечественной войны. Крымские татары реабилитировались, им возвращались гражданские права. Однако в указе имелась коварная фраза об «укорененности крымских татар в новых местах проживания», о них шла речь как о «татарах, ранее проживавших в Крыму». Татарская молодежь получила право учиться в вузах Москвы и Ленинграда, но семьи не могли приезжать и селиться в Крыму. Поэтому движение крымских татар за право возвращения на историческую родину и за национальную автономию продолжалось и даже усилилось. Прощаясь с делегацией, Андропов сказал, что они могут уведомить о состоявшейся беседе свой народ. Однако многотысячное собрание в Ташкенте – встреча с делегатами, принятыми в правительстве, – было разогнано.

Со сложными проблемами Ю. В. Андропов столкнулся и в сентябре 1967 года, когда в Москву в поисках защиты прибыла группа деятелей культуры из Абхазии. Обиды на притеснения в Абхазии копились давно, но чаша терпения переполнилась после небольшой «научной» работы, опубликованной в Тбилиси, автор которой пытался доказать, что абхазской национальности вообще не существует; абхазы – это грузины, принявшие когда-то мусульманство. Узнав о публикации, группа абхазских литераторов пришла в обком КПСС в Сухуми. Они требовали изъять из обращения указанную «научную» работу. Первый секретарь обкома, однако, не принял писателей. Через несколько дней в тот же обком вместе с литераторами пришло более двадцати стариков из абхазских сел. Но в обкоме отказались беседовать и со старейшинами, что, по обычаям гор, было недопустимо. Через неделю во всей республике все названия и вывески на грузинском языке были заменены на абхазские. При этом был замечен и арестован только один человек. Страсти накалились, но абхазские авторитеты призвали народ к спокойствию. Власти в Тбилиси и Сухуми были в растерянности. В Абхазии отозвали из отпусков всех работников КГБ, даже войска привели в состояние боевой готовности. Никаких отделов для решения национальных проблем в ЦК КПСС уже давно не имелось, и все дело шло по разделу «национализма», то есть через КГБ. Андропов потребовал от властей Грузии обходиться мирными средствами. Еще через несколько дней в Сухуми собрались на народный сход более двухсот представителей абхазского народа. Это не было нарушением закона, так как возможность народного схода в особых случаях предусматривалась Конституцией Абхазии. Организаторы скупили все билеты на одно из представлений Сухумского драматического театра, но не разошлись после окончания спектакля. Сход продолжался без перерыва трое суток. Партийных руководителей Абхазии таким образом вынудили прийти и выслушать собравшихся в театре народных представителей. Требования сводились к следующему: восстановить в правах абхазский язык и письменность, принять меры к развитию промышленности в Абхазии, выдвигать абхазцев на высшие руководящие посты в республике, вернуть абхазским жителям те приморские земли, которые были изъяты в годы войны под предлогом размещения беженцев и на которых сейчас построены дачи тбилисских сановников. Наиболее радикальные участники выдвигали требование о переходе Абхазии из состава Грузинской ССР в состав РСФСР, но позднее оно было снято. Сход избрал пятерых полномочных представителей, поручив им снова отправиться в Москву. Абхазские власти дали гарантию безопасности этим избранникам. На Старой площади и на Лубянке проявили разумную уступчивость, так как многие абхазские требования являлись очевидно справедливыми. Прежних секретаря обкома и председателя Совета Министров Абхазии освободили от должностей и на их место рекомендовали абхазцев. Грузинские названия официально заменили абхазскими. В Тбилисском университете открыли отделения абхазского языка и литературы.

Еще 17 мая 1967 года в г. Фрунзе Киргизской ССР произошли крупные беспорядки, для подавления которых пришлось применять оружие. По справке республиканского управления КГБ, которая легла на стол уже не Семичастного, а Андропова, волнения происходили не на национальной почве, а стали результатом разного рода провокационных слухов о преступных действиях милиции. При наведении порядка один человек был убит, трое ранены и 18 человек арестованы. В любом случае эти события свидетельствовали о напряженной национальной и социальной ситуации в столице Киргизии. Не успела комиссия из Москвы подвести итоги проверки разного рода версий о событиях в г. Фрунзе, как в одной из областей Южного Казахстана в г. Чимкенте начались еще более крупные волнения. Несколько тысяч жителей этого города громили отделения милиции, блокируя другие административные здания. 13 июня в Чимкент ввели войска, которые применили оружие. По официальным данным, 7 человек было убито, 50 ранено и 43 привлечено к уголовной ответственности. Причин для волнений в Чимкенте существовало немало, и они накапливались давно. По свидетельству Ф. Д. Бобкова, различного рода массовые беспорядки происходили и позднее в разных регионах страны почти каждый год, но Андропов не разрешал вызывать войска и применять оружие, хотя арестов после каждого из таких волнений производилось немало.