Алеста

Толстое стекло разделяло комнату надвое: верхний, выше по уровню и похожий на бункер, этаж, и нижний, залитый солнечным и электрическим светом, «загон». В загоне совершенно голые – без единого лоскута ткани на ступнях или бедрах – на приземистых табуретках сидели трое молодых мужчин. Молчаливые, потупившиеся в пол, с неестественно выпрямленными спинами – так принято. Самый левый – голубоглазый блондин, чьи руки дрожали так сильно, что их приходилось прижимать к коленям, – нервничал; Алеста видела. Он то и дело порывался поднять голову и рассмотреть находящихся за стеклом женщин, но закон не позволял: ошибешься на собеседовании – попадешь не в державу, а за Стену, в лес. И ни тебе профессии, ни зарплаты, ни жены, ни потенциальных детей. И, конечно, ни капли женской любви. Блондин изо всех сил душил любопытство в зародыше и голову не поднимал. Другие двое нервничали меньше (или же так казалось?) – сидели спокойно, руки держали там, где их держат большинство мужчин, – на обнаженных причиндалах.

Хельга, допущенная вести собеседование в третий раз и оттого непривычно важная и деловитая, стояла у стекла, смотрела вниз и улыбалась – ее алые от новой помады губы растянулись в неприятной улыбке. Из угла, где разбирала и сортировала бумаги, Аля поглядывала на нее изредка. Поглядывала и не узнавала: и ведь не скажешь, что сестра – власть меняет людей. А ведь это только третий раз; как изменится Хельга за год? А за следующий? Она и за последний-то месяц растеряла остатки женственности – не принимала это качество и раньше, а теперь и подавно: волосы остригла по плечи, очки стала носить с квадратными стеклами, обувь исключительно на плоской подошве. Все старалась походить на старших коллег – Тильду Богдановну и Улу Валентиновну, сидящих сейчас слева от Хельги и церемонно наблюдающих за процессом «посвящения».

«Посвящение в граждане Конфедерации» – важность-то какая – Аля поморщилась. Благо, помещение темное, и никто не увидел.

Эти

отличались от тех, которых она видела вчера в загоне, как небо и земля. Как домашняя кошка отличается от дикой пумы, как розовый молочный поросенок от свирепого лесного вепря – то есть полностью. Нет, Аля, конечно, читала, что «дикие» ростом и физическим развитием превосходят мужчин внутри Стены, но чтобы настолько? Каким трудом можно раскачать до подобных бугров плечи, до состояния нагрудника огромную, будто вздутую изнутри, грудную клетку, до жилистых стволов ноги? Сколько нужно бегать, соревноваться, драться, выживать?

Судя по злым глазам – много.

А взгляды у двух пленников были не просто злыми – они стирали весь строй аккуратных, одетых в выглаженные юбочки и расставленных вдоль стены пай-девочек в крошку – жгли его, дробили, ненавидели. Их – двух «диких» – выловили сегодня у самой Стены – те рыскали в ближайшем ельнике с луками наперевес – выискивали точку, чтобы сбить стражниц. Если стражниц сбить, откроются ворота, а если откроются ворота, есть шанс организовать нападение и прихватить с собой пару «баб».

От слова «баб» Алесту тошнило. А еще ее тошнило от вида грязных стоп, нестриженых ногтей, длинных сальных волос, кустистых бород и исходящего от огромных тел аромата – смрада немытой потной кожи. Еще меньше хотелось смотреть на дородный, судя по всему, «орган», колышущийся при каждом движении (толчке в спину) под набедренной повязкой.

Толкали «диких» стражницы – не менее злые, нежели пленники. Дергали за опутывающие запястья за спиной цепи, пихали кулаками в затылок, при любом движении впивали острые наконечники пик под колени. От очередного такого тычка мужик с черными путаными волосами гортанно взвыл – ругаться словесно ему не позволяла воткнутая в зубы, как это часто делали с конями, деревяшка. Второй, выше ростом, сносил унижения молча, лишь злобно скалился.

Баал

– Вставай.

Это слово могло прозвучать мягче, будь в него добавлена нотка ласки, прошения, нежности или хотя бы заискивания, но Баал не вложил в него ничего, кроме равнодушия.

Он сел на край кровати, сложил мощные руки на голые колени и принялся ждать.

Лиллен.

А лето текло мимо.

С тополей, словно теплый снег, летит пух – Алька с утра пораньше отжимается. Во дворе у соседки пестро цветут лазуритки – Алька в лесу бегает кросс с препятствиями. Вылупились и запорхали тысячами крыльев над лугами стаи бабочек – Алька с мечом и щитом наперевес нападает на деревянный манекен. У подружек новые юбки в оборочку – у нее мозоли на ладонях; у них шитые бусами шлепки на каблучках – у нее под ситцевыми рукавами рельефно перекатываются бицепсы.

Бицепсы.

Холодные Равнины.

За последние три недели он находился здесь во второй раз – его «болезнь» прогрессировала. Если так пойдет и дальше, Дрейк вообще перестанет видеть его на работе – «не айс».

Откуда он подцепил это странное выражение?…

Баал напряг воображение, попытался вспомнить и спустя секунду кивнул – Бернарда. Его притащила из своего мира Бернарда.

Уровень 2.

Город Ринсдейл.

Полгода спустя.

Дался ей этот темноволосый незнакомец. Далась ей чертова записка из найденной в библиотеке книги.

Забыть бы, перестать бы думать о них, вот только не выходило. И записку, и «Бога Смерти» объединяло нечто общее – тайна; и Алькино любопытство не унималось. А еще казалось, что присутствовала между этими вещами невидимая связь. Какая? Пока нет ответа, но он, возможно, появится.

Куда подевалась машина? И это в чистом-то поле?

Почему кто-то зашифровал на листке неведомые координаты и подписал: «Третий»? Не на тот ли самый «Третий» через несанкционированный для прохода коридор уехал длинноволосый брюнет? Не сойдутся ли точки на карте и на бумажке, не окажется ли, что местоположение их общее?

Шанс маленький, но он есть.

Суд промелькнул перед глазами, как обрывок сна.

Кажется, суд был нереальным.

«Вход на воспрещенную территорию… Умышленный взлом системы Комиссии… Попытка совершения Перехода без разрешения…»

А вот камера была реальной.

И время в ней тянулось очень даже реальное – долгое, липкое, тягучее, какое-то бесконечное.

Разлеплять глаза не хотелось; с непривычки от долгого лежания на тонком матрасе поверх ржавых пружин ныла спина.

Чем-то пахло. Чем-то особенным.

Баал никогда раньше не ночевал здесь – приходил, когда нужно, и уходил сразу же после очередного похода – садился в машину и был таков. Но за то время, что провел здесь, он привык к одной вещи – этот дом никогда ничем не пах, кроме досок. В дождь он пах мокрыми досками, в жару сухими. И чуть-чуть пылью. Все.

А теперь по комнате плыл аромат чего-то жареного; на кухне шкворчало.

Он разлепил-таки глаза, перевернулся на бок и едва не грохнулся с узкой лежанки на пол – черт! С нее всю ночь свешивалась то согнутая в локте рука, то ступня – треклятая кровать. Не мог он прикупить чего-нибудь пошире? Кто же знал, что пригодится.

Следующие три дня прошли мирно и спокойно; на смену дождливой погоде заступила жара – парила пропитанная влагой земля, выпорхнули из укрытий прятавшиеся до того шмели и бабочки – запорхали, зажужжали над лугами; синело над головой безоблачное небо. Красная линия термометра, висевшего на кухонном окне, почти доползла до отметки «тридцать».

Баал работал и отдыхал одновременно.

С той ночи, когда он приехал уставший, Алеста не донимала его разговорами, все больше молчала, о чем-то думала, а он, довольный оттого, что его оставили в покое, наслаждался жизнью – махал молотком, работал пилой, собирал, шкурил, строил. Мотался в город, закупал продукты, относил часть соседке (которая теперь почему-то тоже молчала, но взирала на него с тройным любопытством), шерстил просторы вокруг хибары, искал «чужаков». Мог бы и не искать – просто сходил бы к Логану – местному хакеру, – попросил бы одну из Комиссионных систем слежения и специальный код к ней, установил бы на крыше камеры и автоматически наводящуюся снайперскую винтовку и… свалить отсюда к едрене фене.

Но почему-то не валил.

То ли оттого, что работать на воздухе оказалось в разы приятнее, чем он предполагал – еще пару недель, и его кожа станет бронзовой от загара, покоричневеет, – то ли оттого, что убаюкивала степенная размеренная жизнь – завтрак всегда готов и подан, обед и ужин всегда на плите, дом всегда вылизан. Пришлось нехотя признать, что такая жизнь ему (как и любому мужику) по сердцу – что тут добавишь? Хорошо, когда о тебе заботятся и когда не достают.