Его опять куда-то везли. Отец был против, хотя промолчал. Мать обиделась на него до такой степени, что не попросила помочь скатить коляску с Игорем по ступенькам подъезда. Она упрекала мужа в равнодушии к судьбе и здоровью сына, не замечая, что молчаливое сочувствие отца для Игоря было приятнее, чем ее нервные восклицания, постоянное упоминание, что Игорь болен. Но отец не в силах был что-то изменить из-за своего замкнутого характера, а мать воспринимала это как его слабость и старалась командовать дома, делая все так, как ей нравилось. Ей казалась, что домочадцы не понимают ее правоты. Сын для нее был больной частью ее тела, тогда как для отца он был прежде всего человеком…
…Игорь молчал, закрыв глаза. Он впитывал жизненную энергию из основы основ, из вселенского поля. Она ему была нужна, как воздух: для себя, для Ирины, для других больных…
…Напитываясь энергией, Игорь напрягся и с рваным треском, дергаясь, с грохотом в голове, со слепящими вспышками света в глазах, пророс нервами от мозга в большой палец левой руки. Не обращая внимания на острую и жгучую боль, он стал пробивать каналы к остальным пальцам, затем к мышцам самой руки. Он взмок, как мышь, когда с трудом прорвался к правой руке и к ногам. Все мышцы его тела дрожали мелкой нервной дрожью, от которой было очень щекотно. Он до того обессилел, что не мог пошевелиться…
…Затихнув, Игорь пережидал приступ и опять продолжал пробивать каналы в нервах, сгибая ноги, руки и пальцы. Утром его охватил страх, он боялся пошевелиться: а вдруг все приснилось?! Набравшись мужества, он с трудом стал шевелить руками и ногами. Они его слушались и ему захотелось всего сразу. Он решил попробовать встать на ноги. Высунув худые, кожа да кости, ноги из-под одеяла, мучаясь, помогая себе слабосильными руками, сел. Его качало из стороны в сторону: оказывается, он не умел держаться вертикально без опоры. Но глубинная память подталкивала ему эти навыки в сознание…
Его опять куда-то везли. Отец был против, хотя промолчал. Мать обиделась на него до такой степени, что не попросила помочь скатить коляску с Игорем по ступенькам подъезда. Она упрекала мужа в равнодушии к судьбе и здоровью сына, не замечая, что молчаливое сочувствие отца для Игоря было приятнее, чем ее нервные восклицания, постоянное упоминание, что Игорь болен. Но отец не в силах был что-то изменить из-за своего замкнутого характера, а мать воспринимала это как его слабость и старалась командовать дома, делая все так, как ей нравилось. Ей казалась, что домочадцы не понимают ее правоты. Сын для нее был больной частью ее тела, тогда как для отца он был прежде всего человеком.
Ехали долго. И хотя с Игорем гуляли каждый день, ему не надоедала улица. В квартире было тесно и мрачно, а когда мама начинала нервничать – неуютно. Приехали к какому-то лекарю, и тот, как обычно, стал мять и гнуть все суставы, что-то приговаривая под нос, и было очень неприятно, даже противно. Мать отдала деньги, лекарь усадил Игоря в коляску, и они поехали домой. Живой мир был ограничен для Игоря домом и участком улицы, где с ним гуляли. Когда-то его возили в школу, где были такие же, как он, хорошие дети. Но это продлилось недолго. Его учили читать и писать дома платные педагоги. Читать он научился легко, а писать никак не получалось: пальцы и руки не хотели слушаться.
На улице, около дома дети были злые. Сначала они рассматривали его, как диковинку, потом привыкли и, потеряв интерес, перестали обращать на него внимание. Они кричали, прыгали, бегали, дрались между собой. Игорь был чужим в их мире. Когда он это понял, то плакал по ночам.
Мама вела себя дома так, будто тянула громадный воз. И поэтому часто срывалась и кричала на папу до тех пор, пока он не останавливал ее хмурым взглядом или тяжелым словом. На следующий день она забывала об этом и опять кричала об одном и том же, но другими словами.
– Если бы ты занялся чем-нибудь другим, а не своими идиотскими зеркалами, то получал бы в десять раз больше и был бы в состоянии свозить сына в Израиль или еще куда, где лечат церебралку!
