Книга Сига Сигэтака (1863–1927) «Японский ландшафт» («Нихон фукэй рон») вышла в свет 27 октября 1894 г. и сразу стала бестселлером. Уже 20 декабря она была переиздана, а 2 марта следующего года вышло третье издание. Всего же до апреля 1902 г. книга выдержала 14 переизданий. Рецензенты не отставали от читателей: к 30 ноября 1894 г. в самых различных газетах и журналах появилось 50 рецензий на эту книгу. Книга «Японский ландшафт» спровоцировала живую дискуссию, послужила отправной точкой для многих авторов, которые приступили к культурологической интерпретации природы Японии.

«Скучная» география вряд ли в состоянии вызвать тот интерес, который вызвала эта книга. «Настоящие» географы считали сочинение Сига дилетантским. Причина популярности сочинения Сига Сигэтака состояла не в научности, а в публицистическом задоре — он был первым, кто во всеуслышание заявил: природа Японии не просто хороша, она прекраснее, чем природа любой другой страны мира. И это «открытие» вызвало шквал восторгов, подавляющее большинство рецензий было выдержано в хвалебных тонах.

Сига Сигэтака был продуктом двух традиций: с одной стороны, он был потомком самураев, его воспитывал образованный на классический лад ученый, и, следовательно, Сига хорошо знал японскую литературно–художественную традицию (прежде всего эпохи Токугава, 1603–1867 гг.), с другой — он закончил сельскохозяйственный институт в Саппоро, где преподавание осуществлялось исключительно на английском языке в соответствии с западными естественно–научными установками. В связи с этим и собственное мировосприятие Сига, его сочинения и идеи несут на себе след как японского (литературно–художественного), так и западного (научно–позитивистского) наследия. Это ощущалось и современниками — во многих рецензиях на «Японский ландшафт» их авторы хвалили Сига именно за то, что ему удалось приблизить поэзию к науке, а науку — к поэзии. Собственно говоря, и сам он отмечал, что между поэзией и наукой не существует непримиримых противоречий, следует только привести эти два начала в гармоничное и сбалансированное состояние (Сига Сигэтака 1995: 331). Сочетание (временами — прихотливое или даже причудливое) науки и поэзии составляет одну из главных особенностей этого сочинения. Кто–то называл Сига японским Гумбольдтом, кто–то — японским Рескином… Все вместе это давало основания для того, чтобы назвать Сига настоящим, «эталонным» японцем.

За три месяца до выхода книги Япония напала на Китай, патриотические настроения находились на подъеме, прославление Японии в любой области находило горячий отклик. Один из рецензентов отмечал, что появление книги, воспевающей красоту японской природы, в те дни, когда раздается звон скрещенных мечей, не может не вызывать восхищения. В своей книге Сига почти ничего не говорил о политике, но рецензенты зачастую оценивали его текст исходя именно из политической ситуации. Рецензент из газеты «Синано майнити симбун» писал, что Сига Сигэтака воспевает сущность Японии, которая состоит в «непрерываемой в веках императорской династии и невиданной во всем мире красоте [японской] природы» (цит. по: Оомуро Микио 2003: 31, 36). И это при том что про династию Сига не говорил ничего.

В традиционной культуре Японии море представлялось стихией, обладавшей в значительной степени отрицательными коннотациями. Море — это тайфуны и бури, море — это путь за границу, от которой японцы ждали не столько приобретений, сколько неприятностей. Отражением такой ситуации послужило добровольное закрытие страны для внешних контактов в начале XVII в., запрет на строительство сколько–нибудь крупных кораблей.

Официальная идеология позиционировала Японию прежде всего как страну земледельческую. Крестьянин в этой системе ценностей обладал достаточно высоким статусом. Высшая власть всегда занималась регулированием земельных отношений, жизни земледельца. Однако море не попадало в ее поле зрения. Несмотря на то, что морская рыба играла значительную роль в рационе японцев, рыбаки воспринимались как грубые и неотесанные люди, а рыба речная была намного более престижным продуктом питания, чем рыба морская. Японские литераторы не воспевали море, образованные люди не знали, что такое морское путешествие. В произведениях художников изображения моря тоже достаточно редки. Обычно оно предстает как пейзаж побережья, где море является не самостоятельным объектом для изображения, а продлением суши.

В период Мэйдзи ситуация меняется: Япония вовлекается в международное разделение труда, обзаводится флотом — военным и торговым. В мае 1883 г. была открыта первая выставка морских промыслов, обращение к участникам которой послал сам император Мэйдзи. Общение императора с рыбаками с точки зрения традиционных ценностей было делом абсолютно немыслимым. Меняется и оценка морской среды в общественном мнении. Отражением этого факта и явились рассуждения Сига Сигэтака о море. Они имеют «объективистский», научный характер. Он перечисляет географические особенности побережья Японского моря и Тихого океана, приводит их характеристики с точки зрения рельефа, господствующих ветров, имеющихся морских течений, удобства мореплавания и т. д.

Однако при сравнении «морского раздела» книги с другими ее частями нетрудно заметить, что в других частях автор обильно уснащает свое повествование высокохудожественными цитатами — как поэтическими, так и прозаическими. В «морском» же разделе они полностью отсутствуют. Вероятно, по той причине, что традиционной художественной (письменной) культурой не был выработан восторженный язык для описания морской среды. Сам Сига тоже не находит высоких и восторженных слов, когда речь заходит о море. Неудивительно, что «морской» раздел книги — самый короткий и насчитывает всего несколько страниц, а два приведенных в книге стихотворения на английском языке о море принадлежат перу никому не известных европейских стихотворцев (Сига Сигэтака 1995: 307–308). Если Сига и интересует море в эстетическом отношении, то только в том смысле, что его волны влияют на сушу, придавая береговой линии причудливые и красивые очертания (Там же: 312). Несмотря на культурное «давление», которое оказывала на Сига модернизация и ее идеи, он не упоминает о рыбных богатствах Японии. Если он вдруг и «замечает» рыбу, то только в реке, а не в море.

Больше внимания уделяется в первом разделе многообразию климата. Автор констатирует, что большая протяженность архипелага в меридиональном направлении обусловливает многообразие климатических зон на территории страны, а это, в свою очередь, ведет к многообразию растительного мира (в частности, цветов), многообразию, которое представлено в книге в научно–табличной форме. Это многообразие, по убеждению автора, и составляет красоту Японии. Следует заметить, что в своих рассуждениях о многообразии климата Сига Сигэтака не был первооткрывателем. Так, в сочинении конфуцианского мыслителя Нисикава Дзёкэн (1648–1724), где обосновывается уникальность японской земли, также говорится об этом. Протестуя против определения Японии как «маленькой страны», он, в частности, пишет, что Япония не может называться маленькой страной потому, что в ней наблюдается невиданное в других странах многообразие «жары и холода».

Одним из основных концептов дальневосточной натурфилософии был концепт «ци» (яп. ки) — энергия, пульсация которой обеспечивает все природные процессы. Сам термин «погода» (тэнки) буквально означает «небесное ки».

Известный конфуцианский ученый Фудзита Токо (1806–1855) в начале своего знаменитого стихотворения писал, что «великая ки–энергия Неба и Земли пряма и беспримесна, она собирается в божественной стране, прекрасным образом превращается в гору Фудзи, величественно пребывает тысячу осеней, изливается величественными потоками воды, охватывает восемь островов [то есть Японию]» (Там же). Далее Фудзита Токо переходит к социально–государственному аспекту «правильного» ки, которое проявляет себя в сыновней (дочерней) почтительности и верноподданичестве по отношению к императору, своим сиянием равному солнцу. Таким образом, наличие «правильного» ки одинаково благотворно воздействует как на природу, так и на социально–государственную сферу.

Один из рецензентов «Японского ландшафта» вторил конфуцианскому ученому: «В том месте, где собирается превосходная ки–энергия, тамошний народ с давних времен красив и сердечен, люди там здоровы и деятельны», они служат династии, которая насчитывает более двух с половиной тысяч лет, там господствуют веселость и мир, а Сига удалось показать «потрясающую красоту ландшафтов, дарованных природой нашей стране», где автор вместе со своими читателями — подданными островной империи «наслаждается вечным и непревзойденным раем» (цит. по: Оомуро Микио 2003: 35).

Первоначальное значение ки — это пар над варящимся жертвенным рисом. Таким образом, в этом понятии присутствует признак «влажность», который обладает исключительно положительными и даже сакральными характеристиками. Одной из главных особенностей японского климата Сига Сигэтака считает его влажность. «Влажность» (суйдзёки) — понятие научное, в эпоху, когда Япония увлеченно овладевала достижениями западной науки, японцы переводили традиционные мыслительные категории на современный научный язык. При этом «осовременивании» значительная часть прежних смыслов сохраняла свой первоначальный заряд. Эта же участь постигла и ки–энергию, которая превратилась во «влажность». В эпоху, одним из символов которой стал паровозный дым, Сига и его читатели предпочитали видеть Японию, укутанную в туман. Это был тот самый туман, который наблюдали и воспевали предки. Сига Сигэтака хотел видеть в природе неизменность, и, таким образом, природа выступает в качестве элемента, связующего всех японцев независимо от времени, в которое им довелось жить. В первом номере журнала «Нихондзин» Сига обращается к японцам как к «братьям и сестрам» — обращение, немыслимое для более раннего времени, ибо вся идеология периода Токугава зиждилась на сословности и фрагментации общества. Сейчас же задача состояла в «склеивании», формировании единой нации, местом обитания которой является наделенная влажностью прекрасная земля Японии.

В традиционной Японии ее обитатели много страдали от избытка атмосферных осадков: ливневые дожди и тайфуны постоянно угрожали их жилищам, посевам, ирригационным сооружениям, самой жизни. Высокая влажность (наряду с сильным ветром, холодом и жарой) всегда считалась в традиционной медицине одной из главных причин заболеваний. Что касается художников и литераторов периода Эдо, то изображение (воспевание) влажного воздуха в виде дымок, туманов, моросей было одним из любимых объектов художественного отображения. Таким образом, отношение японцев к атмосферной влаге было двойственным. Однако Сига Сигэтака не интересуют отрицательные для хозяйственной деятельности и здоровья человека последствия влажного климата, он приписывает влажности исключительно положительные коннотации — настолько, что один из рецензентов называет его сочинение «туманоманией» (Оомуро Микио 2003: 48). Такому пониманию влажности способствует и употребляемый Сига термин «суйдзёки» («водяное ки»). Его влажное прикосновение делает природную жизнь разнообразнее, придает ей дополнительное качественное измерение. Это касается даже звука. Сига Сигэтака утверждает, что благодаря высокой влажности воздуха ему, совершающему мысленное путешествие по стране, лучше слышны голоса на дороге, звуки ткацких станков, голос кукушки, крики петухов, песни рыбаков и даже голоса детей, читающих вслух книги (Сига Сигэтака 1995: 59). Влияние влажности на звукопроводность многообразно, она может не только улучшать, но и ухудшать слышимость, но для автора книги влажность может пониматься только в положительном смысле.

Наиболее протяженный раздел книги Сига Сигэтака посвящен горам, которые он считает самым важным элементом японского ландшафта. В этом отношении он шел вслед за традицией. Приверженцы самых разных направлений буддизма и синто почитали горы в качестве священного объекта — именно там возводились святилища и храмы, именно там подвижники набирались сил, здоровья и сакральной энергетики. Не отставали от них и люди (прежде всего самураи), культурным багажом для которых служило конфуцианство. Многие из них относились к религии как к предрассудку, но тем не менее горы все равно занимали важнейшее место в их картине мира. Эти люди не восходили на горы, они предпочитали воспевать их в своих стихах и изящной эссеистической прозе, изображать на живописных свитках, находясь у их подножия. Иными словами, горы служили для них источником прежде всего литературно–художественного вдохновения.

Сообщив читателю, что одну пятую часть территории Японии занимают вулканы (действующие или потухшие), Сига объявляет их «главным элементом красоты японских пейзажей». Японские поэты неустанно воспевали красоту вулканов, но они называли их не этим научным термином (кадзан), они именовали их просто «горами» (Там же: 85–87). Далее приводятся многочисленные примеры такого поэтического творчества. Что до других стран, то ни в Корее, ни в Китае, ни в Европе нет такого количества вулканов, из чего Сига Сигэтака заключает, что именно на Японию употребил свои главные силы Творец (Сига Сигэтака 1995: 175).

Сига Сигэтака не был христианином, он был вообще далек от любой религии, поэтому его пассаж о Творце не следует понимать буквально. В данном случае Творец — это метафора, обозначение той неведомой силы, которая, тем не менее, выбрала объектом своей креативности территорию именно Японии, а не какой–то другой страны.

По мнению автора, японские горы в выгодную сторону отличаются от гор в других странах не только количеством, но и качеством: заграничные горы выглядят голыми, японские же — в силу большой влажности — покрыты многообразной растительностью.

Классификацию гор Сига производит по внешнему показателю: 1) обладающие «красотой и геометрической формой», которые находятся в состоянии гармонии. Эти красота и геометричность реализуются в вулканах, обладающих формой усеченного конуса; 2) горы, форма которых не обладает «строгостью» (то есть на этих горах имеются неровности, пещеры, локальные пики, озера и т. п.). При этом Сига Сигэтака отдает недвусмысленное предпочтение горам с «правильной» формой (Там же: 92–94).

В этом разделе автор констатирует, что японские реки отличаются бурным течением, порожистостью, водопадами. Они коротки и малопригодны для транспортного сообщения. В то же самое время энергия падающей воды может быть успешно использована для устройства водяных колес и строительства электростанций. Сига Сигэтака приводит достаточно многочисленные описания рек, принадлежащие кисти японских литераторов, и утверждает, что наличие таких рек придает пейзажу «красоту, необычность и величественность» (Там же: 298). Разумеется, «ни китайцы, ни англичане не могут наблюдать в своих странах ничего подобного» (Там же: 268). Собственная концепция настолько овладевает автором, что, говоря о «полноводных» японских реках, он совершенно «забывает» упомянуть о том, что в засушливый сезон многие из них превращаются в жалкие ручейки. Взгляд Сига обладал свойством избирательности, он видел только то, что хотели видеть его соотечественники.