Увлекшись грибами, она совсем позабыла про время. Ну и ладно, да и час не такой уж и поздний — к вечерней молитве еще не звонили. Матушка все равно не станет ее ругать, когда увидит, сколько она всего насобирала. Полная корзина белых! Да еще столько лисичек! «Суп будет на славу», — подумала Жанна и словно вдохнула его отдающий чесноком запах. И отчего это нельзя сажать грибы в огороде? Она вдруг вспомнила, что ей однажды ответил отец: — Грибы — они будто бродяги, нипочем не могут расти в огороде. Грибы рождаются абы как, словно дети матросов.

Оставалось тайной, отчего это дети матросов рождаются абы как. Но ведь отец ее сам был когда-то матросом, значит, ему виднее.

Она снова бросила взгляд на корзину и улыбнулась. Белые всякий раз напоминали ей Гийеметту, жену кузнеца, а лисички — маленьких девочек. Она представила себе сценку, которую разыграет перед младшим братиком Дени, расставив три лисички вокруг белого гриба.

Петляя по ведущей в долину тропинке, она невольно отыскала глазами свой дом и облизнула с губ остатки сорванной по пути ежевики. Жанна сделала еще несколько шагов и вдруг сдвинула брови: как это так, из трубы не валит дым? Она ускорила шаг и не на шутку разволновалась: отчего это хлебный ларь валяется посреди дороги? Это был именно их ларь, она бы и издалека не спутала ни с каким другим. И почему он перевернут?

До дома оставалось не более десяти шагов, и она позвала:

Форминьи? Несколько месяцев назад Жанна слышала от отца это название. Там была битва. Но какое дело юным крестьянкам до сражений, которые ведет загадочное племя господ? Жанне и в голову не приходило, что история с двумя пушками, случившаяся за месяц до того, 15 апреля 1450 года, в местечке Форминьи, что между Каном и Трегье, до некоторой степени изменила и ее судьбу.

Мэтью, Маттиу, потом Матье, отец постоянно говорил об «англичанах» и «французах». Жанна пропускала все это мимо ушей. Во-первых, отец плохо освоил нормандское наречие, а Жанна едва понимала английский, ибо мать всегда говорила с ней по-нормандски. Частенько Жанна просто не разбирала, о чем толкует отец. Ну а потом, крестьянский здравый смысл, унаследованный от матери, подсказывал Жанне, что слова «англичане», «французы» ровно ничего не значат. Разве все они одинаковы? У англичанок что, не такие же груди, как у француженок? Разве французы едят не тот же хлеб, что англичане? Не все ли они молятся одному доброму Боженьке?

До всех этих отцовских различий ей не было никакого дела.

Она ничего не ведала об истории рода людского…

В ту пору Нормандия принадлежала Англии. Так продолжалось с 1419 года, и все это очень не нравилось Карлу VII, в насмешку прозванному «королем Буржа», сыну безумного монарха и Изабеллы Баварской, которая коварно объявила его незаконнорожденным, дабы лишить права на трон. Изабелла была тучной сладострастной интриганкой, пившей для похудания медовые отвары на чистом золоте! Чего от нее ждать? Но Карл встретил в Шиноне некую Жанну, странную девушку, которую англичане и епископ со свинячим именем,

[1]

потом сожгли в Руане. Она вернула ему уверенность в себе. Нет, он не был незаконнорожденным, он был истинным королем Франции. Тогда-то он и решил отвоевать Нормандию.

Нужно было предупредить людей в деревне. Сначала Жанна пошла к Гийеметте. Жена кузнеца бросила взгляд на осла и его поклажу, повернулась и вопросительно взглянула на Жанну.

— Я ухожу, Гийеметта.

— Куда?

— В какой-нибудь город.

— Ты хочешь идти в Кан?

Нет, она не пойдет в Кан, говорила Жанна Гийеметте. Она пойдет прямо в Париж. — Париж! — воскликнула Гийеметта. — Но это же не меньше пятидесяти лье пути!

— Я сообщу тебе, где устроилась, как только смогу, — говорила Жанна, уверенная, что отыщет кого-нибудь, кто сможет написать за нее письмецо. Сама-то она писать не умела, да и Гийеметте тоже придется искать грамотея, способного разобрать буквы.

Почему Париж? Как-то вечером мать, которой молодое вино развязало язык, заговорила о том, как хотела бы увидеть Париж, «где живет сам король». Матье Пэрриш шутил:

— Еще и на Луну слетай, там живет Мелюзина!

И подвыпившие родители смеялись.

По мере того, как солнце клонилось к закату, волнение Жанны росло. От него сводило живот и туманило голову. Она бы не могла страдать больше, назначь ей встречу сам дьявол. А вдруг Исаак Пражанин и есть дьявол? А зеркальце — какое-то колдовское орудие? Но как же ей его хотелось! Еще раз увидеть себя, хоть бы один раз! А уж иметь его всегда при себе! Начал накрапывать дождь. Ярмарочная площадь опустела. Порывы ветра шевелили мусор, капустные листья и перья, прилипшие к лепешкам навоза. На небе выстроилась длинная череда темнеющих облаков, что обещало затяжное ненастье. Пора было искать укрытие.

Сразу с нескольких храмов звонили к вечерне. Донки опустил голову. Жанна подбежала к спешившему куда-то монаху и спросила, где найти постоялый двор «Спутники святого Иакова».

— В конце главной улицы!

Донки с радостью последовал за Жанной.

«Да какой же это постоялый двор?» — удивилась Жанна, добравшись до цели. Какое-то аббатство за высокой стеной да и только! Но разве бывала она на постоялых дворах? Жанна поспешила войти в ворота и обнаружила справа крытую коновязь, защищавшую от дождя лошадей, ослов и мулов. Она отвела Донки туда и подумала о навьюченных на него корзинах. Ее размышления прервал местный конюх, который, разгадав причину ее сомнений, заверил Жанну, что коновязь всегда под охраной, а ворота на ночь запираются. Ей это обойдется всего в один соль. Жанна дала ему монетку и торопливо пересекла двор.

В первые дни весны Жанна снова начала выходить из дома. Одной из причин тому было желание найти более просторное жилище в окрестностях улицы Га-ланд, ибо она уже привыкла жить в большом доме. Кроме того, ею двигал инстинкт самосохранения. Питаясь от случая к случаю, она так похудела, что отец Мартино, кормилица и Сидони стали хором протестовать. Часами поминая дорогих ей усопших у могилы Бартелеми, она и думать не думала о еде. Спала Жанна так мало, что никак не могла восстановить силы.

— Чрезмерно предаваться скорби — это грех, о котором забыли упомянуть отцы Церкви, — сказал раз отец Мартино. — Непозволительно терять надежду и слишком привязываться к земным созданиям, даже если любишь их по заслугам и от всего сердца. У вас есть сын. Разве он вам не дорог? Вы хотите, чтобы он вырос при матери, до срока приговорившей себя к могиле?

Жанна сказала себе, что, поменяв жилье, она, возможно, почувствует себя лучше. Наследство, доставшееся ей от Бартелеми, оказалось скромным: рента в три тысячи ливров в год, полученная ею по повелению короля и коннетабля де Ришмона, и несколько земельных наделов близ Орлеана. Но все это было не важно: доход от торговли вполне позволял ей обосноваться в более просторном доме. Жанне хотелось арендовать и другую лавку, чтобы расширить дело.

Она уже собралась посоветоваться обо всем с королем, но как-то утром в лавку заявился гладко выбритый мужчина, одетый дорого, но не крикливо, и пожелал поговорить с Жанной наедине. Она предложила ему подняться наверх. Когда гость сел, Жанна осведомилась о его имени, предполагая, что это один из тех законников, стремившихся найти выгодное дело на продажу, что кишели в то время в Париже.

— Мое имя не имеет значения, — ответил тот, — речь идет о вашем будущем.

По дороге ей вспомнилось, что говорила Сидони: в лавке скоро закончатся фрукты. Жанна решила заглянуть к торговцам в квартал у ворот Якобинцев, которые корзинами возили в город плоды из-под Орлеана. Там ее уже принимали по-свойски с той поры, как над лавкой Жанны стала красоваться вывеска с названием «Пирожок», выведенным красными буквами на бледно-желтом фоне. Площадь Мобер, безопасную днем, Жанна пересекла без приключений и вышла к улице Сен-Бенуа. Желая сократить путь, она углубилась в квартал Сорбонны и вдруг услышала громкие крики. Поначалу Жанна не обратила на них внимания. Вдруг, откуда ни возьмись, вокруг нее образовалась целая толпа школяров. Они гневно выкрикивали слова, смысл которых Жанна поняла не сразу.

Жанна быстро догадалась о причине их гнева. Однажды она спросила у Гийоме, отчего их лавку посещают только студенты, ведь школяры так охочи до лакомств! Гийоме объяснил, что, выбирая учителя, школяры получают в придачу хозяина комнаты, который за плату обеспечивает им кров и стол, — все это называлось «педагогикой». Денег у них в итоге совсем не оставалось. Жили мальчики обычно в ужасных условиях и питались впроголодь, в отличие от студентов, получавших стипендию, которой вполне хватало на сытную еду. Школяры, рассказывал Гийоме, живут по десять человек в комнатах, годных для четверых, и спят на завшивевших тюфяках. Две миски пустой похлебки в день — вот и вся их еда. Некоторых подкармливали мамаши; от остальных к концу года оставались лишь кожа да кости. В довершение всего, учителя сговаривались с хозяевами и обирали мальчишек. Чем известнее был учитель, тем жаднее домохозяин.

Жанна поняла, отчего школяры потеряли терпение. В этом квартале было множество учебных заведений, маленьких школ Французской общины, Пикардийской общины, Английской общины, которая недавно стала называться Германской. Две или три тысячи подростков слились в бурную реку, пылавшую гневом.

В июле 1451 года случилось событие, которое стало притчей во языцех в Париже и потрясло Жанну больше, чем она могла бы выразить. Между тем несчастный его герой был вовсе не из ее знакомцев, и она его даже в глаза не видела. Это был Жак Кёр.

По королевскому повелению этот самый богатый в мире банкир был арестован и брошен в темницу. Сын кожевника из Буржа смог в свое время стать другом Папы Николая V и активно содействовать отречению лжепапы Феликса V. Все крупные города Европы покупали и продавали его товары. Он держал в своих руках торговлю с Левантом. Именно торговлей он добился того, что крестоносцы не смогли отстоять оружием: защиты христианских святынь. Его помощники рыскали по всему миру, а вексель Жака Кёра ценился на вес золота и на войне, и в мирное время. Это он снабдил Карла деньгами для содержания войска и возвращения Нормандии. За это король передал ему серебряные рудники под Лионом и в Божоле, где Жак Кёр и добывал серебро для чеканки монет, расходившихся по всему свету.

И вот, король не просто бросил этого человека в темницу, но и, вчинив немыслимый иск, конфисковал все имущество, включая сорок поместий и дворец в Бурже.

Отец Мартино, сообщивший Жанне об аресте столь значительного человека, был этим глубоко удручен. Еще бы, ведь никто из влиятельных особ, будь то лицо духовное или придворный, не уезжал от Жака Кёра с пустыми руками.

Жанна подала священнику стакан вина и кусок пирога, которые составляли его обычную трапезу, когда он захаживал на улицу Галанд.

— Пет-о-Дьябль исчез, — объявил в один прекрасный день Гийоме. Это случилось за несколько дней до переезда Жанны на улицу Бюшри. Она мысленно простилась с Франсуа Вийоном. Его стихи вселили в ее душу надежду, но он так и не появился. Бог знает, какая девушка или юноша царили сейчас в его сердце. Стихи уподобились засохшему букету.

Сидони заметила, что Пет-о-Дьябль не так-то легко унести в кармане, и Гийоме расхохотался во все горло.

Направляясь за покупками к набережным, Жанна множество раз проходила мимо этой местной достопримечательности. Она стояла на улице Мартруа-Сен-Жан, что на правом берегу, между Гревской площадью и Сен-Жерве, прямо за Ратушей. Вообще-то это был просто межевой столб, который решительно ничего не межевал, а стал местом сбора бродяг и юных карманников, слонявшихся там в ожидании какого-нибудь дельца. Столб походил на фаллос или, как говорили иные, на большую какашку. Большинство склонялось к последнему мнению, о чем свидетельствовало и название камня.

[24]

Никто, кстати сказать, не интересовался происхождением и назначением этого столба, напоминавшего уменьшенный менгир. В противном случае к нему отнеслись бы, возможно, с большим почтением. В стародавние времена он мог отмечать границу между невидимыми мирами, которую лучше было не пересекать, что и доказали дальнейшие события. Когда эти места населяли племена паризиев, столб, должно быть, указывал юношам, что они вступают во владения Деметры и становятся мужчинами. Любопытство должно было вызвать хотя бы то, что на этом месте собирается молодежь и преступники, во все эпохи играющие роль первопроходцев.

Христианство, однако, не поощряло любопытство в отношении старинных камней — особенно имевших столь подозрительную форму. Большинство из них дышало древним язычеством и укрывало злокозненных демонов. Счастье еще, что первые монахи, проповедовавшие Евангелие в древней Лютеции, просто не расколотили столб молотком. Само название столба красноречиво говорило об их отношении к нему: вчерашние боги сплошь и рядом становятся сегодняшними бесами.

Он тоже был изумлен.

— Я бежал от стражников, — произнес Франсуа, все еще задыхаясь. — Ты перебралась сюда с улицы Галанд?

Жанна кивнула и объяснила, что сохранила там за собой жилье и лавку.

— Я оставил там для тебя… стихи.

— Я их нашла.