Жизнь термитов

Метерлинк Морис

Человечество издавна беспокоил вопрос: одиноки ли мы во Вселенной? Те, кто задумывался над этим, чаще всего устремлялись мыслью в надзвездные миры, гадая, есть ли жизнь, например, на Марсе и как она может при этом выглядеть.

Между тем совсем рядом с нами обитают хорошо знакомые всем существа, жизнь которых нисколько не проще и не скучнее нашей. В их загадочный мир не так просто проникнуть: здесь не помогут вездесущие папарацци, да и сами обитатели ульев и муравейников вовсе не стремятся попасть на страницы светской хроники.

Эта непростая задача оказалась по силам Морису Метерлинку – бельгийскому поэту и драматургу, лауреату Нобелевской премии (1911). Под его поэтическим взглядом, полным доброжелательного внимания, сообщества термитов и пчел предстали во всей красе своих непростых взаимоотношений и стройной логичности внутренней организации. Книги Мориса Метерлинка о пчелах и термитах – блестящий пример того, как простой и гармоничный взгляд на мир позволяет обнаружить массу интересного и поучительного буквально под ногами, а заодно и избавиться от излишнего снобизма и комплекса собственной уникальности.

Введение

I

«Жизнь термитов», подобно «Жизни пчел», все утверждения которой специалисты признали правильными, – это не романизированная биография, какие модно писать в наше время. Я остался верен принципу, руководившему мною в предыдущем произведении, – никогда не поддаваться соблазну добавить к действительному чуду чудо воображаемое или фиктивное. Я уже не молод, и мне проще противостоять этому искушению, поскольку годы мало-помалу учат каждого человека тому, что чудесна одна лишь истина. Помимо прочего, они учат писателя еще и тому, что первыми и быстрее всего устаревают украшения и что только у строго изложенных фактов и просто, ясно выраженных наблюдений есть шанс сохранить завтра почти такой же вид, как сегодня.

Поэтому я не привел ни одного факта и не сообщил ни об одном наблюдении, которые не были бы неопровержимыми и легко поддающимися проверке. Это первая обязанность, когда дело касается столь малоизвестного и поразительного мира, как тот, в который мы вступаем. Невиннейшая фантазия, легчайшее преувеличение и малейшая неточность лишили бы исследование такого рода всякого доверия и интереса. Надеюсь, их совсем немного, если только в некоторых вопросах я сам не был введен в заблуждение теми, кому следовал, что маловероятно, поскольку я опирался только на работы профессиональных энтомологов, писателей совершенно объективных и хладнокровных, преклоняющихся перед научным наблюдением и чаще всего даже не осознающих необычайного характера насекомого, которое они изучают, и, уж во всяком случае, нисколько не пытающихся на нем останавливаться и его подчеркивать.

Я очень мало позаимствовал из рассказов сотен путешественников, поведавших нам о термитах, которые часто вызывают сомнения, независимо от того, воспроизводят ли они безо всякой критики россказни туземцев или же склонны к преувеличению. Я сделал исключение из этого правила только для выдающихся исследователей, например Дэвида Ливингстона, который был к тому же добросовестным ученым-натуралистом.

Можно было бы утяжелить нижнюю часть страниц сносками и ссылками по поводу каждого утверждения. Есть главы, где следовало бы испещрить ими буквально все фразы и где комментарий поглотил бы собой сам текст, как в наиболее скучных из наших школьных учебников. Я полагаю, что его с успехом заменит краткая библиография, которую читатель найдет в конце тома, тем более что литература, посвященная термитам, еще не столь громоздка, как литература о пчелах.

Итак, факты. Я находил их разрозненными, разбросанными и спрятанными в сотне различных мест, и зачастую они казались незначительными в силу своей изолированности. Как и в «Жизни пчел», моя роль ограничивалась тем, чтобы связать и сгруппировать их как можно более гармоничным образом, привести к взаимодействию, облечь надлежащими замечаниями и, прежде всего, предать огласке, поскольку тайны термитов остаются еще более неведомыми, чем тайны улья, даже для тех любопытных, с каждым днем все более многочисленных, которые интересуются насекомыми.

II

Энтомологи, ссылаясь на геологов, предполагают, что цивилизация термитов, которых в народе называют «белыми муравьями», хотя их белизна весьма сомнительна, на сто миллионов лет предшествует появлению человека на нашей планете. Эти предположения трудно проверить. Впрочем, как это часто случается, ученые еще не пришли к общему мнению. Одни, например Н. Хольмгрен, связывают их с прототаракановыми, вымершими в пермском периоде, тем самым отодвигая их в бескрайнюю и бездонную ночь конца палеозоя. Другие находят их в лейасе Англии, Германии и Швейцарии, т.е. в мезозое; и, наконец, третьи обнаруживают их лишь в верхнем эоцене, т.е. в кайнозое. Было идентифицировано сто пятьдесят их видов, окаменевших в янтаре. Как бы то ни было, термиты, несомненно, появились несколько миллионов лет назад, и одно это уже внушает уважение.

Эта древнейшая из известных цивилизация – самая интересная, самая сложная, самая разумная и, в определенном смысле, самая логичная и лучше всего приспособленная к трудностям существования из тех, что появились на Земле до нашей. С некоторых точек зрения, несмотря на свою жестокость, мрачность и часто омерзительность, она стоит выше цивилизации пчел, муравьев и самого человека.

III

Литература, посвященная термитам, далеко не столь богата, как та, что выросла вокруг пчел и муравьев. Первым энтомологом, серьезно ими занимавшимся, был И. Г. Кениг, долгое время живший в Индии, в Транкебаре – районе Мадраса, где он изучал их в свободное время. Он умер в 1785 году. Далее следует Генри Смитмен, ставший вместе с Германном Хагеном подлинным отцом термитологии. Его знаменитый доклад о некоторых африканских термитах, вышедший в 1781 году, содержит в себе настоящую сокровищницу наблюдений и толкований, в которой черпали, не исчерпывая ее, информацию все те, кто занимался этими насекомыми, и работы его последователей, в частности, Г. Б. Хэвиленда и Т. Дж. Сэвиджа, почти всегда подтверждали ее точность. Что же касается Германна Хагена из Кенигсберга, то в 1855 году он отдал в берлинскую «Linnea entomologica» методичную и полную монографию, где проанализировал с пунктуальностью, тщательностью и добросовестностью, которые, как следует признать, немцы привнесли в такого рода работы, все, что было написано о термитах со времен Древней Индии и Египта до наших дней. Здесь мы находим краткий конспект и критику сотен наблюдений, проделанных всеми путешественниками, изучавшими их в Азии, Африке, Америке и Австралии.

Среди новых работ упомянем прежде всего труды Грасси и Сандиаса, установивших микрологию термита, при этом первый высказал предположения об удивительной роли некоторых простейших в кишечнике насекомого; Шарля Леспэ, рассказавшего нам о маленьком европейском термите, которого он назвал, возможно ошибочно, светобоязливым; Фрица Мюллера, Филиппо Сильвестри, занимающегося южноамериканскими термитами; И. Сьестедта, интересующегося африканскими термитами и ведущего, прежде всего, классификаторскую работу; У. У. Фроггатта, который вместе с натуралистом У. Сэвил-Кентом рассказал практически все об австралийских термитах; Э. Хега, настойчиво изучающего термитов Конго, который, продолжив работу Хагена и доведя ее до 1922 года, резюмировал в замечательном, очень полном и богато иллюстрированном труде почти все, что известно на сегодняшний день об интересующем нас насекомом. Назовем также имена Васманна, А. Иммса, великого шведского термитолога Нильса Хольмгрена, немецкого энтомолога К. Эшериха, проведшего, в частности, чрезвычайно любопытные исследования над эритрейскими термитами; и, наконец, чтобы не повторять все те имена, которые вы найдете в библиографии Л. Р. Кливленда, который в великолепных лабораториях Гарвардского университета много лет занимается исследованиями и экспериментами над простейшими из кишечника наших древоядных, относящимися к наиболее настойчивым и проницательным в современной биологии. Не забудем также об интересных монографиях Э. Бюньона, которые я еще неоднократно буду иметь возможность цитировать; и в завершение отошлю вас к библиографии, помещенной в конце книги.

Эта литература, хотя она и не идет в сравнение с той, что посвящена перепончатокрылым, тем не менее позволяет определить важнейшие черты политической, экономической и социальной организации или, иными словами, той судьбы, которая, возможно, предвосхищает, судя по тому, куда мы движемся, и, если мы не начнем действовать, пока не будет слишком поздно, судьбу, ожидающую нас. Может быть, мы найдем в ней какие-то интересные указания и полезные уроки. Я повторяю, что в настоящее время на Земле нет живого существа, включая пчел и муравьев, которое было бы одновременно настолько далеко и близко к нам, так нищенски, так восхитительно и так по-братски человечно.

Наши утописты ищут на границах, где угасает воображение, образцы обществ будущего, в то время как у нас под носом есть общества, возможно, такие же фантастические, такие же неправдоподобные и, – кто знает! – такие же пророческие, как те, что мы могли бы найти на Марсе, Венере или Юпитере.

IV

В отличие от пчелы и муравья, термит – не перепончатокрылое. Его научная классификация вызывает затруднения и, похоже, еще не установлена

ne varietur

[1]

; обычно его относят к роду прямокрылых или прямокрылообразных, сетчатокрылых или псевдосетчатокрылых, трибе

Corrodants

. На самом же деле они образуют отдельный отряд –

Isoptera

. Некоторые энтомологи, по причине их общественных инстинктов, охотно относят их к перепончатокрылым.

Большие термиты обитают исключительно в жарких, тропических или субтропических, странах. Мы уже говорили, что, вопреки названию, термит редко бывает белым. Скорее он принимает приблизительный цвет той земли, которую населяет. Его размер у различных видов колеблется от 3 до 10 или 12 миллиметров, следовательно, иногда он достигает размера наших маленьких домашних пчел. Насекомое (по меньшей мере в основной части популяции, поскольку, как мы увидим далее, оно отличается невероятным полиморфизмом) более или менее похоже на довольно плохо сложенного муравья с вытянутым, мягким, как у личинки, брюшком, пересеченным поперечными бороздками.

Мы увидим также, что не многих существ природа так плохо вооружила для борьбы за существование. У него нет ни пчелиного жала, ни замечательной хитиновой брони муравья – его самого непримиримого врага. Как правило, у него нет крыльев; но если даже он ими обладает, то они, словно бы в насмешку, даются ему лишь для того, чтобы долететь до гекатомбы. Он тяжел, неповоротлив и не может избежать опасности бегством. Столь же уязвимый, как червь, он беззащитен перед всеми, кто в мире птиц, рептилий и насекомых жаден до его сочной плоти. Он способен выжить только лишь в экваториальных районах и, – фатальное противоречие! – погибает, как только попадает под солнечные лучи. Он сильно нуждается во влаге и почти всегда вынужден жить в странах, где семь-восемь месяцев с неба не падает ни капли. Одним словом, почти так же, как к человеку, природа проявила по отношению к нему несправедливость, недоброжелательство, иронию, своенравие, непоследовательность или коварство. Однако он может так же хорошо, как человек, а иногда и лучше него извлекать пользу из единственного преимущества, которое забывчивой, любопытной или попросту равнодушной мачехе вздумалось ему оставить: той маленькой невидимой силы, которую у него мы называем инстинктом, а у самих себя, неизвестно, почему, – разумом. С помощью этой маленькой силы, у которой нет даже четко определенного названия, он научился видоизменяться и создавать оружие, которым овладел ничуть не более спонтанно, чем мы – своим, научился укрепляться, становиться непобедимым, поддерживать в городах необходимые ему температуру и влажность, обеспечивать будущее, размножаться до бесконечности и постепенно становиться самым стойким, самым обосновавшимся и самым грозным оккупантом и завоевателем земного шара.

Вот почему мне не кажется праздным интерес к этому часто неприятному, но порой восхитительному насекомому – единственному из всех известных нам живых существ, что сумело от убожества, равного нашему, подняться до цивилизации, в некотором отношении не уступающей той, что достигнута нами сегодня.

Термитник

I

Всего насчитывается от тысячи двухсот до полутора тысяч видов термитов. Самые известные среди них –

Termes Bellicosus

, строящий огромные холмики,

Nemorosus Lucifugus

, появившийся в Европе,

Incertus Vulgaris

,

Coptotermes

,

Bornensis

и

Mangensis

, эти солдаты со спринцовками,

Rhinotermes

,

Termes Planus

,

Tenuis

,

Malayanus

,

Viator

, один из редких видов, живущий иногда под открытым небом и длинными шеренгами пересекающий джунгли, при этом солдаты прикрывают с флангов рабочих-носильщиков,

Termes Longipes

,

Foraminifer

,

Sulphureus

,

Gestroi

, сознательно нападающий на живые деревья и воины которого свирепы,

Termes Carbonarius

, чьи солдаты издают весьма своеобразный, ритмичный, таинственный стук, к которому мы еще вернемся,

Termes Latericus

,

Lacessitus

,

Dives

,

Gilvus

,

Azarelii

,

Translucens

,

Speciosus

,

Comis

,

Laticornis

,

Brevicornis

,

Fuscipennis

,

Atripennis

,

Ovipennis

,

Regularis

,

Inanis

,

Latifrons

,

Filicornis

и

Sordidus

, обитающие на острове Борнео,

Laborator

с Малакки,

Capritermes

, жвалы которого похожи на козлиные рога, раздвигаются, словно пружины, и отбрасывают насекомое на двадцать-тридцать сантиметров,

Termopsis

и

Calotermes

, самые отсталые; и сотни других, перечисление которых было бы слишком утомительным.

Добавим, что наблюдения за повадками этого экзотического и неуловимого насекомого новы и неполны, что многие вопросы в них остаются неясными и что термитник полон тайн.

В самом деле, помимо того, что он обитает в странах, где натуралистов гораздо меньше, чем в Европе, термит не является или по крайней мере не являлся, пока им не заинтересовались американцы, лабораторным насекомым, и его почти невозможно изучать в ульях или стеклянных ящиках, изготавливаемых для пчел и муравьев. У великих мирмекологов – Форелей, Шарлей Жане, Лаббоков, Васманнов, Корне и многих других – не было возможности им заняться. Если он и проникает в кабинет энтомолога, то обычно лишь затем, чтобы его разрушить. С другой стороны, разрушение термитника – дело не из простых и не из приятных. Венчающие его башенки сделаны из такого прочного цемента, что о него выщербляется сталь топора, и приходится взрывать их с помощью пороха. Часто туземцы, из страха или суеверия, отказываются помогать исследователю, который, как рассказывает Дувиль о своем путешествии в Конго, вынужден облачаться в кожу и надевать маску, чтобы избежать укусов тысяч воинов, мгновенно облепливающих его и уже не отпускающих. Когда же термитник наконец раскрыт, то он представляет лишь зрелище великого и грозного столпотворения, а отнюдь не секреты повседневной жизни. Кроме того, несмотря на все наши старания, нам никогда не добраться до последних подземных логовищ, уходящих на несколько метров в глубину.

Существует, правда, порода европейских термитов, очень маленьких и, вероятно, выродившихся, которых французский энтомолог Шарль Леспэ добросовестно изучил семьдесят лет назад. Их довольно легко спутать с муравьями, хотя они белого цвета с легким янтарным, почти прозрачным оттенком. Они обитают на Сицилии, в частности в районе Катании, и, главным образом, в ландах в окрестностях Бордо, где живут в старых сосновых пнях. В отличие от своих сородичей из жарких стран, они крайне редко проникают в дома и не наносят большого ущерба. По размеру они не больше маленького муравья, хрупки, невзрачны, немногочисленны, безвредны и почти беззащитны. Это «бедные родственники» вида, возможно, заблудшие и ослабленные потомки

II

Некоторые термиты живут в стволах деревьев, выдолбленных во всех направлениях и изборожденных ходами, простирающимися до самых корней. Другие, например

Termes Arboreum

, строят свое гнездо в ветвях и прикрепляют его так прочно, что оно выдерживает самые неистовые ураганы, и для того, чтобы им завладеть, приходится пилить ветки. Но классический термитник крупных видов всегда расположен под землей. Нет ничего более поразительного и фантастического, чем архитектура этих жилищ, меняющаяся в зависимости от страны и даже в одной и той же местности, в зависимости от породы, местных условий и имеющихся материалов, поскольку гений этого рода неистощимо изобретателен и приспосабливается к любым обстоятельствам. Необычайнее всего австралийские термитники, потрясающие фотографии которых демонстрирует нам У. Сэвил-Кент в своем внушительном ин-кварто «The Naturalist in Australia»

[2]

. Иногда это простой бугорчатый холмик с окружностью в основании около тридцати шагов и высотой три-четыре метра, похожий на поврежденную и надломанную сахарную голову. Другие имеют вид огромных куч грязи, чудовищных «бульонов» из песчаника, кипение которых внезапно застыло под сибирским ветром, или же заставляют вспомнить «плачущие» известковые натеки гигантских сталагмитов, закопченных факелами, в знаменитых и часто посещаемых пещерах, или бесформенную груду сот, увеличенную в сто тысяч раз, куда некоторые дикие одиночные пчелы складывают мед; нагромождения и напластования грибов, невероятные губки, беспорядочно нанизанные друг на друга, стога сена или скирды соломы, потемневшие от грозы, нормандские, пикардские или фламандские копны (ведь стиль копен столь же четок и устойчив, как стиль домов). Самые замечательные из этих сооружений, которые можно найти только в Австралии, принадлежат компасным, магнитным, или южным термитам, названным так потому, что их жилища всегда строго ориентированы с севера на юг: самая широкая часть – на полдень, самая узкая – на полночь. По поводу этой любопытной ориентации энтомологи выдвигали различные гипотезы, но пока не нашли удовлетворительного объяснения. Своими шпилями, обилием пинаклей, аркбутанами, многочисленными контрфорсами и выступающими один над другим слоями цемента они воскрешают в памяти выветренные веками соборы, развалины замков, которые представлял себе Гюстав Доре, или призрачные бурги, которые рисовал Виктор Гюго, размазывая кляксу или кофейную гущу. Другие, в более сдержанном стиле, представляют собой скопление волнистых колонн, до верхушки которого не дотянется даже всадник, вооруженный копьем, и возвышаются порой на высоте шести метров, словно пирамиды или обелиски, обглоданные и разрушенные тысячелетиями более опустошительными, чем тысячелетия фараоновского Египта.

Причудливость этой архитектуры объясняется тем, что термит строит свои дома не снаружи, как мы, а изнутри. Будучи слепым, он не видит того, что воздвигает, но даже если бы у него были глаза, то он все равно ничего не увидел бы, потому что никогда не выходит наружу. Его интересует лишь интерьер жилища, а вовсе не его внешний вид. Каким образом он берется за такое строительство

Тем не менее наблюдения провансальского энтомолога М. Э. Бюньона, в течение четырех лет внимательно изучавшего цейлонских термитов, могут дать нам некоторое представление об их образе действия. Речь идет о термите кокосовых пальм,

Веревки

Эксперимент такого рода был проведен на плантации Сенигода 19 декабря 1909 года. 8 часов утра, погода замечательная. Термометр показывает 25°С. Веревка, обращенная на восток, находится под прямыми солнечными лучами. Соскоблив стенку длиной 1 сантиметр, я вижу вначале, как у отверстия появляется дюжина солдат, которые, пройдя пару шагов, размещаются кружком, направив наружу свои лобные рога и приготовившись встретить возможного врага. Спустя четверть часа отсутствия я констатирую, что все термиты, вернувшись в туннель, уже занимаются заделыванием его поврежденной части. Шеренга солдат остается на уровне отверстия, выставив головы наружу, а тела спрятав вовнутрь. Активно размахивая своими антеннами, они пожевывают края бреши и смачивают их своей слюной. Вокруг уже показалась влажная каемка более темного, чем остальная стенка, цвета. Вскоре появляется труженик иного рода, на сей раз принадлежащий к касте рабочих. Обследовав место с помощью антенн, он резко поворачивается и, показав свое анальное отверстие, откладывает на брешь непрозрачную капельку коричневато-желтого цвета, выделенную его прямой кишкой. После этого появляется другой рабочий с песчинкой во рту, тоже выползающий изнутри. Песчинка, служащая крошечным песчаником, кладется на капельку в отмеченном месте.

III

В некоторых точках Квинсленда, или западной Австралии, главным образом в Кейп-Йорке и, прежде всего, в окрестностях Олбани-Пасс, термитники простираются километра на два в виде симметричных и расставленных на одинаковом расстоянии пирамид. Они напоминают бескрайние, покрытые стогами поля, о которых я уже говорил, могилы в долине Иосафат, заброшенную керамическую фабрику или причудливые карнакские аллеи менгиров в Бретани и вызывают изумление у путешественников, которые, заметив их с палубы корабля, не могут поверить, что это – творение насекомого размером не больше пчелы.

В самом деле, несоответствие между творением и творцом почти невероятное. Средний, например четырехметровый, термитник при переводе в человеческий масштаб даст нам сооружение высотой шестьсот-семьсот метров, каких человек никогда не строил.

Подобные «агломерации» существуют и в других точках планеты, но они постепенно исчезают под напором цивилизации, использующей их материал, в частности для строительства дорог и домов, поскольку они служат источником идеального цемента. Термит научился защищаться от всех животных, но не принял в расчет современного человека. В 1835 году исследователь Ааран открыл на севере Парагвая одну из этих «конфедераций», которая была четыре лье в диаметре и где термитники были расставлены так тесно, что промежутки между ними не превышали пятнадцати-двадцати шагов. Издалека они производили впечатление огромного города, построенного из бесчисленных хижинок, и придавали пейзажу, как простодушно отмечает наш путешественник, весьма романтический вид.

Но самые большие термитники расположены в Центральной Африке – в Бельгийском Конго. Нередки сооружения высотой шесть метров, а некоторые достигают семи или восьми. В Монпоно над окрестной равниной возвышается могила, воздвигнутая на термитнике, похожем на холм. На одной из улиц Элизабетвилля, в Верхней Катанге, можно увидеть термитник, разрезанный надвое проезжей частью, который в два раза выше стоящего напротив него бунгало; а для строительства железной дороги в Сакании пришлось взорвать динамитом холмики, развалины которых оказались выше паровозных труб. В этой же стране находят термитники в форме курганов, которые, после того, как их разворотят, имеют вид настоящих двух– или трехэтажных домов, где мог бы поселиться человек.

Эти сооружения настолько прочны, что выдерживают падение самых больших деревьев, столь частое в этих краях ураганов, и что крупный скот взбирается на них, даже не пошатнув их, чтобы пощипать траву, растущую на их вершине; поскольку суглинок или, скорее, разновидность цемента, из которого они состоят, не только обеспечивает влажность, старательно поддерживаемую внутри строения, но и, после измельчения насекомым и прохода через его кишечник, становится необычайно плодородным. Иногда здесь вырастают даже деревья, которые, как это ни странно, термит, истребляющий все на своем пути, благоговейно чтит.

IV

Откроем же вместе с У. У. Фроггаттом одно из этих строений, где копошатся миллионы существ, хотя снаружи мы не найдем здесь никаких признаков жизни и хотя они кажутся необитаемыми, словно гранитные пирамиды, и ничто не выдает необыкновенной деятельности, кипящей в них днем и ночью.

Как я уже говорил, это исследование не из простых, и до У. У. Фроггатта лишь немногие натуралисты получали удовлетворительные результаты. Совершенствуя старые методы и оснастившись лучше своих предшественников, выдающийся энтомолог из Сиднея вначале распилил гнездо по середине, а затем наискось – сверху вниз. Его наблюдения, наряду с наблюдениями Т. Дж. Сэвиджа, дают нам общее, но достаточное представление о планировке термитника.

В центре города, под башенкой из пережеванного и измельченного дерева, откуда расходятся многочисленные ходы, в 15—30 сантиметрах от основания, находится круглая масса различной величины, зависящей от размера термитника, которая, если ее увеличить до человеческих пропорций, была бы шире и выше собора св. Петра в Риме. Она состоит из тонких слоев деревянистого, довольно мягкого вещества, обвивающихся кругами, подобно коричневой бумаге. Английские энтомологи называют ее

«Nursery»

[4]

, а мы именуем Гнездом, что соответствует сотам для расплода у наших пчел. Обычно оно наполнено миллионами маленьких личинок величиной не больше булавочной головки, и его стены, очевидно в целях вентиляции, изрешечены тысячами крошечных отверстий. Температура здесь заметно выше, чем в других частях термитника, поскольку термиты, похоже, задолго до нас узнали о преимуществах своего рода «центрального отопления». Как бы то ни было, тепло, сохраняющееся в гнезде, настолько велико, что Т. Дж. Сэвидж, однажды довольно резко открыв большие центральные ходы и желая рассмотреть их вблизи, отпрянул перед теплым дуновением, ударившим ему в лицо и чуть было, по его словам, не перекрывшим ему дыхание, причем стекла его пенсне полностью запотели.

Каким же образом поддерживается эта постоянная температура, которая является для термитов вопросом жизни и смерти, поскольку ее падение до 16°С способно их погубить? Т. Дж. Сэвидж объясняет это теорией термосифона – циркуляцией теплого и холодного воздуха, обеспечиваемой сотней коридоров, проходящих по всему жилищу. Что же касается источника тепла, который в определенные часы дня и времена года не может быть исключительно солнечным, то им, вероятно, служит брожение груды травы или влажных отходов.

Вспомним, что пчелы тоже регулируют по своему желанию общую температуру улья и его различных частей. Летом эта температура не превышает 85° по Фаренгейту, а зимой не опускается ниже 80°. Это термическое постоянство обеспечивается сгоранием пищи и группами пчел, проветривающих улей. В группе, производящей воск, она повышается до 95° благодаря избыточному питанию восконосок.

V

Из громадного подземелья, обычно уходящего вниз на такую же глубину, на какую высоту оно поднимается над землей, расходятся бесчисленные, нескончаемые коридоры, простирающиеся вдаль на расстояния, которые пока невозможно измерить, до деревьев, кустарников, трав и домов, поставляющих целлюлозу. Так, некоторые участки острова Цейлон и Австралии, главным образом Серсдей-Айленд и архипелаг Кейп-Йорк, на протяжении целых километров «заминированы» подземными ходами этих гномов и совершенно непригодны для жилья.

В Трансваале и Натале почва от одного конца страны до другого усеяна термитниками; Кл. Фуллер обнаружил здесь на двух маленьких площадках величиной 635 квадратных метров от четырнадцати до шестнадцати гнезд, принадлежащих различным видам. В Верхней Катанге часто можно встретить по одному шестиметровому термитнику на гектар

[5]

.

В отличие от муравья, свободно передвигающегося по поверхности почвы, термиты, за исключением крылатых взрослых особей, о которых мы поговорим позже, не покидают теплого и влажного мрака своей гробницы. Они никогда не движутся под открытым небом и рождаются, живут и умирают, не видя дневного света. Одним словом, нет насекомых более потаенных. Они обречены на вечную тьму. Если для того, чтобы запастись пищей, им необходимо преодолеть препятствия, сквозь которые они не могут пройти, к работе привлекаются городские инженеры и первопроходцы. Они строят прочные ходы, состоящие из искусно размягченных древесных опилок и фекалий. При отсутствии какой-либо опоры эти ходы имеют форму труб, но технологи с замечательным мастерством извлекают выгоду из мельчайших обстоятельств, дающих малейшую возможность сэкономить на труде и сырье. Они увеличивают, выравнивают, подгоняют и шлифуют полезные трещины. Если ход идет вдоль стены, он становится полукруглым; если он может обогнуть угол, образованный двумя стенами, его просто покрывают цементом, тем самым сберегая две трети работы. В этих коридорах, строго вымеренных по росту насекомого, местами расположены «стоянки», наподобие тех, что устроены на наших узких горных тропах, чтобы дать возможность носильщикам, нагруженным провизией, без труда разминуться. Порой, – как заметил Смитмен, – когда движение усиливается, они идут по одному пути туда, а по другому – обратно.

Прежде чем покинуть это подземелье, обращу ваше внимание на одну из самых странных и таинственных особенностей мира, скрывающего в себе так много загадок и тайн. Я уже упоминал об удивительной и неизменной влажности, которую им удается поддерживать в своих жилищах, несмотря на сухость воздуха и обожженной почвы, несмотря на беспощадный зной бесконечного тропического лета, осушающий источники, истребляющий все живое на земле и высушивающий до самых корней большие деревья. Это явление настолько аномально, что доктор Дэвид Ливингстон, великий исследователь и вместе с тем чрезвычайно добросовестный натуралист, к которому в 1871 году на берегах озера Танганьика присоединился Стэнли, озадаченно спрашивал себя, не удается ли обитателям термитника с помощью еще не известных нам методов соединять атмосферный кислород с водородом из их растительной пищи таким образом, что по мере того, как она выпаривается, они восстанавливают необходимую им воду. Вопрос пока не разрешен, но эта гипотеза вполне правдоподобна. Мы еще не раз убедимся в том, что термиты – химики и биологи, у которых нам есть чему поучиться. Впрочем, вполне возможно, как предполагает г-н Шарль Дюфур, что термит просто-напросто ищет влагу на больших глубинах или в самих корнях деревьев. Объем холмика, образуемого на поверхности почвы большим термитником, равняется приблизительно 200 кубическим метрам. Если бы мы извлекли из этой глыбы верхние слои, расположенные на одной из «полок» холмика или прямо под ним, то обнаружили бы большие пустоты, настоящие пещеры, но ни в самих термитниках, ни по соседству с ними никогда не наблюдалось оседания почвы.