Арабский добровольный академический псевдонародный хор мальчиков и девочек, гордость министерства образования государства Израиль, сидел неестественно тихо и, что еще более удивительно, практически неподвижно. Никто из детей не вскакивал ежеминутно, не перебегал с места на место, не высовывался из окон автобуса и даже не пытался вырвать руль у шофера. Встревоженный подавленным состоянием подопечных, инспектор арабского сектора воспитания Моше Рак для прояснения картины попытался вселиться в душу одного из подростков, чему научился сравнительно недавно на курсах повышения квалификации педагогов при службе безопасности государства. Данная служба совсем неплохо зарабатывала, перекачивая на свои банковские счета немалые бюджетные средства прочих ведомств, обучая их избранных представителей тайным приемам выколачивания истинной информации из любого, кто ею вовсе не собирался делиться.
Взгляд господина Рака отнюдь не случайно застыл на переносице Раяда, явного неформального солиста хора. Инспектор напрягся, совершенно справедливо не слишком доверяя своему арабскому, но то, что он услышал, повергло его в изумление. «В муаровом пенсне декорум, на все забив, бутылку рома уговорил, на что фламенко ему заметил не без сленга: „Если ты много изучал Тору, не кичись этим, ибо для сего ты был создан. Когда муж разводится с женой, даже алтарь проливает слезы“» — отчетливо прозвучало у него в голове на отличном, еще МХАТовской закваски конца девятнадцатого века иврите.
О, этот несравненное московское произношение, эта музыка звучащего слова, искусство для искусства говорить, наука немногих посвященных. Увы, неспособные слышать практически начисто извели умеющих говорить, чего и следовало ожидать.
Чему удивляться? Опрощение требует больших затрат энергии, чем противоположный процесс. Иными словами, ученому гораздо сложнее стать истинным дикарем, чем дикарю настоящим ученым, ибо можно быть настоящим ученым при этом время от времени отдавая дань людоедским обрядам, традициям и даже кухне, но попробуй, как перед Богом, считать себя истинным дикарем, на уровне подкорки не истребив памяти хотя бы о самой возможности существования письменной речи, коньяка или приема у декана по случаю тезоименитства наследника. Да любое божество тут же и совершенно справедливо заподозрит тебя по меньшей мере в лукавстве. Явились массы и все испохабили.
Особенно досталось от них культуре речи. Американские свободы безнадежно исковеркали английский язык, русские революции — русский, а сионизм, похоже, скоро окончательно доконает иврит. Так думал Моше Рак, потомственный социалист и сионист, борец за права не только еврейских трудящихся. Однако, Раяд! Как ни крути, а надо отдать должное службе безопасности. В том, что ею завербован самый перспективный отрок израильского арабского мира, сомневаться не приходилось. Лет через пятнадцать этот мальчишка станет гордостью своей общины и, глядишь, внесет свой неоценимый вклад в дело мира между мифическими народами. Впрочем, любой народ, полагал Моше Рак — это в лучшем для генетики случае процентов, как минимум, на пятьдесят игра ума и философское построение, а не детище, по всей видимости, начисто лишенных национального самосознания сперматозоидов и яйцеклеток.