На протяжении многих лет у художника Бякина имелись неразрешимые противоречия с окружающей действительностью. Пространство вокруг него болело фиолетовым бешенством, и болезнь эта прогрессировала не по дням, а по часам.

Симптомы мирового буйного помешательства доставали Бякина на каждом шагу. Начать хотя бы с дурацкой фамилии, которая была присвоена художнику тремя загадочными старцами с зелеными лицами, ущербным зимним вечером вошедшими к нему на кухню через стену ванной комнаты. Это случилось вскоре после того, как Бякин довел свою суточную норму спиртопотребления до четырехсот пятидесяти двух граммов в пересчете на чистый спирт. Старцы вежливо поздоровались с хозяином, трижды синхронно поклонились в пояс на северо-восток и начали есть руками большую сонную змею, которую они принесли с собой в картонной коробке из-под бананов. Вначале художник не воспринял их всерьез и с упорством, достойным лучшего применения, продолжал царапать вилкой кухонный стол, воспроизводя инициалы своей бывшей возлюбленной, а когда очнулся и попытался выгнать непрошеных гостей вон, то с изумлением обнаружил, что ни деревянная расческа, окропленная водой из-под крана, ни огуречный рассол, ни чтение наизусть избранных мест из Ошо Раджниша таинственную троицу не берут. Доев змею, старцы в итоге ушли сами — через розетку радио, но черная порча, наведенная ими, так и осталась плавать в воздухе между электрической лампочкой и тем местом, где когда-то стоял холодильник. Оттуда, из этой порчи, время от времени парашютировали крошечные сиреневые чертики, которые с удивительной ловкостью уворачивались от заградительного зенитного огня, открываемого хозяином кухни, и издевательски верещали хором: «Ты Бякин! Ты Бякин! Ты Бякин! Ты Бякин!». Вот таким печальным образом неплохой, надо сказать, художник абсолютно против своей воли заработал омерзительную собачью кличку.

Однако нелепая фамилия была не самой тяжелой формой паранойи бытия. Бякин часто размышлял об этом по утрам, просыпаясь на потолке. Он не мог поручиться за каждую ночь, но отчетливо помнил, что по крайней мере два или три раза в месяц укладывался спать внизу, на старом растрепанном диване, который представлял собой половину находившейся в его распоряжении мебели. И даже в тех редкостных случаях, когда он ложился спать на стену или на шкаф, который представлял собой вторую половину мебели, до потолка все еще было достаточно далеко. Тем не менее всякий раз, несколько отойдя от воздействия спиртосодержащих жидкостей, художник обнаруживал под собой шероховатую, относительно белую, местами зашпаклеванную поверхность. Кряхтя, мученически подвывая и время от времени высовывая язык от усердия, пачкая локти и колени сухой побелкой, Бякин неизменно доползал до ближайшей стены, с трудом перебирался на нее и уже по ней сосредоточенно спускался на грешную землю, напоминая, судя по всему, того паука-альпиниста, который без страховки, на одних пальцах, спустился вниз головой с какой-то горы и был занесен в книгу рекордов ирландского пива. Это была ежедневная блистательная победа художника над самим собой.

Нанеся первый сокрушительный удар ненавистной реальности, Бякин продолжал активно развивать и закреплять достигнутый успех. Он вынимал из воздуха початую бутылку пива, вытряхивал из нее случайных тараканов и чинно завтракал. Покушав пива и отчасти почувствовав себя человеком, художник Бякин снисходил до нескольких страниц Ошо, вспоминал две или три песни из репертуара группы «Джой дивижн», затем, набычившись, некоторое время рассматривал мандалу, образовавшуюся на обоях под воздействием низких температур и регулярно попадающей влаги. Просветлившись в достаточной степени, он шел в ванную, чтобы подразнить языком идиота, сидящего по ту сторону зеркала.

Обнаружив, что благодаря вышеперечисленным процедурам реальная действительность обращена в бегство и панически отступает, теряя по дороге пушки и обозы с провиантом, художник Бякин сосредоточенно кивал, вынимал из головы шар для боулинга, мольберт, полное собрание сочинений Льва Толстого, бенгальского тигра, краски, немытые кисти, шестнадцатикилограммовую гирю, клал обратно гирю, тигра, книги и шар, устанавливал посреди комнаты мольберт, распинал на нем холст и начинал творить с большой буквы «Т».