Одним из таких командиров, о которых сложена популярная песня «Комбат», и был автор этой книги Михаил Иванович Сукнев. С ним меня познакомил в августе 2000 года сотрудник мэрии Новосибирска Олег Владимирович Левченко, ценитель военной истории. «Сукнев — легендарный человек, исключительная, яркая личность, — рассказал мне Олег. — Больше трех лет был на передовой, несколько раз ранен. А в каких невероятных переделках участвовал! Чего стоят только схватка с баварцами, бои на Заволховском плацдарме, штурм Новгорода, четыре месяца командования штрафбатом…»

О штрафбате и общении с бандитами из «Чёрной кошки» Михаил Иванович потом скажет: «Надо бы пропустить это в печать. Интересно и поучительно для других командиров батальонов, как надо вести себя с таким контингентом в боях. Стыдно было смотреть телефильм «ГУ-ГА» Одесской киностудии о штрафниках. Ничего подобного у нас и близко не бывало!»

М. И. Сукнев был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды, многими медалями, среди которых медаль «За отвагу» и две медали «За боевые заслуги». Но из своих наград больше всего ценил два ордена Александра Невского,'которым награждались офицеры от командира взвода до командира дивизии «за проявление, в соответствии с боевым заданием, инициативы по выбору удачного момента для внезапного, смелого и стремительного нападения на врага и нанесения ему крупного поражения с малыми потерями для своих войск…». То есть сходное с тем, что совершил в 1240 и 1242 годах в битвах со шведами и немецкими рыцарями князь Александр Невский, ободрявший свою дружину словами: «Не в силе Бог, но в правде».

Образ святого благоверного князя пришлось вспомнить советским партийцам-атеистам летом 1942-го, когда армия Паулюса уже выходила к Волге… Орден Александра Невского был учрежден 29 июля 1942 года. В Великую Отечественную войну этим орденом было награждено более 42 тысяч офицеров Красной армии, но награжденных им дважды — всего несколько десятков человек.

Довольно странно, но изображение ордена Александра Невского всегда тиражировалось в печати гораздо реже рисунков и фотографий других орденов. А ведь многие специалисты считают этот орден самым красивым из всех орденов СССР. Его знак изготовлялся из серебра, пятиконечная звезда с золотыми ободками покрывалась рубиново-красной эмалью. На круглом окованном щите — рельефное изображение Александра Невского. Щит окаймлен лавровым позолоченным венком. Позади щита скрещены позолоченные бердыши. Внизу — меч, копьё, лук, колчан со стрелами.

В ноябре 1941 года мы, выпускники военно-пехотного училища, лейтенанты, прибыли в 3-ю Краснознаменную танковую дивизию. Меня определили в разведбатальон. И вот мы под Новгородом. Город красивый, стоит на высоте, километров двадцать до него, видны белокаменные соборы и стены торговой части. Было обидно — сдали город, а теперь ищи убежища в снегах…

17 декабря 1941 года был создан Волховский фронт, в состав которого вошла и наша дивизия.

3-я танковая дивизия, отмеченная после финской войны, потеряла всю боевую технику и 80 процентов личного состава. Отступали они от Прибалтики. Командиры встретили нас, смотрят на красные петлицы, ждали-то они танкистов. Но Ставка поставила на танковой дивизии крест, решили сделать из неё 225-ю пехотную. Дивизия с этим номером, Кемеровская, вся погибла под Киевом. Нам дали её знамя. Мой полк № 1349.

В дивизию было призвано много местных жителей прифронтовых районов Новгородчины. Сразу после окончания формирования дивизия была направлена на фронт под Новгород, а затем в район деревень Лелявино, Петровское, Заполье, Теремец, Дымно, где происходили жесточайшие бои по созданию, а потом и по удержанию «коридора» для окруженной 2-й Ударной армии генерала Власова. Ширина того «коридора» составляла всего 3–6 километров. Большинство этих деревень сейчас исчезло с карты России…

Полк формируется. Нас, разведчиков, послали на Ильмень-озеро. Пурга, зима началась как следует. До немцев три километра. Посмотрели в бинокль, решили идти за «языком». Дня через три пошли, пятнадцать человек с винтовками. Я — командир взвода. Обходим полыньи, от воды — пар, мгла. И вдруг из мглы перед нами возникают немцы, тоже разведка, столько же человек. Вокруг гладь, ни бугорочка, на три километра чистенький снежок… Мы посередине озера, между нами несколько метров. Постояли. Что делать? Винтовка есть винтовка, автомат есть автомат. Ближний бой. Мы их ополовиним, они нас всех срежут. А те тоже думают. Они ведь не знают, что у нас винтовки, оружие закручено белым. Идти на самоуничтожение никому не хочется… Мы пятимся назад, и они тоже. Пятились, пятились и скрылись. Вернулись мы, особому отделу об этом, конечно, ни звука, всех могли пересажать.

Образовалась линия обороны Заволховского плацдарма стратегического значения. От села Лелявино до Дымно — 25 километров по реке Волхов, а в глубину, по центру на Мясной Бор, — 6 километров. Линия обороны была очерчена как бы боевым выгнутым луком, концы которого противник пытался смести огнем с лица земли, не решаясь идти в контратаки из-за страшных зимних потерь. К тому же у него в тылу в окружении оставалась 2-я Ударная армия, которая вела бои до начала июня 1942-го! Там, в котлах, героически сражались наши, а кто-то сдавался в плен. Об этом мы тогда не знали, защищая фланги своего плацдарма ценой большой крови! Части нашей 52-й, 4-й и 59-й армий, оставив сильные заграждения на левобережье Волхова, отошли на новое формирование, обрекая на гибель 2-ю Ударную…

Шла жесточайшая оборона плацдарма. Наш 1-й стрелковый батальон 1349-го стрелкового полка залёг там в окопы 20 января 1942-го и вышел оттуда К) февраля 1943-го, чтобы погибнуть уже в шестой или седьмой раз при штурме твердынь Новгорода…

Батальон каждые четыре месяца менялся почти полностью. Убитые, раненые, умершие от разрыва сердца, цинги и туберкулеза. Оставались единицы, в их числе я, старшина роты Николай Лобанов, командир взвода пулеметчиков Александр Жадан и по десятку человек по ротам. Раненые и больные исчезали и не возвращались более на этот вулкан!

Помню конец мая, где-то правее нас, за лесами немцы добивали 2-ю Ударную армию. Там гром артиллерии не затихал. Вели стрельбу то противник, то наши, и у нас — ежедневная «профилактика». Проходит пятнадцать, чуть более минут — и снова от снарядов земля дыбом!..

Оборона — малая земля. Страшней черта и всех нечистых. И даже смерти, которая тебя минует ежедневно, от чего ты стынешь душой — леденеет сердце. И ты уже не ты, а кто-то иной, инопланетянин.

Где я вырос? Начну со слов из старой песни…

В августе 1919 года началось грозное зиминское крестьянское восстание, которое положило начало партизанскому движению против Колчака в Алтайской губернии. Хваленые колчаковцы только в моем родном селе расстреляли человек двадцать. Война шла кровавая… Как раз во время подавления восстания я и родился — 21 сентября. Отец мой был в руководстве восставшими, поэтому мать таскала меня по буеракам, белые искали нас.

До мая 1918 года у нас была Советская власть, потом — эсеровский переворот, а в ноябре Колчак взял диктатуру. Повстанцев расстреливали, ловили на заимках.

Я — коренной сибиряк. Дед мой по отцу, Лев Герасимович Чоботов, был родом из села Шурап Лапшевской волости Чистопольского уезда Казанской губернии. Судьба его сложилась так. Отец отвез сына из села в Чистополь учиться. Стал он хорошим мастером — портным по шубам, верхней одежде. Приехал однажды в село на сенокос, управляющий налетел на него с плетью: «Почему плохо косишь?!» Ведь уже и после отмены крепостного права крестьяне-должники ходили к помещику на отработку. Дед стащил управляющего с лошади. Но не бил. Однако ему, двадцатилетнему парню, «за неповиновение управляющему на сенокосной отработке» вложили 25 плетей. И он бежал от стыда из дома. Прибился к бурлакам, валил лес и плавил до Астрахани. А через два-три дня после его бегства загорелась помещичья усадьба. Кто поджег? Началось следствие. Дед был задержан в Астрахани, его привезли в Чистополь и судили. В поджоге он до самой смерти не признавался, но в 1875 году был сослан в Сибирь «на вечное поселение». Умер Лев Герасимович, когда ему уже за восемьдесят было, мне — одиннадцать лет.

2 февраля 1939 года мы, художники, сидели в ресторане и обедали. Вдруг появился начальник третьего отделения облвоенкомата, усатый командир, и ко мне: «Сукнев, ты до особого распоряжения был. Не хватает одного новобранца в кавалерию. Команду отправляем сегодня! Поедешь?» Я согласился. Хотя мечтал о другом — об авиации, хотел быть летчиком. Но у меня был серьезный физический недостаток: в детстве, еще сосунком у материнской груди, меня белогвардеец капитан Серебренников, в селе Осколкове, вырвал из рук бабушки и бросил с силой на русскую печь. От удара головой о стенку у меня повело левый глаз, и я стал им косить. За что страдал, когда меня обзывали в детстве в школе пакостники, которых, впрочем, я за то лупцевал нещадно. Эта травма повлияла, вероятно, и на весь мой характер — вспыльчивый и обидчивый, хотя и скоро отходивший.

В четырнадцать лет в Горно-Алтайске местные врачи сделали мне операцию, но без необходимых инструментов и приборов. Левый глаз остался чуть скошенным внутрь. Это сделало неосуществимым мое желание быть летчиком. А тогда плакаты так призывали молодежь в авиацию, на планеры и самолёты!..

…На лёгких санках мы подъехали к нашему дому, где никого из родных не оказалось. Открыл замок. Сбросил выходную одежду, надел на себя старье. И был готов… По прибытии к военкомату нас тотчас посадили на грузовик, крытый брезентом, и повезли; я сидел у заднего борта и увидел свою матушку, идущую из магазина, помахал ей рукой. Видела она или нет, не знаю. Но я исчез из дома на девять лет!

На врачебной комиссии доктор Шпицин, когда мы разделись до трусов, подозвал ко мне девчат-медичек, воскликнул восхищенно:

— Девушки, где ваши глаза были! Это же настоящий русский богатырь! — Доктор постучал с глухим звуком в мою грудь кулаком.