Слова чужого языка доходили до сознания как бы с натугой, пробиваясь сквозь плотный занавес электронных преобразований, чтобы преодолеть двойную инерцию – мембран и непривычности. Но и став понятными, они, слова, до такой степени не соответствовали зримой ситуации, что Изнову продолжало казаться: хитрая механика безбожно врет, и на самом деле смысл разговора совершенно иной, хозяева по какой-то своей причине не желают донести до невольных своих гостей подлинный смысл произносимого или же просто разыгрывают сценку с непонятной целью. Посол покосился на спутников: не исключено, что только ему подсунули аппаратуру со сбоем, они же все разумеют. Но и на их лицах было написано то же осторожное недоумение, не более того. Оставалось лишь вздохнуть и слушать дальше.

А сцена и на самом деле была непонятной, хотя и очень занимательной, начиная с того интерьера, в котором она развивалась – или игралась, может быть.

Зал, в котором все происходило, похож был, пожалуй, на космический терминал в какой-то из узловых точек пространства – впрочем, скорее даже не на терминал, а на стартовый эллинг внутрисистемных сообщений или на посадочный зал космического лифта где-нибудь на Дораде или Симоне Второй. Потолок его, смыкавшийся граненым куполом на поистине неимоверной высоте, был, похоже, зеркальным и щедро бросал вниз потоки света, излучавшегося тремя сплошными ярусами прожекторов, способных, казалось, расплавить и вольфрамовый монолит, и вообще все на свете, если только поместить предмет в фокусе. В результате взаимодействия светильников и потолка низ зала был погружен в яркий, но не резкий свет, не дававший теней, и все происходившее – даже будь то в сотне метров – различалось совершенно четко. Например, было совершенно ясно видно, что в дальнем от смотревших конце зала стены вообще не было – помещение ничем не отделялось от широкой улицы, скорее даже проспекта, по которому струился непрерывный поток машин, тротуары же были заняты такой же плотной массой людей – а вернее, здешних обитателей. Если же посмотреть вправо – там виднелась, отделенная от прочего пространства стеклянной (или из другого не менее прозрачного материала) стеной, какая-то мастерская, а может быть, целый цех, уставленный – насколько можно было отсюда различить – какими-то совершенно незнакомого вида машинами и аппаратами, видимо, работавшими на полную мощность – судя по доносившемуся с той стороны непрерывному, хотя и приглушенному расстоянием гулу. Похоже, и вся остальная внутренность эллинга была заполнена какими-то – как их назвать? – предприятиями, заведениями, может быть, даже находился невдалеке и ресторан – судя по долетавшему сюда слабому, но весьма привлекательному запаху приготовленной еды; откуда-то издали доносилась ритмичная, словно для танца, музыка, исполнявшаяся, похоже, целыми сотнями музыкантов; одним словом, под граненым куполом помещалось, кажется, буквально все, что могло вызвать у нормального человека – или человекоподобного – самый живой интерес.

Однако те события, при которых пятеро – двое землян и три их спутника – присутствовали, хотя и не совсем по своей доброй воле, совершались не на таком расстоянии, а здесь, рядом, в нескольких метрах, в пространстве, ничем не ограниченном, кроме разве нескольких расположенных пятиугольником длинных диванов, но все же ощутимо отличавшемся – благодаря, может быть, этой относительно нормальной мебели, какая в нем размещалась, – от остальной прилегавшей части грандиозного помещения, которую заполняли – не считая того, о чем было уже сказано и что находилось достаточно далеко, – не очень понятного назначения механизмы в равной доле с кубами и цилиндрами, в коих по каким-то неуловимым признакам угадывалась электронная начинка, а также экранированными шкафами, где сохранялись, надо полагать, потребные в этом хозяйстве материалы; были там и тележки на маленьких пухлых колесах – наверное, для быстрого перемещения в этом пространстве, и другие тележки – с перилами, но без колес; две такие платформы сейчас парили где-то на полпути между полом и потолком; и еще мало ли что там находилось.

Впрочем, вовсе не вся эта машинерия озадачивала Изнова и его спутников. Видывали они и не такое в разных концах мироздания. Нет; другое было непонятным – хотя, надо сказать, что-то сейчас происходило в сознании гостей, отделявшая их от остальных присутствовавших существ грань все истончалась, многое, казавшееся непостижимым, вдруг яснело, и в какие-то мгновения начинало вдруг представляться, что происходит все это в давно и хорошо знакомых местах – на Терре, может быть, или в крайнем случае на Синере, и до полного понимания событий остается лишь какой-то совсем малый шажок.

— Красивый плакатик, — сказал Федоров. — Что они там объявляют: распродажу?

Изнов не сразу понял, что имелось в виду. Тут слово «плакатик» вряд ли подходило: обширная надпись висела прямо в небе над космодромом, предупреждая, быть может, о чем-то очень важном. Несколько слов — или, возможно, цифр — излучали такой свет, что прочесть их без всякого усилия смог бы и человек, почти совершенно лишенный зрения.

— Переведите кто-нибудь, — попросил Федоров, постоянно затруднявшийся с языками. — Меркурий, вы разбираетесь в здешней письменности? По-моему, она чем-то напоминает вашу.

— О, несомненно, — с готовностью согласился Меркурий. — Эти знаки тоже состоят из прямых и кривых линий.

— Остряк хренов, — сказал Федоров.