Решетникову в нашей литературе выпала довольно странная судьба. Критики самых противоположных направлений занимались им часто и охотно, но масса публики с начала и до конца его деятельности относилась к нему, сравнительно говоря, равнодушно. Причина этого внимания критики и этого равнодушия публики заключается в сущности самого таланта Решетникова. Это талант тщательного и точного наблюдателя, а не талант художника. У Решетникова нет того уменья группировать факты, которое составляет первый признак художественности, уменья связывать эти факты путем органического соподчинения, а не механического сопоставления только. Его повести – своего рода литературные панорамы. Это ряд картин одинакового содержания, но друг от друга независимых, не объясняющих и не дополняющих, а только повторяющих друг друга. Каждая из этих картин представляет собою благодарный материал для исследования, для размышления, но к каким бы выводам вы ни пришли, сам автор тут ни при чем: он не влиял на вас ни в каком смысле и не несет никакой ответственности. Решетников в идейном отношении обыкновенно не поднимается выше каких-нибудь совершенно элементарных общих положений, вроде того, например, что «подлиповцев нельзя винить ни в чем». Для критики это не представляет неудобств: критика на то и критика, чтобы рассуждать о фактах самостоятельно, не ожидая и не требуя от автора помощи. Требования читателя, а русского читателя по преимуществу, совсем иные. Он ищет вывода, ждет поучения. В отношении

знания

предмета компетентность автора для читателя очевидна, в отношении

понимания

– читатель не согласится признать его авторитет, на который, впрочем, автор нисколько и не претендует. Несмотря на всю простоту и несложность обычных тем Решетникова, мало вообще писателей, которые бы более его нуждались в критических комментариях и разъяснениях.

Все это, однако же, отнюдь не значит, что Решетников относится к предмету своего изучения с бесстрастием и безучастностью натуралиста. Правда, он нигде не говорит о своей любви к народу, не впадает ни в лиризм, ни в пафос, не сочиняет никаких «жалких слов», но ведь истинное и сильное чувство всегда почти выражается в простых и даже грубоватых формах. Решетников любит народ просто потому, что любит его, любит стихийно, органически, почти бессознательно. Его любовь – та самая «странная любовь», которую воспел Лермонтов и которую действительно «не победит рассудок»

Если бы Решетников с тем своим теоретическим запасом, который в пору «Подлиповцев» весь сводился у него к положению – «ни в чем не виноваты», вмешался в наши дебаты о «деревне», он, конечно, явился бы «как потерянный», и у него, наверное бы, «ударилась в пятки душа». И за всем тем, у того же Решетникова был в руках ответ, который нужно было только формулировать, ответ, заключавшийся в данных его бесхитростной и беспретенциозной повести. Вот Пила и Сысойко. Эти люди стоят едва ли не на самой низшей ступени духовного развития, это люди одичалые в полном смысле слова, обезличенные и подавленные, кажется, до потери образа и подобия божия. И вот в этих-то, по-видимому, зверях Решетников открывает искру божию, показывает нам, что эти существа – братья наши, которым не чуждо ничто человеческое. Заботы о хлебе насущном, о самозащите перед лицом «равнодушной» природы и не менее равнодушного общества не заглушили в них, по свидетельству Решетникова, всех тех высших альтруистических инстинктов, которые именно и составляют драгоценнейшее нравственное достояние человека: этот Пила, например, лечит «травками» своих однодеревенцев, сам навещая больных, указывает как и что работать, дает посильные советы, хотя все эги медицинские и юридические консультации лично не приносят ему никакой выгоды. Далее – тяжкая ноша неустанного и непосильного труда, едва-едва обеспечивающего полуголодное прозябание, не задавила в них энергии, не привела к апатии, как привела бы даже сильнейшего из нас: они неутомимо ищут «богачества», «где лучше», идут в своих поисках напролом, без знаний, без знакомства с людьми и обстоятельствами и умирают на своем «посту» – за бурлацкой лямкой (эпизод смерти героев Решетникова, к слову сказать, лучший, трогательнейший эпизод во всей повести). Терпеливо и любовно очищая образы своих героев от всевозможной наносной грязи, Решетников, таким образом, с ясностью и убедительностью, для всех очевидною, обретает в животном человека. Что из всего этого следует? Следует, что, несмотря ни на что, народ сохранил свою «душу живу», не почил духовно, не обезличен и не деморализован историей; следует, наконец, что те, которых мы назвали «оптимистами», вполне правы и их надежды на народ не на песке построены.

Но (все это не мы говорим, а говорит Решетников своею повестью) это одна сторона дела. Мало быть «человеком», необходимо быть, кроме того, гражданином. Относительно

Ставши, таким образом, на почву фактов, представляемых Решетниковым, не трудно разобраться в тех взглядах на народ, которые предлагаются журналистикою. Противоречие между этими взглядами – противоречие кажущееся. Каждый из этих взглядов справедлив по отношению к