В штатном расписании придворных чинов австрийской императрицы Марии-Терезии перечислялись многочисленные должности: референты, контролеры, секретари, писари, а также придворный шут, или - дурак. Однако Иосиф II во время своего правления должность эту отменил, и с тех пор при дворе служили только люди умные.

После смерти "короля в шляпе", как современники прозвали Иосифа II, предпринимались неоднократные попытки восстановить должность шута при императоре. Обосновывали придворные вельможи это желание свое тем, что государю обязательно нужно иметь собственного дурака, чтобы тот создавал ему хорошее настроение. Кстати заметим, что император Иосиф II, у которого придворного дурака не было, все глупости делал сам.

Много десятков лет затем безуспешно подыскивали во всех королевских дворах подходящего придворного шута. На счастье у баварского курфюрста оказалось сразу два дурака. И курфюрст любезно согласился одного из них, Миклоша Акли, - венгра по рождению, - отпустить со службы при своей особе. В тогдашнем придворном календаре он упоминается под именем Микоша Акли. Наверное вкралась опечатка, и одна буква из имени Миклоша попросту выпала. Главным достоинством этого неглупого малого было его умение прикидываться дураком, а многие его шутки так и сохранились в памяти немцев под названием "шутки Микоша", которым наши свояки-австрияки и по сей день любят дразнить венгров.

Миклош Акли был приятным молодым человеком, с торчащими как у ежа во все стороны волосами и такой живой и подвижной физиономией, что, если он принимался строить гримасы, то ему удавалось изобразить и голосом и жестами любого человека на свете, и можно было до смерти обхохотаться над его ужимками. В свое время учился он в Мюнхене, в Академии художеств, но учинил там столько всяких озорных и забавных проделок, что слава о нем прошла не только среди любителей мюнхенского пива, но и по всему городу, который буквально умирал, хохоча над его выходками. Порой дело доходило и до полиции, но и тогда с помощью новых дерзких уловок ему удавалось избежать наказания.

А моду на своего шута и на его шутки завел сам курфюрст, у которого была привычка рез в неделю приглашать к своему столу нескольких профессоров-художников из Академии да артистов. И за обедом он бывало спрашивал их.

Интриги графа Штадиона и нашествие Наполеона.

Вскоре после этого загадочного и так не раскрытого преступления император удалился в свой замок в Лаксенбурге, чтобы в связи с бурно развернувшимися военными действиями быть вблизи столицы.

Уже осенние заморозки дохнули холодом на деревья в парках, и листва валилась наземь, едва задувал ветер. (Как австрийские солдаты там, где проходил Наполеон.) И вот однажды император, прогуливаясь по парку вместе с Миклошем Акли, подойдя к изгороди, услышал, как стоявший на часах у будки солдат, сердито бранит кого-то.

Император из любопытства подошел к железной решетке забора и увидел, что часовой гонит прочь двух ребятишек - мальчика и девочку, - за то, что они пытались перебраться через изгородь.

- Зачем же вы обижаете детей? - спросил он солдата.

Будто почуяв угрожающую Ему опасность, Акли в эти дни носа не высовывал из Бурга. У него и без того было достаточно дел, чтобы не скучать, ходили слухи, что император был без ума от него. Околдовал его придворный шут, как какой-нибудь Калиостро

13

. Вся Вена говорила об этом, впрочем без всякого раздражения. Все же в конце концов лучше, когда императором управляет человек, прикидывающийся дураком, чем глупец, который притворяется мудрым. "Плодами мудрости мы уже сыты, по горло, - приговаривали весельчаки- венцы, - отведаем теперь плодов глупости". И они сочиняли всевозможные каламбуры, например такие: " если кто-нибудь хочет сделать карьеру при дворе, он должен сначала АКЛИматизироваться." Возможно молва и преувеличивала влияние Акли, но все равно, вера в таких случаях сильнее самого факта. И все, кто хотел добиться чего-то у императора, начинали обхаживать Акли. Нередко это были весьма высокопоставленные лица, так что квартира Акли стала своего рода министерской приемной. С утра до вечера люди беспрерывной чередой входили и выходили из нее. Об этих "аудиенциях" сам Акли, смеясь, так докладывал императору:

- Я башмак султана, который все целуют; на мне мед милости вашего величества, и мухи и осы так и липнут ко мне.

Императору нравилось, как Акли играл роль шута-протектора. Ведь это всего-навсего шутка. Человек тщеславный, который так любил любоваться собой, он не против был увидеть себя лишний раз даже и в кривом зеркале. Однажды ему пришла в голову идея установить в комнате Акли ширму, спрятавшись за которой мог бы послушать выступление своего дурака! И он отлично веселился во время этих "аудиенций".

Приходит к шуту один пожилой человек, доктор Крупинский из Граца, написавший книгу "Болезни органов грудной полости", которую он посвятил императору Францу. Теперь ученый собирался на личную аудиенцию к императору, но предварительно заглянул к Акли, которому он в свое время тоже подарил экземпляр книги, и теперь хотел попросить его: настроить его величество благожелательно.

- Его величество очень понравилась эта красивая книга, и я думаю, он милостиво примет ее в дар, - сказал Акли доктору.

Акли приятно было слышать поддразнивания и намеки императора. Отправившись в оранжерею, он раздобыл там гроздь винограда, разумеется без помощи императорской записки, которую он спрятал к себе в бумажник, на память. Потому что нимб императорского всемогущества - единственная среди прочих человеческих слабостей, что не теряет своего воздействия на людей даже и в непосредственной близости.

Затем Акли сел в экипаж и поехал на улицу Унгаргассе, в институт благородных девиц госпожи Сильваши. Небо показалось ему сумрачным, затянутым тучами хотя на самом деле на нем сияло солнце.

В другую пору он катил этой дорогой всегда веселый, в хорошем расположении духа. Четверги, проведенные ранее с этой девочкой, казались теперь ему далекими и уже почти полузабытыми, как сладкие сновидения. И только теперь она начинал понимать, как дороги они ему. Обычно девочка уже ждала его приезда издали заслышав стук экипажа, и пока он добирался до общего зала ожидания она уже надевала соломенную шляпку на каштановую корону своих волос. Затем они шли гулять на лоно природы, играли в мяч, ловли сачком бабочек (это еще в первый год ее пребывания здесь), а то отправлялись в "Сосисочный Пратер"

18

, обходили один за другим шатры комедиантов, цирк, манеж, катались на карусели, где даже и сам Клипа восседал на деревянной лошадке или на козе. Клипой звала его Илонка, объединив для краткости два слова: "Акли-папа". Это было в первый год. А во второй он получил имя "Клипи", затем - "Липи". Они подружились, стали приятелями. Девочка быстро подрастала, словно пальмочка, а Клипи уже больше не рос, зато постепенно прирос к ней - сердцем. Изменились и их развлечения по четвергам. На следующем этапе это уже были прогулки по Грабену, разглядывание магазинных витрин, полных безделушек, кукол, игрушек, Клипа водил девочку по городу, взяв ее за руку (на самом деле ее рука лежала в его ладони так уютно, уютно, будто в теплом птичьем гнездышке) и с наслаждением слушал, как убыстряется биение горячих жилок в ее пальчиках, когда она замечала что-нибудь интересное. Тогда он входил в лавку и покупал понравившуюся ей вещицу.

Потом однажды наступили совсем знаменательные перемены: Илушке купили длинную юбку и прокололи уши для сережек. Конечно, это была уже не прежняя девчурка Илонка.

В экипаже они выезжали далеко за город, в широкие поля и луга, гуляли среди высоких трав, разглядывали прыгающих кузнечиков, слушали кваканье лягушек на болотах, собирали цветы. А их обувь, а то и батистовая юбочка, делались мокрыми от росы. Ой, что скажет на это мадам?! Да ладно, пусть говорит что хочет, важно, что им было хорошо, и этого никто не мог у них отобрать.

Мадемуазель Ковач, в соответствии с указанием Акли, на следующем же перекрестке приказала кучеру повернуть и ехать прямиком в резиденцию императора.

Но в такой час, под вечер, к императору попасть трудно. Император в это время - обычно в цивильном костюме - либо прогуливается по городу, на променаде, заговаривая со всеми знакомыми, или копается в парке среди цветочных клумб и тогда вообще ни с кем не говорит, за исключением жены главного садовника (нет, я не хочу уподобляться сплетникам!), либо трудится у себя в лаборатории, где он - в соответствии с модой тогдашнего времени - занимается алхимией, конечной целью которой было, разумеется, получение золота. Но, увы, и он тоже не сумел разгадать тайну производства золота, и ему оставалось добывать драгоценный металл старым способом - из карманов своих подданных.

Однако он все же нашел применение колбам и ретортам для более мелких дел. Потому что человек, однажды вкусивший химии, уже больше не может отвыкнуть от нее, словно алкоголик от вина. Вот и на этот раз, когда дрожки мадемуазель Ковач вкатились на двор Бурга, государь находился в своей лаборатории, где проводил эксперименты по созданию новых духов. Он мечтал из лепестков розы и семян конопли создать новое душистое вещество. И потому приказал дежурному камергеру графу Дауну:

- Велите никому не мешать мне, и кроме моей дочери никого ко мне не пускайте...

Он как раз о ней думал. Для нее и хотел изобрести новые духи. Его постоянно распаляло желание сделать переворот, этакую маленькую революция... в жизни женщин. Эпидемия эта - делать революции - тогда настолько распространилась, что даже императору захотелось совершить одну. Сатанинская идея - чтобы принцесса источала свой, особый аромат, какого ни одна из женщин на земле не имела! Вот уж когда действительно произошла бы революция среди придворных дам, последствия которой мог бы один только бог предвидеть!