Гой Воинко — разведчик роты русичей затаился на окраине небольшого дубового леска, внимательно вглядываясь в стены-колья храма Белбога, обвитые повиликой. Его арочный входной проем с рунами над головой, славившими Бога Света и освещавшими каждого вошедшего, тихо шелестел мелкой листвой. Воинко слышал, что в прежние лета храм стоял без ограды, открытый на все стороны света, сверкая на солнце золотыми и серебряными украшениями. Но в один срок огромное стадо туров, потревоженное сильной стаей волков, снялось с места и покатилось на восход, поднимая пыль до самого неба. Как назло, волхв в это время ушел в дальнее селение — лечить упавшую с седла дочку местного боярина. Стадо туров прошло через незащищенное заговором капище, как смерч, и сровняло его с землей. После того случая и появился вокруг светлого места высокий частокол.

Что-то беспокоило Воинко, что-то неуловимое, как касание легкого ветра влажной щеки. Ощутив непонятную тревогу при приближении к родным местам, он оставил коней привязанными к ветке дерева в чаще, а сам сделал солидный крюк по заросшему дикотравьем дубняку, чтобы незаметно оказаться перед храмом и залечь здесь в густой клевер. Отсюда он мог разглядеть вход. Под холмом, вытянувшись вдоль широкой реки Донца, раскинулась родное село Воинко — Хотмы. Закругляя путь через дубняк, Воинко заглянул сверху на его крайние дома и не увидел ничего подозрительного. По привычке нашел взглядом камышовую крышу своей избы в окружении яблонь и груш. Как-то там сейчас матушка? Отец Воинко погиб в стычке с хазарами, когда он еще был малышом, и больше мать замуж так и не вышла.

Какая-то баба, покачивая пустыми ведрами на коромысле, спускалась под откос к речке. На другой окраине мальчишки запускали в небо змея. Он мирно трепыхался на ветру, улыбался его солнечный лик на треугольной ткани. Ничего не говорило о том, что там что-то произошло. Но вот здесь…

Воинко, меняя коней, неспешно скакал один уже три дня. Шел спорой рысью. Кони — сильные высокие русские жеребцы, легко выдерживали темп, тем более, что Воинко старался почаще пересаживаться на заводного. Останавливался один раз в день, у ручья или родника, которые тут встречались в изобилии. Ослаблял подпруги, выгуливал недолго, чтобы остыли. Потом поил и отпускал на луг. Пока они хотя и без удовольствия, но методично объедали подвяленную на жарком Ра траву, спокойно перекусывал сам — с собой в заплечном мешке еще оставалась пара полос вяленного мяса да кусок овечьего сыра. К ночи искал место где-нибудь у перелеска — на широкой залитой лунным светом степи его могли увидеть издалека, а здесь, в тени высоких дубов или раскидистых тополей, он оставался незаметным для ворога.

Телега мягко катилась по слегка примятой траве — малоезжей дороге, пробитой по залитому солнцем увалу. Выше тянулись стройные сосны, улетающие вершинами к облакам. Внизу раскинулась Веревка — заваленная камнем речушка, в два шага перейти можно. По мокрым булыжникам отважно прыгал голенастый мородунка. Трудень, гнедой красивый жеребец русской породы: высокий с длинными ногами и пегим вкраплением под грудью, не торопясь, натягивал постромки, степенно вышагивая по едва угадываемой дороге. Выехали с утра, еще лежала роса. Сейчас уже полдень, а и половину пути не проехали. Вдовец Несмеян Донсков — маленький и шустрый старичок с аккуратной полуседой бородкой, уютно расположившись полулежа на солидной охапке сена, оборачивался к своему слушателю — 16-летнему пареньку с серьезными серыми глазами, худому, но с широкими плечами и завивающимся пушком на щеках. Он сидел сбоку, свесив ноги, и чтобы услышать, что говорит дед, ему приходилось то и дело наклоняться вперед. Шумел ветер, качая и путая цветущие ветки жимолости и шиповника. Горий втянул носом цветочный аромат: «Как пахнет!». За околицей Коломны, села, где он вырос, вроде тоже полно всякого диколесья, той же жимолости, но все же не тот дома запах. Парню казалось, что здесь, в горах, аромат цветущих кустов более насыщенный и яркий. Буквально вчера он с другом Родиславом, конопатым и добрым увальнем, что приезжает частенько из города погостить у деда Богумира, бегал на сопку за селом — яйца в гнездах поискать. Разорили по дури пару гнезд, тут же на костре спекли найденные четыре яичка, сами не наелись, но зато накормили, наверное, досыта сотни две комаров. А по возвращении получил еще подзатыльник от Несмеяна за порушенные гнезда. Засвистела в кустах багульника выше по склону свиристель, закинув, наверное, высоко клюв и покачивая бледно-розовым хохолком. В горячем воздухе навязчиво звенели комары, мирно гудели пчелы на розовых метелках иван-чая и густел хриплый голос старика:

— Ты, Гор, парень смышленый. На лету все схватываешь. Учиться у старика легко тебе будет. А он кожедубец, знатный. Его сыромять в городе на «ура» разбирают. Это ремесло нужное, и тебя и семью твою прокормит. Да и то сказать, сироте учеба много крепче нужна, чем обычному мальчонке с отцом — матерью. А с меня какой прок? Сегодня жив, а завтра подойдет срок — и к праотцам отправлюсь. А тебе жить да жить. А старик — хороший, из ведунов, Белбогу капище хранит, то ты и сам знаешь. Правда, потому на него варяги и косятся. О чем-то, похоже, догадываются или доложил кто, но точно, видать, не знают, а слухи — они что — они и есть слухи. То ли так, а то ли и нет… — дед повернул лицо к внуку и хитро прищурился. — А старик, ох, не прост. Они же за ним следить хотели. Ан не вышло.

Горий заинтересованно склонился к деду.

— А почему не вышло?

Дед довольно хмыкнул: