«…блистательная маленькая война…»

Спокейн, окруженный пшеничными полями, остался далеко позади. Паровоз с шумом тащил вагоны вдоль берега бурной реки Колумбии, поднимаясь все выше, к восточной части штата Вашингтон.

Усталая от дороги, перепачканная паровозной сажей, Бонни Мак Катчен впала в отчаяние. Ее темные волосы спутались и промокли от пота, от одежды несло табаком и паровозной гарью. Дорожный костюм из голубого сукна и накидка, отороченная черным бисером, измялись, а шляпа запылилась. Сквозь грязное окно вагона Бонни видела, как быстро несутся воды реки. Беря начало высоко в горах Канады, Колумбия пересекает территорию Вашингтона и на протяжении трехсот миль образует естественную границу между этим штатом и Орегоном.

До того, как здесь проложили железную дорогу, опасную реку с ее порогами, перекатами и водоворотами отважно бороздили пароходы, но теперь, в 1898 году, эти большие суда отошли в прошлое. Мощная река, не укрощенная человеком, с ревом несла в океан огромные массы воды.

Бонни вздохнула. Мистер Теодор Рузвельт, частый гость за их столом в Нью-Йорке, всегда утверждал, что нация должна уделять больше внимания защите рек и сохранять девственные земли. Такие ресурсы, настаивал Рузвельт, пока еще богатые и многочисленные, нельзя считать неисчерпаемыми. Бонни не возражала ему, однако сейчас, когда поезд безжалостно увозил ее оттого, что было для нее дороже всего в жизни, воспоминания о Рузвельте вызвали у нее раздражение.

Американо, хотя и совсем ослабевший, был крупным красивым мужчиной с золотистыми волосами, и Консолате Торес нравилось прикасаться к нему. Когда не было работы в кантине дяди Томаса, она суетилась в своей комнатке, где больной метался в бреду на узкой кровати. Она протирала влажным полотенцем его горячее от лихорадки тело, нашептывая молитвы Пресвятой Деве Марии.

Консолата оставляла больного лишь тогда, когда ей приходилось обслуживать посетителей кантины, или, отправляясь молиться о выздоровлении сеньора в маленькую каменную церковь через дорогу. Прятать незнакомца было небезопасно: в Сантьяго де Куба всё еще шли бои, и испанцы, найдя здесь американо, конечно убили бы его.

Консолата вздохнула, намочила полотенце в уже нагревшейся воде, отжала его сильными руками и снова принялась протирать красивого американо. Он провел здесь два дня в беспамятстве, страдая от желтой лихорадки. Вернувшись из Гаваны, дядя Томас придет в ярость из—за того, что его племянница спрятала этого солдата. «Она всех подвергает опасности, – скажет он. Ни свечи, ни молитвы не спасут от гнева испанцев, если они обнаружат его». За свои семнадцать лет Консолата не раз видела, что бывает с теми, кто разозлит испанцев. Эдмондо, друг дяди, назвал их захватчиками – и на его правой руке осталось всего два пальца.

Нахмурившись, она подняла руку американо – сильную, загорелую и такую безвольную, покрытую мягкими рыжеватыми волосами. Такие же мягкие волосы, слипшиеся от пота, покрывали его широкую грудь, руки и ноги. На безымянном пальце американо было золотое обручальное кольцо.

Он вновь начал метаться в бреду.

Бонни вошла в отцовский магазин и отмахнулась от мухи, назойливо жужжавшей возле уха. В нос ударил запах залежавшихся товаров и гнили. На звон маленького колокольчика никто не ответил.

Преодолевая тошноту, мучившую ее последнее время, Бонни подняла голову и увидела, в какое состояние пришел магазин.

Лестницы, ведущие на второй этаж, были завалены мусором, перила поломаны. Покатые короба, встроенные в стену, оказались открытыми, и, даже не заглядывая в них, Бонни поняла, что здесь поселились не только жучки, мыши частенько делали набеги на муку и сахар. Большая кофемолка на столе покрылась толстым слоем пыли, картофель и лук в корзинах проросли и сгнили. Фотографии в рамках на стенах были засижены мухами.

Зайдя сюда последний раз, она видела чистые окна. Теперь снаружи они были загажены птичьим пометом, а изнутри потускнели от табачного дыма. На полках – пыль, добротный деревянный пол засыпан опилками и чем—то запачкан, чем именно, Бонни предпочла не выяснять. Подойдя к прилавку, Бонни заметила, что бочка для огурцов открыта, но то, что в ней плавало, нимало не походило на огурец. Бонни едва сдержала тошноту и закрыла глаза, поняв, что это размокшая сигара.

Не успела она перевести дыхание, как услышала сзади ворчливый голос:

Бонни сбежала. Элай пытался привыкнуть к этой мысли, но все в этом доме, где когда-то звенел ее смех, раздавался ее голос, то веселый, то грустный, непрерывно и болезненно напоминало ему о Бонни. Он болен, ему нужен уход, а жены нет.

Сэт Кэллахан, поверенный и близкий друг Элая, отнесся к случившемуся однозначно: только из-за Элая Бонни улетела, как испуганная птичка. Разве не сам он покинул ее после смерти Кайли? Разве он не искал утешения у случайных женщин, хотя так и не нашел его? Разве не он отправился на войну, не считаясь с чувствами Бонни? Теперь-то Элай понял, что после смерти сына был неизменно подавлен, раздражен и даже не пытался сдерживать вспышек гнева.

Он закрыл глаза, пытаясь прогнать воспоминания, и крепко вцепился в поручни инвалидной коляски. К ней он был прикован после возвращения в Штаты. До этого Элай почти полгода пролежал в госпитале на Кубе.

Как ни старался Элай, он не мог не думать о Кайли, и все еще чувствовал на своем плече тепло и тяжесть детского тела, словно воочию видел его предсмертную дрожь.

Элай открыл глаза – видения исчезли: перед ним были привычные предметы, характерные для комнаты больного: тазик, – графин с ледяной водой, книги, журналы и стул, на котором, таращась на него, дежурила проклятая сиделка.

– Где, черт подери, Форбс? – прошипела Дотти, стоявшая рядом с Бонни на мраморной ступеньке «Медного Ястреба». Вдали раздался пронзительный гудок паровоза, поезд, прибывающий в четыре пятнадцать, огибая последний поворот реки, – приближался к городу.

Почему-то этот звук, слившись с тихим гудением телеграфных проводов, словно наэлектризовал весенний воздух. Бонни посмотрела на Минельду Снидер и ее бригаду, вооруженную топориками, и постаралась компанейски улыбнуться.

– Не знаю, – сказала она, еле шевеля губами, – но кто-то должен его найти, и побыстрее.

Дотти повернулась и, быстро взмахнув рукой, отправила Элеонору на поиски Форбса. Теперь, как наскоро подсчитала Бонни, они выставили около дюжины накрашенных и надушенных «бойцов» против агрессивной «армии», толпившейся за Минельдой.

– Прочь с дороги! – с вызовом крикнула миссис Снидер, почетный член «Общества Самоусовершенствования», презрительно оглядев платье Бонни из зеленого шелка с отделкой из перьев на груди.