«Нет, это все-таки свинство — звонить в такую рань и не давать людям спать! Ну ладно, допустим, обычно люди все-таки встают несколько раньше, чем в два часа дня, так что звонить им в это время вполне нормально. Но мои-то знакомые, кажется, должны были уже выучить, что в выходные я сплю! Столько, сколько мне хочется! И будить меня телефонным звонком — крайне неблагодарное и нездоровое занятие!!!»

Тонкая, пожалуй, даже немного костлявая женская рука дотянулась до трезвонящего телефона и сняла трубку:

— Слушаю! Светлана, ты, что ли? Светик, солнышко, я тебя просила не звонить мне утром? Просила?! И ты мне обещала этого не делать?! Да, я знаю, что сейчас уже не утро! Но я тебя, кажется, по-хорошему просила!..

— Марти! Чернышева! — нервно, почти истерично вскрикнули на другом конце провода. — Это очень важно! Скорее, уходи из дома!!!

— Что за..? — свободной рукой девушка протерла глаза, пытаясь окончательно проснуться и понять, что такого могло случиться за то время, пока она спала.

Даже странно, что все они так долго об этом не догадывались, особенно если учесть, что еще на первом курсе вся их группа повально увлекалась всевозможной мистикой — кто «для прикола», а кто и всерьез. Хотя с другой стороны, сама Марти все поняла только три года назад, да и то не без посторонней помощи. А до этого, хоть и замечала за собой все те особенности, о которых сегодня болтали ее подруги, и еще несколько других, которые они оставили без внимания, так мало ли у кого какие странности бывают?

Она скорее была склонна считать немного странными своих родственников. Во всяком случае, иногда их поведение было для нее загадкой. Например, и мать, и бабушка с дедом несколько раз серьезно наказывали ее за невинную, в общем-то, шалость: в детстве Мартиника любила подкрасться к человеку сзади и засунуть руку ему за шиворот. Руки у нее оставались холодными даже в самый жаркий день, так что эффект у такой шутки был преотличный — «жертва», как правило, вздрагивала, подпрыгивала на месте и начинала истошно вопить. Однако получив за это пару раз по рукам, Марти усвоила, что в присутствии родных так лучше не делать. В то же самое время некоторые другие ее проделки, зачастую куда менее невинные, ей нередко прощались — уже тогда, будучи совсем маленьким ребенком, Марти стала подозревать, что мама и другие родственники немного ее побаиваются и стараются лишний раз не портить с ней отношения.

Так же беспричинно родные порой радовались некоторым детским забавам девочки. Однажды, увидев, как шестилетняя Марти корчит рожицы перед трюмо, мать со слезами на глазах схватила ее на руки и принялась целовать в лицо и в макушку, словно дочь сделала что-то очень хорошее. На следующий день она купила Марти очаровательное маленькое зеркальце в перламутровой оправе. Девочка пришла от такого подарка в восторг, что, впрочем, не помешало ей вскоре случайно его разбить. И хотя зеркальце наверняка стоило немалых денег, ее за это не только не отругали, но еще и купили взамен другое, попроще, но тоже очень красивое. С тех пор мать и бабушка почти на все праздники дарили Марти зеркала, так что вскоре у нее собралась целая коллекция этих предметов.

А еще бабушка постоянно таскала маленькую Мартинику по врачам — что тоже было весьма странно, так как девочка росла на удивление здоровой и крепкой. И медики после каждого осмотра это подтверждали. «Очень здоровый ребенок, хоть и худенький. Пусть ест побольше мучного», — напутствовали они бабушку, и та, вместо того, чтобы возразить, что Марти и так хорошо ест без всяких капризов, почему-то грустно вздыхала в ответ.

Только с одним врачом у Марти были связаны очень неприятные воспоминания — перед тем, как отправить ее в школу, мать отвезла ее к стоматологу, причем не в обычную поликлинику, а в какую-то частную и, похоже, довольно дорогую. Там высокий и бледный дантист с заискивающей улыбкой заявил, что два молочных зуба у Марти растут неправильно, и что их надо удалить, иначе потом у нее могут так же неровно вырасти постоянные зубки. По тому, как ласково он с ней говорил и как у него при этом бегали глаза, Мартиника сразу просекла, что ей предстоит что-то страшное, и впервые в жизни закатила в его кабинете самую настоящую истерику. Но от вырывания зубов ее это не спасло: дантист, вместе с матерью, все-таки усадили ее в кресло, уговорили «совсем чуть-чуть потерпеть» и, помогая друг другу, вкололи ей что-то обезболивающее. С тех пор Марти твердо запомнила, что лекарства на нее не действуют: терпеть пришлось вовсе не «чуть-чуть», а, как ей показалось, целую вечность. И хотя обычно она довольно стойко переносила боль, в этот раз ее крики перепугали и пациентов, и врачей на всем этаже. Мама потом много плакала, за что-то просила у Марти прощения и просто завалила ее новыми игрушками и сладостями.

В тот день она вернулась домой поздно вечером, извинилась перед всеми домашними и пообещала как следует взяться за учебу и вообще «быть хорошей девочкой». Перед ней тоже извинились и пообещали больше на нее не кричать. С ней вообще разговаривали на редкость мягко, как с тяжелобольной, и одновременно старались сделать вид, будто ничего особенного не произошло — просто рядовая ссора, какие время от времени бывают в любой, даже самой дружной семье. Мартиника приняла этот стиль общения и тоже повела себя так, словно они с бабушкой просто психанули из-за какой-нибудь ничего не значащей ерунды. О книжках — той, из-за которой вышел скандал, и других, написанных на эту же тему — никто в семье больше не упоминал.

Казалось, что все идет по-старому. Марти действительно стала больше внимания уделять школе и почти совсем отказалась от своего излюбленного «ночного образа жизни». Родственники были страшно рады и не забывали хвалить ее по любому, самому пустяковому поводу. Но на деле все понимали, что трещина в их отношениях, появившаяся во время той памятной ссоры, уже не зарастет, как ни делай вид, что ничего из ряда вон выходящего тогда не случилось.

Мартиника не сомневалась, что ее близкие поняли — она теперь знает, кем является на самом деле. Но она также прекрасно понимала, что расспрашивать их о своем происхождении бесполезно: один раз ее бабушка проговорилась, но теперь и она, и все родственники будут молчать, как партизаны. А потому девушка тайком от всех начала собственное расследование, незаметно изучив содержимое всех ящиков в комнате матери и в бабушкиной квартире. Она вряд ли сумела бы толком объяснить, что ищет: ее интересовали письма, номера телефонов, какие-нибудь мелочи, которые можно хранить в качестве сувениров — словом, что-нибудь, что могло бы дать ей хоть какую-то информацию об отце. Зачем ей это нужно, она тоже не смогла бы вразумительно ответить: просто чувствовала, что теперь, когда ей стало кое-что о нем известно, она обязана узнать и все остальное.

Поначалу «раскопки», проводимые девушкой в мамином письменном столе, результатов не дали. Мартиника нашла множество писем и других бумаг, но ни к ней, ни к ее отцу они не имели абсолютно никакого отношения. А вот нижний ящик в бабушкином столе, всегда запертый на ключ, как оказалось, запирался не зря. Выбрав момент, когда бабушки с дедом не было дома, Марти наведалась к ним «в гости», вооруженная шпильками, кривыми гвоздями и другими необходимыми для взлома замков «инструментами». Ей пришлось немало повозиться с ящиком, но это того стоило — открыв, наконец, бабушкин тайник, она обнаружила там толстенную пачку квитанций. Сложены они были в строгом порядке, от самых старых до совсем недавних, и означать могли только одно: кто-то уже много лет постоянно присылал ее семье денежные переводы из других городов. Суммы были разными, иногда побольше, иногда поменьше, но во всех случаях весьма щедрыми. Сроки, когда они приходили, строго не соблюдались: некоторые переводы следовали друг за другом с интервалом в две-три недели, а некоторых, судя по датам на квитанциях, мать ждала по полгода и больше. Названий городов, откуда она получала деньги, было несколько, но чаще всего повторялись три из них — Адлер, Воркута и Ленинград.

Аккуратно уложив квитанции на место, Мартиника вернулась домой и, полистав толстый потрепанный атлас, убедилась, что знания географии ее не подвели — все три города находились очень далеко друг от друга. Несколько минут девушка раздумывала, куда лучше ехать в первую очередь, но потом все же решила не торопиться и попробовать поискать еще какие-нибудь зацепки. С этой целью дома были перерыты стенной шкаф и антресоли и найдены потерянные в разное время туфля и двуцветный карандаш, а также спрятанный от матери в третьем классе дневник. Больше никаких подозрительных находок дома не обнаружилось, и Марти, готовая расплакаться от досады, принялась убирать произведенный ею разгром. До прихода матери с работы оставалось не больше получаса, когда девушка вдруг сообразила — письма и другие бумаги можно прятать в книгах! Первым ее порывом было броситься к книжным полкам и начать перетряхивать все тома по очереди, но она удержалась и заставила себя еще немного подумать. В какую книгу лучше всего положить секретную бумажку? Уж наверное, не в первую попавшуюся, а в ту, которую точно никому не захочется взять почитать. А таких книжек у них в доме было не так уж много: пара каких-то древних учебников по химии, еще более древний сборник чьих-то философских работ и оставшийся от советского прошлого первый том «Истории КПСС». С него-то Марти и начала очередной поиск.

Они медленно шли по ночным улицам, держась за руки и почти не глядя по сторонам, и попадающиеся им навстречу прохожие провожали эту странную, неестественно бледную пару любопытными и чуть настороженными взглядами. Но они этого не замечали: слишком сильно оба были погружены в себя, слишком много каждому из них надо было в эту ночь понять и прочувствовать. Долгое время они вообще гуляли молча, и лишь изредка, встретившись с отцом глазами, Марти начинала спрашивать:

— Олег, расскажи мне о себе.

— А папой меня назвать слабо?

— Извини. Как-то непривычно называть папой того, кто выглядит всего на пару лет старше.

— Ну, если дело только в этом, тогда ладно. Я и сам до сих пор не привык. Хоть и считается, что это одно из наших преимуществ.

…а потом она закончила школу, пошла учиться в техникум, завела новых друзей и подруг… Казалось, в ее жизни ничего не изменилось. За одним исключением: время от времени Марти обменивалась с отцом письмами, а по праздникам он приезжал в Екатеринбург, и они снова сидели вместе в той же самой кофейне, после чего долго гуляли по ночному городу. А мама с бабушкой продолжали косо посматривать на своего опасного ребенка и делать вид, что все прекрасно и они не испытывают ни малейшего страха. Что не помешало Галине в конце концов переехать в квартиру своих родителей под тем предлогом, что дочери пора учиться жить самостоятельной жизнью…

Олег приезжал в Екатеринбург еще несколько раз и всегда на одну ночь, но звать Марти к себе больше не пытался. Лишь во время последней встречи, в день ее двадцатилетия, он вновь попробовал вернуться к тому давнему разговору:

— Ты не передумала? Предложение по-прежнему в силе.

— Мне казалось, — медленно произнесла Мартиника, — что этот вопрос мы уже выяснили.

— Я помню, — обреченно опустил голову отец. — Это твое право. Но я надеялся, что в твоей жизни могло что-то измениться.

Пробуждение, как всегда, сопровождалось полным набором «приятных» ощущений — от чисто физической боли до сильнейшего желания так и остаться в этом полусне, не возвращаясь в реальную жизнь. Но природа брала свое, организм просыпался и оживал, и сознанию не оставалось ничего другого, как последовать его примеру. И как оно ни сопротивлялось, как ни стремилось обратно в черную пустоту, шансов остаться там навсегда у него не было. Постепенно, очень медленно отвращение к жизни сменялось другими чувствами: радостью, что впереди целых четыре недели нормального человеческого существования, и горечью от того, что эти четыре недели промелькнут невероятно быстро. А потом тревогой за других — за тех, кто мог встретиться ему этой ночью, и тех, кто, как и он, должен был сейчас мучительно просыпаться, не зная, где находится и что с ним происходило в течение нескольких последних часов.

Борис открыл глаза и, не шевелясь, огляделся. Он лежал на полу в центре своей собственной спальни на втором этаже дачного дома, и это уже было замечательной новостью. К тому же, насколько он мог видеть, особого погрома вокруг не наблюдалось, что обрадовало его еще больше. Похоже, он просто скатился с кровати и проспал на полу до самого утра. Снотворное не подвело, в дом не заглядывали никакие случайные гости — ночь прошла просто идеально! Хотя надо бы, конечно, как следует все проверить, а то бывали уже в их стае случаи…

Как же ему не хочется двигаться! Все бы отдал, лишь бы можно было и дальше вот так вот лежать и не шевелиться! Но за окном становится все светлее, сейчас ему начнут звонить товарищи по несчастью, так что встать и проверить, все ли у него в порядке, просто необходимо. Потом можно и даже нужно будет опять лечь и весь день валяться в кровати, всячески себя балуя, но сейчас он должен подняться. Ну же!

С громким стоном Борис перекатился на бок и попытался встать на четвереньки. С третьего раза ему это удалось, а уж подняться после этого на ноги было не так сложно. Голова закружилась, спина напомнила о себе ноющей болью, и он, пошатнувшись, оперся обеими руками о стоящий рядом стол. Выругался, злясь на собственную слабость, и теперь уже более внимательно стал оглядывать комнату — нет ли где-нибудь кровавых следов или еще чего похуже?

Но его опасения оказались напрасными: ни в этой комнате, ни в остальных помещениях, до которых он с трудом, но все же добрался, ничего подозрительного не было. Первое впечатление было верным — он действительно провел всю ночь на полу своей спальни. Жизнь с каждой минутой становилась все более приятной и привлекательной…

Заходя в маленькую комнатку, расположенную под самой крышей, Борис ожидал увидеть новичка если не спящим, то, по крайней мере, лежащим в кровати. Не тут-то было — несмотря на травму, этот юноша, на вид и в самом деле еще совсем мальчишка, активно, хотя и безуспешно, пытался открыть заколоченное окно, воровато озираясь на дверь. Увидев вошедшего Дымкова, он испуганно замер на месте, неуклюже натягивая на перебинтованное плечо свою разорванную и перепачканную кровью рубашку.

— Не надо меня бояться, — устало заговорил Борис, медленно подходя к юноше. — Пожалуйста, сядь и выслушай, что я тебе скажу.

Тот взглянул на него большими, почти детскими глазами. От него пахло засохшей кровью, дешевым сигаретным дымом и пивом, а еще почему-то свежей краской для принтеров. И он был страшно испуган — воздух в комнате был буквально насквозь пропитан адреналином. Борис вздохнул, понимая, что разговор ему предстоит долгий и тяжелый.

— Успокойся, — продолжил он, стараясь не обращать внимания на все эти резкие запахи. — Я не сделаю тебе ничего плохого. И никто из моих друзей тоже.

«Тем более, что все самое плохое с тобой уже произошло», — добавил он про себя.

«Нам осталось двадцать семь дней!» — вспоминал Дымков слова Макеева, глядя на висящий у него над столом лунный календарь на 2001 год и машинально пересчитывая дни, оставшиеся до обведенной несколько раз красным маркером даты полнолуния. Этой фразой Филипп поприветствовал Бориса, позвонив ему утром, и с нее же, надо полагать, начал разговор и со всеми прочими членами стаи. Дымков сильно подозревал, что теперь он будет обзванивать их так каждый день, напоминая, сколько времени у них еще есть до того, как новообращенный вервольф выдаст себя в ночь полной луны. Что ж, при необходимости Филипп мог быть очень большим занудой, и его товарищи уже давно к этому привыкли. Тем более, что ситуация теперь и впрямь складывалась весьма опасная: новичка необходимо было поймать как можно раньше, иначе через месяц им почти наверняка придется ловить уже нескольких новых оборотней. А потом объясняться с городскими властями и либо выдавать им виноватого во всем Антона, либо всей стаей переезжать в другой город и прятаться от охотников на вервольфов, которые после этого получат полную свободу действий. Но своих Филипп никогда никому не выдавал, а значит, все-таки им придется убегать. Если только Громов сам не сдастся…

Дымков вздохнул и набрал очередной телефонный номер. В трубке запищали длинные гудки, и он стал терпеливо ждать ответа. Нет, не сдастся Антон, а если даже и придет ему в голову такая мысль, Верочка ему точно не позволит это сделать. Хотя, по-хорошему говоря, его бы, конечно, следовало выгнать из стаи — из-за того, что он позавчера побоялся принять лишнюю таблетку, под удар попали все. И пока сам он, в компании с Тимофеем проводит время на даче, жалея себя и раскаиваясь, остальным приходится, высунув язык, бегать по городу и искать его чересчур проворную жертву. Нечего оборотню с таким халатным отношением к себе и к другим делать в цивилизованном обществе!

— Алло, — на другом конце провода, наконец, сняли трубку. — Приемный покой слушает!

— Здравствуйте, — быстро заговорил Борис, — я могу узнать, не поступал ли к вам вчера или сегодня мой брат? Его бродячая собака укусила, и он так перепугался, что был немного не в себе. Мог представиться чужим именем или вообще ничего не говорить…

Внешность укушенного Борис запомнил хорошо, а вот с прочей информацией дела у стаи обстояли хуже. Филиппу юноша назвался Василием, но это имя вполне могло оказаться и не настоящим — по мнению Бориса, он почти наверняка его выдумал. Приходилось выкручиваться, придумывая дурацкие и не слишком правдоподобные объяснения и прилагать кучу стараний, чтобы администраторы больниц и поликлиник, с которыми он разговаривал, поверили в выдуманные им истории. Иногда это удавалось Дымкову более-менее легко, но случалось, что собеседников на другом конце провода приходилось по полчаса уговаривать проверить всех пациентов больницы и расспросить дежуривших ночью врачей о том, не обращался ли к ним за помощью некий молодой парень с прокушенной в двух местах рукой. То, что вместе с ним на телефонах сейчас висела вся остальная стая, Бориса утешало слабо. Он вообще не очень-то верил, что они сумеют напасть на след новичка таким образом. Тот, кто промышляет кражами, вряд ли станет официально обращаться к врачу — скорее уж к каким-нибудь своим криминальным дружкам побежит. Но Филипп был непреклонен: проверить надо все, даже самые маловероятные возможности.

Оставаться после такого разговора в городе Дымков не мог. Ему необходимо было как-то разрядиться и успокоиться, а сделать это, находясь в четырех стенах дома и, тем более, на кишащей людьми улице, не представлялось возможным. Он сел в машину, повернул ключ и, убедившись, что бензина в баке достаточно, отправился загород. Туда, где ему не нужно было скрывать свою сущность, туда, где он мог почувствовать себя в своей родной стихии. В лес.

Погода по-прежнему стояла на удивление приятная. Еще теплое сентябрьское солнце просвечивало сквозь пожелтевшие и покрасневшие деревья, придавая лесу праздничный и какой-то легкомысленный вид. Отъезжать слишком далеко Борис не стал, посчитав, что в будний день ему вряд ли встретится много грибников, а если какой-нибудь человек, решивший погулять по лесу, и окажется у него на пути, он успеет учуять его гораздо раньше, чем тот его заметит. Он припарковал машину на небольшом расстоянии от своего дачного поселка, перемахнул через придорожную канаву и углубился в лесные заросли, с удовольствием вдыхая запахи опавших листьев, грибов и созревшей брусники и любуясь красочными осенними деревьями. Пройдя по лесу метров сто, вервольф огляделся. Загородное шоссе полностью скрылось за деревьями, и вокруг не было ни души — только несколько птиц вяло о чем-то чирикали, затерявшись в пушистых сосновых ветках. Можно было смело превращаться в волка и сколько угодно резвиться среди всей этой сентябрьской красоты. Борис в последний раз полюбовался яркими желтыми, малиновыми и оранжевыми кронами берез, кленов и осин, перевел взгляд на черно-зеленые елки и позолоченные солнцем сосновые стволы и, напрягшись, наклонился вперед, готовясь к неизбежным неприятным ощущениям и в то же время стремясь поскорее расстаться с человеческим обликом.

Окружающее его буйство осенних красок сменилось черно-белой картинкой. Зато слух и обоняние, словно компенсируя исчезновение цветов, многократно усилились, принеся Дымкову множество новых, недоступных обычному человеку ощущений. Теперь он мог услышать, как скребется в своей норе полевая мышь и как далеко впереди, в глубине лесной чащи бежит по каким-то своим делам заяц, мог почуять тончайший, едва уловимый запах дыма от разожженного у обочины костра и аромат жарящихся на нем шашлыков, мог с почти стопроцентной уверенностью определить, когда в последний раз по этой тропинке прошли люди и какие грибы они с собой несли. Да и зрение его, несмотря на ограниченный спектр, стало в несколько раз острее: Дымков знал, что если останется в лесу до вечера, ничто не помешает ему разглядеть в темноте ямы и деревья и без труда найти дорогу назад. Он проделывал это множество раз, но так не смог привыкнуть к необычным свойствам своего второго облика.

Правда, сегодня бегать по лесу до темноты ему было нельзя: поиски новообращенного парня никто пока не отменял, и Борис надеялся обзвонить вечером еще хотя бы несколько организаций. Тем больше у него было причин для того, чтобы как следует оттянуться за тот час или два, что он позволил себе отдохнуть. Высоко задрав хвост и насторожив уши, оборотень помчался по едва заметной узкой тропинке, местами совсем заросшей высокой травой и молодыми сосенками. Быстрее, еще быстрее, галопом через ямы и непонятно откуда взявшиеся в лесу валуны, напролом сквозь кусты и другие преграды, не оглядываясь назад и не думая о том, что в городе тебя ждет давно опротивевшая жизнь под колпаком у охотников, состоящая из проверок, допросов, страха за собственную шкуру и за то, что кто-нибудь узнает о твоей истинной природе, полная ночей, в которые ты теряешь самого себя и, что еще хуже, томительного ожидания этих ночей. Все это вернется к тебе, как только ты сменишь облик, но сейчас нельзя об этом думать, сейчас надо полностью слиться с природой, раствориться в ней. И пусть на короткое время, но почувствовать себя по-настоящему, стопроцентно, абсолютно свободным.

Борису казалось, что он летит, едва касаясь лапами земли. Он не знал, как далеко убежал от дороги и сколько времени длился этот сумасшедший бег, но его звериное чутье подсказывало ему, что еще не очень поздно и он может позволить себе немного задержаться в этом прекрасном месте. Он остановился на небольшой поляне, понюхал воздух и, убедившись, что людей поблизости по-прежнему нет, развалился на опавших листьях, вытянув лапы и закрыв глаза. Чуть теплые солнечные лучи приятно грели его покрытый короткой бархатной шерстью нос.

«Куда катится этот мир? — вопрошал себя Дымков, выбираясь из ямы и чутко прислушиваясь к удаляющимся шагам покинувшей, наконец, поляну влюбленной пары. — В целом лесу порядочному вервольфу уединиться негде! Куда не сунься — обязательно наткнешься на кого-нибудь из своих!»

От его недавнего приподнятого настроения и чувства свободы не осталось и следа. Вместо них пришло понимание: все это — иллюзия, все разговоры о преимуществах и новых возможностях — всего лишь утешение для новичков. Нет у вервольфов никаких преимуществ, потому что за все эти якобы положительные стороны их жизни приходится каждое полнолуние платить слишком высокую цену. И сколько бы они не изображали из себя оптимистов, достаточно любого мало-мальски серьезного разговора, и сразу же станет понятно, что все это — наносное, внешнее. Взять вон хотя бы Илону: даже она, единственная женщина в их стае, кто не распускает себя и тщательно следит за своей внешностью, красавица, которую так и жрут глазами все встречные мужчины, успешная карьеристка и приятная в общении душа любой компании все равно никогда не будет счастлива со своим любимым. Потому что быть счастливой, скрывая от него свою самую главную тайну, слишком тяжело, а открыться и жить, постоянно опасаясь, что тебя бросят, и вовсе невозможно. Не говоря уже о еще более сильном и навязчивом страхе, что в полнолуние он окажется рядом с тобой и погибнет или станет таким, как ты, и никогда тебе этого не простит.

Нет уж, если у него, Бориса, и возникали иногда мысли о том, чтобы жить вместе с Людмилой, сейчас он окончательно убедился, что поступать так ему нельзя. Да, Люда все о нем знает и ничего не боится, и в принципе они с ней могли бы завести детей — это женщины-вервольфы, если и забеременеют, то первое же полнолуние, выворачивающее их организм наизнанку, избавит их от ребенка, а у мужчин таких проблем нет. Но все равно иметь семью для него чересчур рискованно. И вообще, хватит уже болтаться в этой чаще, подслушивать чужие разговоры и жаловаться самому себе на судьбу, пора возвращаться домой и искать новенького!

Он потянулся и вприпрыжку побежал обратно к дороге, без труда ориентируясь в лесных зарослях и выбирая правильный путь по своим собственным следам. Лес вокруг него становился все реже, а тропинки — все шире, и Борис уже приготовился превращаться, как вдруг лесная тишина взорвалась пронзительным женским криком. И раздался он с той стороны, куда ушли Илона и Марк.

С такой скоростью Дымков еще никогда не бегал: ему казалось, что каждый скачок переносил его на несколько метров вперед, хотя это, по идее, было просто физически невозможно. Вопль Илоны давно затих, и даже порожденное им эхо уже не звучало вдали, но вместо него впереди теперь слышались другие испуганные крики и яростное звериное рычание. О том, что происходило там, в глубине лесной чащи, можно было только догадываться. А вот что Борис точно знал, так это то, что Крижевская находится слишком далеко и прийти к ней на помощь он наверняка не успеет. «Хотя, — мелькнула у него мысль, — вполне возможно, что помощь как раз нужна не Илоне, а тому, у кого хватило ума на нее напасть!»

Стройплощадка освещалась всего одним раскачивающимся на ветру фонарем, и пробегающие по земле черные тени придавали этому и без того довольно мрачному месту совершенно зловещий вид. В пустых черных окнах недостроенного дома мелькали чьи-то нечеткие силуэты, за возвышающимися рядом бетонными плитами тоже было заметно какое-то движение, а в небольшом окошке временного сарайчика, где должны были жить строители, пару раз мигнул и снова потух маленький слабый огонек. Но нормально разглядеть, кто же прятался на стройке и что вообще происходило там в эту не по-летнему холодную ночь, было почти невозможно — слишком темно было на этой площадке. Впрочем, большинству из тех, кто находился на ее территории, этого слабого и неверного света было вполне достаточно, а при необходимости они запросто могли бы обойтись и вовсе без него.

Неожиданно стоящая на площадке тишина прервалась пронзительным дверным скрипом, и из времянки вышла хрупкая на вид молодая женщина в темном джинсовом костюме, держащая в руках небольшой карманный фонарик. Вслед за ней появились две мужские фигуры, высокие и тоже довольно тонкие. Девушка несколько раз помахала фонариком, словно подавая кому-то сигнал, и в ответ на ее знаки из зияющего чернотой дверного проема строящегося здания тоже показались три темные фигуры с бледными лицами.

— Выпустите его по моему сигналу! — произнесла женщина высоким и совсем еще юным голосом. Сказано это было не слишком громко, но тем не менее, все трое мужчин, стоящие в нескольких десятках метров от этой девушки, прекрасно ее расслышали. Один из них снова скрылся в темноте первого этажа и вскоре вернулся, толкая перед собой еще одного парня. Тот послушно шагал вперед, затравленно оглядываясь по сторонам.

— Отпусти его! — крикнул один из спутников девушки уже довольно громко, и его голос эхом разнесся по стройплощадке.

— Вы первые! — так же звонко отозвались из дома.

Ночной сторож Матвей проводил взглядом отъезжающую от входа на стройку машину и уже собрался закрыть дверь, как вдруг с другой стороны его будки послышались чьи-то спешащие шаги, и в ее стену постучал молодой человек лет тридцати на вид.

— Простите, пожалуйста, — вежливо заговорил он, заглядывая в будку, — Можно мне вас кое о чем спросить? Вы давно здесь работаете?

— Давно, года четыре уже, с тех пор, как тут строить начали, — равнодушно ответил сторож, однако в его глазах промелькнул интерес: он словно бы почувствовал, что этому мужчине, так же, как до него девушке со своими друзьями, что-то нужно от его скромной персоны, причем нужно настолько сильно, что он готов прилично за это заплатить.

И это предчувствие оправдалось по полной программе.

— Меня интересует, бывает ли здесь, на стройке, вот этот человек, — ночной гость Матвея достал из кармана помятую цветную групповую фотографию и ткнул пальцем в лицо одного из заснятых на ней парней. — Может быть, он здесь работает, а может, еще для чего-нибудь сюда ходит… В общем, видели вы его здесь или нет?

Подходя к дому Рената, Мартиника Чернышева с удивлением проводила взглядом идущего через двор мужчину с огромной пепельно-серой собакой на поводке. По всей видимости, это была помесь восточно-европейской овчарки с какой-то другой крупной породой, потому что вид у собаки был весьма внушительный. Если бы не плотный, почти полностью скрывающий ее голову намордник, Марти бы, наверное, не рискнула приблизиться к этому зверю и обошла бы его стороной. Впрочем, собака не обратила на обогнавшую их с хозяином девушку никакого внимания: она шла совершенно спокойно, не натягивая поводок и не останавливаясь, чтобы что-нибудь понюхать, так что Мартиника прошла мимо этой дымчатой хищницы вполне благополучно.

Ренат ждал ее на пороге своей квартиры.

— Извини, Марти, но поговорить нам в этот раз не придется, — заявил он, захлопывая дверь. — Отложим на другой день. А сейчас едем в офис для других разговоров.

— С кем? — спросила Чернышева, разворачиваясь и начиная с обреченным видом спускаться по ступенькам. Ренат догнал ее и положил руку ей на плечо:

— С недовольными представителями известных тебе сообществ. Тех, которые ты вчера оставила без законной добычи.

Борис Дымков и Ким Дольский медленно подходили к стройплощадке, которая теперь, в выходной день, казалась давно заброшенной. Даже в сторожевой будке, ночью занятой тем симпатичным старичком, сейчас никого не было, а сама она было заперта на висячий замок — по всей видимости, дневной сторож отлучился в ближайший ларек за выпивкой. И хотя ведущие на стройку ворота тоже были заперты, дыра в одной из секций окружающего ее забора по-прежнему «приглашала» внутрь всех желающих разжиться досками или кирпичами. Или же поискать на стройке кое-что другое — например, чьи-нибудь следы…

Борис остановился в нескольких шагах от разрушенного забора и словно бы случайно выпустил из рук поводок. Ким, весьма умело изображающий собаку, тут же юркнул в дыру и исчез за забором, и Дымков, громко ругая «вредную псину», с видимой неохотой полез на стройку вслед за своим товарищем. Там он долго гонялся за Кимом среди сложенных друг на друга бетонных плит и холмов из битого кирпича, то ругая его, то ласково уговаривая вернуться, и таким образом оббежал вслед за ним всю стройплощадку. Наконец, серый хищник нагулялся и вприпрыжку вернулся к пытающемуся его поймать человеку. Дымков схватил кончик поводка, и Ким потянул его к выходу со стройки.

— Ты куда, там же все заперто? — все тем же тихим ворчливым голосом, каким хозяева обычно разговаривают со своими домашними животными, спросил его Борис, но Ким продолжал тянуть его к воротам, и только после того, как они подошли к ним вплотную, повернул в сторону и пошел вдоль забора к дыре, через которую они влезли на стройку.

Оказавшись за территорией стройплощадки, вервольф снова потянул человека к воротам, принюхался к асфальту возле них и заспешил дальше, с каждым шагом все сильнее натягивая поводок. Вскоре Борису уже самому пришлось бежать за ним, но на все его просьбы «не нестись, как на пожар», Ким только скалил зубы и едва слышно порыкивал. К счастью, через два квартала вервольф свернул в небольшой дворик и подвел Бориса к подъезду одного из окружающих этот дворик домов. Оба в нерешительности остановились перед подпертой кирпичом дверью.

— Зайти? — неуверенно спросил Борис, оглядываясь по сторонам. Во дворе сидело несколько мамаш с детьми, и хотя на них с Кимом никто не обращал внимания, чувствовал он себя не слишком уютно. У оборотня, однако, было на этот счет другое мнение. Еще раз недовольно оскалившись, он сунул спрятанную в намордник голову в темноту подъезда и вновь потащил Дымкова за собой, и тому не оставалось ничего другого, как тоже войти в дом и взбежать вслед за Кимом на второй этаж. Там, в том месте на лестничной площадке, где на других этажах была дверь лифта, Ким зарычал уже в полный голос и несколько раз энергично тряхнул головой.

Мимо остановившейся на светофоре машины Георгия прошли два о чем-то шепчущихся человека. Мартиника, как раз в этот момент посмотревшая в их сторону через затемненное окно, с удивлением обнаружила, что опять встречает знакомых, с которыми не виделась уже несколько лет.

— Это же охотники! — указала она на них своему спутнику. — Толстого я много раз видела, он у них обычно на телефоне сидит, на звонки отвечает. А молодой…

— Молодого ты тоже видела, — узнал обоих людей Георгий. — Он к нам с товарищами в гости приходил, когда ты только приехала, помнишь?

— Да, действительно… — перед глазами у Марти почти сразу возникла отлично запомнившаяся ей картина: лежащие на полу связанные охотники, к одному из которых, самому молодому, выпустив клыки, тянется Милена…

— Надеюсь, они не у нас дома были? — Георгий тронулся с места и, проезжая перекресток, одновременно принялся звонить по мобильнику. Дожидаясь, пока ему ответят, Марти нервно оглядывалась назад, на удаляющуюся пару охотников, но вскоре вампир ее успокоил — пока к ним в гости никто не приходил, хотя после заката должны были явиться Вячеслав с Александрой, которые теперь жили в отдельной квартире. Впрочем, Марти была уверена, что полностью об охотниках Георгий не забыл: наверняка он еще будет проверять и перепроверять, случайно они оказались так близко от его дома или нет. Самой же ей в тот момент было не до этого — неожиданная встреча с Георгием и его напоминание о том давнем времени, когда она жила в его квартире, вызвали к жизни и множество других воспоминаний. И хотя по большей части они тоже были не слишком приятными, а местами так и просто страшными, Мартиника, сама не зная, почему, вдруг почувствовала себя удивительно счастливой.