При изучении восточных медицинских систем, в том числе и тибетской, складывается парадоксальная ситуация: интенсивная прагматическая эксплуатация в области фармакологии и рефлексотерапии при весьма гуманных представлениях о теоретико-гносеологических предпосылках и без тщательного специального анализа описываемых в старинных трактатах нозологических форм.

Работа психиатров В. Б. Миневича и А. А. Дымчикова в этом плане является пионерной и, как нам кажется, результаты подробного анализа всех глав и разделов тибетских трактатов, прежде всего «Чжуд-ши», содержащих материал, который может интерпретироваться на почве психиатрии, позволили авторам сформулировать ряд методологических принципов и выводов, ценных для изучения других разделов тибетской медицины.

Фиксируемая в тибетских текстах клиническая феноменология в принципе не отличается от той, которую наблюдает современный специалист, не прибегая к методам лабораторного анализа: они могут быть сопоставлены.

Однако на ступени формулировки диагноза как краткого врачебного заключения о сущности заболевания проведение каких-либо параллелей между традиционной тибетской и современной медициной становится весьма затруднительным, что объясняется типологической несхожестью их фундаментальных теоретических построений, на которые опирается диагностический аппарат, это требует от современного врача специальных знаний в области культуры Древнего Востока в целом, Тибета — в частности.

Тибетская медицина при попытках систематизации накопленного материала прибегает к общим мировоззренческим стереотипам древнего средневекового Востока, восполняя таким образом отсутствие собственных теоретических взглядов на наблюдаемые закономерности организма, причины заболевания и т. д.

Существуют как минимум два типа знаковых систем. Первые, объективные — атом, дерево или звезды — считаются полностью независимыми от нашего сознания; вторые — например, литературные тексты — связаны с пользователями. Текст всегда недоопределен, и это можно восполнить лишь чтением. Поэтому в разных культурных и исторических срезах текст не один и тот же, так как в своей семантике он зависит от данного множества читателей.

С. Лем по этому поводу писал: «Доопределение совокупности смыслов литературного произведения читателями в конкретный исторический период я называю восприятием, стабилизирующим семантику произведения по аналогии с теорией стабилизирующего отбора в биологической эволюции» (С. Лем, 1970). Так, с высокой вероятностью можно полагать, что «Одиссею» различно прочтет школьник Сибири и профессор, специализирующийся в греческой литературе; восприятие этого эпоса в античные времена было иным, нежели сейчас.

Равным образом это относится и к событиям. Туберкулез может быть объяснен с позиций микробиологии, фтизиатрии, социологии; однако, всегда найдется человек, толкующий его (туберкулез) как бич Божий или роковое проклятье. В контексте определенной культуры такое заявление вполне нормативно; для пользователя этого текста порча и колдовство имеет ту же информационную ценность, что для образованного европейца XX века — микобактерия туберкулеза.

Чем отдаленнее от нас текст во времени и культуре, тем сложнее его чтение и трактовка. Семантические пространства, культурные ансамбли, системы ценностей в русской литературе современности отличаются от XVI в. настолько, что мы с большим трудом овладеваем текстом. Когда же речь заходит о средневековом произведении Востока — трудности возрастают стократно.

Величественный памятник средневековой медицинской мысли «Чжуд-ши», как и любая открытая система, может трактоваться многозначно, Ученый лама читает «Чжуд-ши» буквально, ботаник разыскивает европейское значение растений (С. М. Баторова с соавт., 1989), терапевт конструирует диагнозы в их современном смысле.