Вначале октября 1949 года я, старший лейтенант Советской Армии, выпускник Военного института иностранных языков, прибыл в штаб Группы советских оккупационных войск в Германии для прохождения дальнейшей службы. Бывшему летчику, сменившему профессию в результате ранения во время штурмовки войск противника, новая специальность далась сравнительно легко, и назначение переводчиком–референтом в отдел внешних сношений не вызвало огорчения. Первое испытание меня ожидало сразу же после вступления в должность. Телефонный звонок адъютанта командующего Группы войск вызывал переводчика французского языка срочно в штаб, где с минуты на минуту ожидали приезда начальника французской военной миссии. Принимать его должен был заместитель командующего генерал–полковник И. Высокий чин генерала смущал меня в ту пору гораздо больше, чем первая профессиональная проба сил.

И действительно, общение с французским полковником, хорошо воспитанным и образованным человеком, особых трудностей не вызывало. В конце приема он передал генерал–полковнику письмо от командующего французскими оккупационными силами в Германии, которое, повертев в руках, мой высокий начальник отдал мне со словами: «Читай!». Я вспомнил своих славных учителей с французской кафедры Военного института, которую возглавлял человек большой культуры и большого опыта работы на военно–дипломатическом поприще — полковник Маркович С Б. Его подчиненные настойчиво добивались от нас безукоризненного перевода с листа, одного из труднейших видов устного перевода, при котором переводчик обязан предъявленный ему иностранный текст прочесть без запинки на родном языке. Все это вихрем пронеслось в моей голове в то время, как генерал–полковник передавал полученное им письмо, которое он держал почему–то вверх ногами. Первый взгляд, брошенный на текст письма, придал мне уверенность: текст был печатный и разбираться в незнакомом почерке не требовалось. Остальное было делом «техники», письмо было прочитано по–русски без запинки и без спасительных «эканий» и повторов. Французский полковник и его переводчик (в официальных встречах представителя каждой стороны сопровождает свой переводчик) переглянулись, а затем я услышал пакет комплиментов, обращенных в мой адрес французами. Тут же последовала реплика генерала: «А за что я ему деньги плачу?!»

Запомните этот эпизод и сравните с тем, что со мною случилось позже.

В мае 1966 года в моем кабинете начальника кафедры французского языка Военного института иностранных языков раздался телефонный звонок. В трубке зазвучал хорошо поставленный командный голос: «Товарищ полковник, Вы поступаете в распоряжение главкома ракетных войск маршала Советского Союза Н. И. Крылова. Завтра Вам надлежит прибыть на военный аэродром для вылета на космодром в Байконур».

На следующий день ситуация прояснилась. В июне в Москву с официальным визитом прибывал президент Франции генерал де Голль. Он был первым иностранным политическим лидером, кому решено было показать наши космические достижения непосредственно на знаменитом космодроме. Это было оглушительно! Впервые перед официальным представителем Запада приоткрывалась завеса советской «сверхсекретности».

Итак, компетентность; но что это такое, когда речь идет о переводчике? Компетентность — это сумма знаний и соответственно навыков и умений в профессиональной области. Для переводчика — это языковые знания и речевые навыки и умения во всех основных видах речевой деятельности. А точнее, переводчик должен обладать по меньшей мере языковой и речевой (коммуникативной) компетенциями, а также навыками и умениями письменного и устного перевода, ораторской речи и, наконец, литературным талантом. Требования немалые, не правда ли? Поэтому давайте рассмотрим постепенно все эти компетенции, навыки и умения — короче, все то, что составляет компетентность переводчика.

Начнем с языковой и речевой компетенции. Чаще всего думают, что речь идет просто о знании иностранного языка. Это, конечно, важно, но не менее важно знать не только ино-с т р а н н ы й, но и родной я з ы к. Между тем все м ы, имея относительно приличную речевую компетенцию, обладаем явно недостаточной языковой компетенцией в своем родном языке. Вы, не задумываясь, сумеете выразить свою мысль по–русски, но будете испытывать трудности, если от вас потребуют сформулировать правила употребления сослагательного наклонения, обозначения категории определенности/неопределенности существительных или найти в тексте относительные местоимения. С другой стороны, многие из вас хорошо знают грамматические или словообразовательные правила иностранного языка, но с трудом выражают на нем свои мысли в незнакомой ситуации.

Так вот, знание лексики, грамматики и фонетики и составляет языковую компетенцию, а умение свободно выражать свои мысли на том или ином языке — речевую компетенцию человека. Напомним вам, что язык — это система, которую сумели открыть, а элементы которой разложить по полочкам ученые–лингвисты, внимательно анализировавшие речь человека. А речь — это реализация языка как системы в повседневном общении. И тот, кто владеет речью, владеет и речевой компетенцией. Поэтому речевую компетенцию в родном языке имеет подавляющее число живущих на земле людей. Они овладели ею, поскольку это заставила сделать их жизнь, языковое окружение.

Когда мы начинаем учить иностранный я з ы к, дело обстоит сложнее. Его изучают обычно в своей стране, и у человека нет насущной необходимости изъясняться на иностранном языке. Попытки искусственно создать такую среду особого успеха не имеют. Поэтому преподаватели чаще всего растолковывают ученикам правила превращения иностранного языка в речь, которые те и заучивают, а в результате отдельные, особенно прилежные школьники приобретают не речевую, а языковую компетенцию.

Ну, а если для изучения иностранного языка поехать в страну, где все говорят на этом языке? Тогда можно добиться больших успехов, но и при этом важно не общаться с находящимися там соотечественниками. Впрочем, все равно вы будете долго, а может быть и всю жизнь делать грубые ошибки в речи под влиянием родного языка. Такие ошибки вызываются интерференцией (т. е. столкновением) н а в ы к о в, сформированных ранее, со вновь обретенными.

Как вы уже понимаете, компетентность переводчика не ограничивается языковой и речевой компетенциями. Перевод будет полноценным, если переводчику удалось познать глубины культуры того народа, на знание языка которого он претендует. Язык отражает национальное видение окружающего мира, его своеобразие, связанное с географическим положением страны, ее историей, религией, традициями и обычаями. Так, у французов суп едят только вечером, а днем в обеденное время он не значится ни в каких меню. Американские студенты без зазрения совести валяются на полу самых престижных университетов, и профессуре, проходя по коридору, приходится перешагивать через их тела. В Бельгии считается неприличным чихать в городском транспорте. И т. д., и т. п. И с такими «мелочами» сталкиваешься на каждом шагу, хотя иногда они и ставят иностранца в неудобное положение.

Помню, как в 1980 году нашу небольшую делегацию послали во Францию для того, чтобы на встречах с членами Общества дружбы Франция — СССР разъяснять необходимость ввода советских войск в Афганистан. Как всегда, делегация состояла в основном из идеологических работников, знание французского языка для которых считалось второстепенным делом. Для их подкрепления в делегацию включили и меня. Не знаю почему, но мне и еще одному члену делегации визы вручили с опозданием. В Париже на аэродроме «де Голль» нас специально встречали два местных функционера. Ими я был срочно доставлен на вокзал для отправки поездом в Нант. В чем дело? Оказывается, глава делегации вместе с редактором одного московского журнала уже находятся в Нанте, обмениваются улыбками со своими хозяевами, но «вести разъяснительную работу» среди населения Франции не могут, так как не знают французского языка.

Встретившие меня функционеры покупают мне билет на экспресс «Париж — Нант» и объясняют, что я могу войти в любой вагон и занять любое свободное место. Надо сказать, что для меня это была далеко не первая поездка во Францию. Поэтому я достаточно самоуверенно выбрал вагон в середине состава и уселся на одно из наиболее, с моей точки зрения, удобных мест. За несколько минут до отхода поезда в вагон входит симпатичная француженка и направляется ко мне. Самодовольный от неожиданного успеха, я приподнимаюсь с готовностью внимать ее словам. Ее слова достаточно категоричны: она просит, чтобы я освободил кресло, поскольку оно забронировано несколько дней тому назад. Не оказывая симпатичной француженке сопротивления, я все же задаю вопрос, каким образом мне должно было быть об этом известно? Ее указующий перст все объясняет. С задней стороны спинки кресла в кармашек вложена небольшая картонка, на которой написано «Réservée», т. е. забронировано. Так была поколеблена моя лингвострановедческая компетенция в области железнодорожного транспорта Франции.

В любой стране имеются свои достопримечательности, которые могут не знать жители другой страны. Вряд ли все москвичи знают, что такое Елисейские поля, буйабес или мистраль во Франции, Прадо или Гвадалквивир в Испании, Сан — Суси или «мессершмиты» в Германии. Все эти музеи, супы или самолеты представляют собой национальные реалии, которые хорошо известны и дороги жителям Франции, Испании и Германии. Они должны быть если не дороги, то хотя бы известны профессионалам, работающим с французским, испанским или немецким языком. В то же время в каждой стране есть национальные реалии, ставшие достоянием всего человечества, и любой образованный человек

должен знать Белый дом в США, гениального итальянца Леонардо да Винчи или город Хиросиму в Японии. Совершенно очевидно, что их знает и всякий уважающий себя переводчик, независимо от его рабочего языка. Но наш переводчик знает, к сожалению, и кое–что другое. Он знает, что в своей практике ему приходится сталкиваться с соотечественниками, которым, несмотря на их высокое положение в обществе, приходится расшифровывать вошедшие в золотой фонд человечества имена. Свидетельством тому может служить эпизод из моей жизни, когда в конце 50‑х годов мне выпало счастье впервые попасть в Париж, сопровождая крупного специалиста, руководителя одного из ведущих медицинских учреждений Москвы.

М

оему первому знакомству с Парижем предшествовал обстоятельный визит в Бельгию, где пришлось рядом со своим временным «шефом» знакомиться с медицинскими учреждениями Брюсселя. Следует сказать, что сопровождал я одного из лучших хирургов Москвы, которого пригласили к себе его бельгийские коллеги. Дома для поездки в Бельгию не нашли ни одного «достойного» медика, свободно владеющего французским языком, и эту роль возложили на меня, предупредив, что я должен выдавать себя за врача. Поездка проходила вполне благополучно, тем более что мой подопечный понимал медицинские тонкости с полунамека, а мои терминологические ляпсусы на французском языке прощались как русскому. Помню свое удивление организацией приема больных в брюссельских клиниках, где врач ни минуты не терял на бесконечные записи в истории болезни, а просто наговаривал в диктофон все необходимые данные. Это был 1957 год, и я наивно верил, что после визитов наших медицинских светил в страны Западной Европы то же самое будет заведено и в наших поликлиниках. Увы, минуло уже почти полвека, а воз и ныне там.

Но вот наступил момент, которого я опасался более всего. Нашему известному хирургу решили продемонстрировать сложную операцию по удалению опухоли на щитовидной железе. Нас пригласили в предоперационную, где на стульях была выложена спецодежда для присутствия на операции, при этом вежливо предупредив, что брюки переодевать не обязательно. И вот тут я оказался на высоте, догадавшись остановить своего шефа в тот момент, когда он по старой привычке решил разоблачиться полностью, чтобы натянуть на себя повешенные на стул серо–зеленые штаны и такую же распашонку, которые напомнили бы сегодня омоновское одеяние, но которые приняты для хирургических операций во всем мире. Â остановил я его потому, что знал, как может шокировать скромных бельгийских медсестер демонстрация советских мужских трусов, получивших печальную славу на Западе после визита Ива Монтана в Москву.

Однако через несколько минут в поддержке нуждался уже я сам. Оперирующий хирург попросил меня встать рядом с ним, так как собирался давать объяснения, естественно на французском языке, которые я должен был переводить. В это время стало особенно ясно, что если бы на моем месте стоял настоящий медик, то он сумел бы извлечь из этой операции гораздо больше полезного, чем специалист во французском языке, которому впервые в жизни демонстрировали наяву кровавые экзекуции над человеком.

Начало было ошеломляющим.

Холеный хирург, с картинно поднятыми руками, стал, подобно отпетому злодею, резать шею милой женщине, как бы стремясь отделить ее голову от туловища. Полилась яркая, неправдоподобно красная кровь, которая прикрыла оперируемое пространство и вызвала помутнение в моих неподготовленных мозгах. Хирург тихо вещал по–французски, а я подавленным голосом изрекал что–то неумное и очевидное, вроде «он ее режет», «кровь все заливает» и т. п. Тут мне на

Наши разговоры о профессии переводчика не могут пройти мимо ответа на вопрос, что такое перевод и что такое деятельность переводчика? Очевидно, что переводчик — это прежде всего посредник, который нужен всякий раз, когда возникает необходимость передать чьи–то мысли, высказывания. Но передача мыслей, высказываний — это функция чуть ли не универсальная. Учитель, который пересказывает школьникам законы физики или биографию Н. Гоголя, артисты, разыгрывающие комедию Бомарше, журналист, напечатавший интервью с президентом страны, — все они передают чьи–то мысли, но разве называют их переводчиками? Конечно нет, так как переводчик — это не просто носитель чужих идей, а профессионал, передающий сообщение, закодированное на одном языке, с помощью другого. Что такое другой язык, понимают все, а что такое сообщение?

Сообщение — это информация, предназначенная д л я передачи. В квартире возник пожар, ее хозяин выбегает на балкон и кричит «пожар»! Ему нужно, чтобы об этом узнали окружающие, так как таким образом может прийти помощь. Какими словами это сообщение будет передано в пожарную часть, ему безразлично.

Поэт написал стихотворение, в котором его настроение передают ритмика, повторяющиеся сочетания звуков:

Для поэта важно передать свое настроение именно этим поэтическим приемом, другой прием будет характеризовать у ж е другого поэта. Поэтому д л я него информацией, предназначенной для передачи, будет не столько содержание, сколько структура стихотворения, включающая ритмику, рифму, ассонансы, диссонансы и др.