В том, чтобы рассказывать от первого лица, в особенности когда речь идет об убийстве, есть масса неудобств. Однако я был замешан в этом деле с самого начала и до конца, видел столько всего и в таких разнообразных ракурсах, и с таких разных точек зрения, что не могу оставаться в стороне и вести рассказ беспристрастно.

Я учился в Оксфорде и уже готовился к адвокатуре, когда скончался мой дядя-холостяк, оставив мне тридцать тысяч фунтов с условием, что я стану священнослужителем. Моя мать и сестры жили на двести пятьдесят фунтов в год, да еще я задолжал отцовскому другу сэру Уильяму Кингстону-Фоксу, который помогал оплатить мою учебу. Я быстренько ухватился за такую возможность и три года проработал в трущобах Ист-Энда. Потом сэр Уильям рекомендовал меня преподобному Бедиверу Куттсу, викарию деревни Солтмарш, и я стал его помощником.

Мистер и миссис Куттс мне не нравились, зато нравились Уильям и Дафни. Дафни, когда мы познакомились, было восемнадцать, а Биллу, то есть Уильяму, – четырнадцать. В Дафни я, нечего и говорить, потом влюбился. Точнее, сразу. Дафни и Уильям приходились старому Куттсу племянниками и носили ту же фамилию.

Теперь я понимаю: бикфордов шнур начал тлеть в тот роковой день, когда миссис Куттс узнала, что наша служанка, спокойная, вежливая и весьма хорошенькая деревенская девушка по имени Мэг Тосстик, ждет ребенка. Сама Мэг знала об этом, наверное, уже месяца три, но держала рот на замке, а нервы свои – на привязи. Что по меньшей мере очень похвально, ибо забеременеть, не будучи замужем, да еще у такой хозяйки, как миссис Куттс, – от эдакого впору биться в истерике (не мое выражение, а Дафни).

К чему привело открытие миссис Куттс, представить нетрудно. Девушку погнали прочь, хоть она и говорила хозяйке, что отец поколотит ее и вышвырнет на улицу, если она лишится работы; этот старый черт неизменно являлся на обе воскресные службы – он выполнял у нас обязанности жезлоносца.

Приключения Уильяма Куттса начались в тот же день, среду, когда скауты, захватив тачку, отправились в Моут-Хаус забрать обещанные стулья для праздника. Миссис Гэтти любит молодежь и потому пригласила ребят в столовую, накормила лепешками и угостила домашним имбирным пивом и самодельными ирисками. Потом все отправились со стульями обратно, а Уильям, как старший патрульный, любезно предложил хозяйке помочь с мытьем посуды. Миссис Гэтти это чрезвычайно понравилось, так как горничную она отпустила, а кухарка все силы отдавала приготовлению обеда. Было семь вечера или полвосьмого, еще светло, хотя погода никуда не годилась для конца июля. Я вообще не могу припомнить другого такого дождливого и противного лета. Мы очень надеялись, что в день праздника будет ясно.

Домой Уильям явился донельзя взволнованный, и я удивился; такие ребята – крепкие, сильные, всегда веселые и спокойные – ни с кем не ссорятся, ни на кого не обижаются, даже в школе. Упомянутый мной ранее случай – исключение. Добродушный по натуре, Уильям принимал мир таким, каков он есть, без всякого недовольства, вопросов и волнений. И потому, когда он ворвался к нам с видом человека, раскрывшего Пороховой заговор, я был несколько озадачен, но рассказу его не поверил. А сообщил он, что мистер Джексон Гэтти убит. Дафни перепугалась, и я взялся за мальчишку всерьез.

– Глупости какие!

– Нет, – ответил Уильям. – Мне миссис Гэтти рассказала, пока мы мыли посуду. Дело, мол, свершилось. Она говорит, и вам с Дафни пыталась рассказать, но вас одни только стулья интересовали.

Я нахмурился и стал обдумывать этот вопрос. Те же самые слова миссис Гэтти говорила и нам и упомянула о муже. Всякому ясно, что, услышав от особы вроде миссис Гэтти какое-нибудь странное замечание, не придашь ему такого значения, как словам нормального человека. С другой стороны, фраза «Дело свершилось!» звучит чуточку зловеще даже в устах слабоумного. Я тщательно допросил Уильяма, но ничего нового из него не вытряхнул. Он собрался идти к констеблю Брауну – нашему защитнику правопорядка, – чтобы поставить его перед фактом.

Маргарет Кингстон-Фокс передала своему отцу сандвичи с огурцами.

Мы пили чай в Манор-Хаусе. У сэра Уильяма гостили Брэнсом Бернс, финансист, и миссис Брэдли.

– Это уже седьмой, объедала ты эдакий, – сказала Маргарет, когда ее отец надкусил очередной сандвич.

– Семерка – счастливое число, – ответил сэр Уильям. Он откинулся назад и отправил сандвич в рот.

– Вот, значит, как ты рассуждаешь! – продолжала его дочь. – Миссис Брэдли, возьмите еще. Прошу вас, мистер Бернс. Мистер Уэллс, вы как будто дремлете.

Миссис Куттс завершила воскресный завтрак третьей чашкой чаю и очередным воззванием к супругу – заклеймить с кафедры тех, кто позволит себе на следующий день вольности. Викарий молча отправился наверх переобуться.

Служба по большей части прошла как всегда. Необычным было лишь то, что рядом с миссис Гэтти сидела морщинистая желтолицая дама с маленькими черными глазками, а мистер Гэтти, никогда не пропускавший воскресные службы во время своего пребывания в Солтмарш, отсутствовал. Зато пришли Берт с Корой. Очень странно.

Когда служба закончилась и викарий произнес благословение, миссис Гэтти немедленно поднялась с колен и по главному проходу направилась к дверям. Миссис Брэдли поспешила следом. Остальные прихожане, дождавшись, пока мы с викарием пройдем в ризницу, тоже устремились на улицу. А дальше оставалось только удивляться. Когда все вышли, миссис Гэтти, встав у старой надколотой чаши для святой воды, указала пальцем на сквайра и четко произнесла:

– Был львом, а убиен челюстью ослиной.

Таким экстравагантным манером она намекала на то, что сэр Уильям, будучи на военной службе, счел должным подать прошение об отставке из-за пущенной о нем злобной сплетни. От слов миссис Гэтти он страшно покраснел и, послав ей пристальный взгляд, быстро двинулся к покойницким воротам, почти волоча за собой державшую его под руку Маргарет. Тогда миссис Гэтти переключила внимание на хозяина таверны, лысого здоровяка с бледной физиономией и водянистыми глазами. Мне он никогда не нравился, хоть и доставал нам кокосы по дешевке и казался человеком добродушным.

Праздник растянулся на целый день. За вход платили по шесть пенсов; мы с Дафни наделали билетов с отрывными талончиками, чтобы люди – им ведь нужно пойти пообедать, а вечером выпить чаю – не платили еще раз. На ярмарку шли из всех окрестных деревень, приехала и целая компания на автобусах с ближайшего морского курорта Уаймут-Харбор. Мы рассчитывали получить не меньше двенадцати фунтов за билеты, пять фунтов от устроителей ярмарки, не меньше двадцати за закуски (не чистая прибыль – предстояло заплатить еще поставщикам) и не меньше пяти за организованные нами развлечения. Самым прибыльным из них было сбивание кокосов, но и на аттракцион «Предсказание судьбы» – наше нововведение! – возлагались немалые надежды. Устроить его днем мы не могли из-за крикета. Матч кончался ровно в шесть, и у меня оставался час, чтобы принять душ, переодеться, выпить чаю и пробраться потихоньку в палатку.

Матч начался в половине одиннадцатого. Мы отбивали первыми и набрали сто пять очков, причем я набрал тридцать, и даже викарий – целых двадцать семь. Вместо отказавшегося играть Кэнди мы, посовещавшись с капитаном противника – здоровенным детиной по фамилии Могстон, – поставили Дафни, и она успела набрать двадцать шесть.

Когда первый иннинг кончился, было уже два, и мы сделали перерыв; у Мач-Хартли оставалось три часа, чтобы отыграться.

– Постараемся их выбить, – сказал викарий. Констебль Браун подавал первым, потом – я.

Игроков мы расставили так, чтобы Дафни оказалась у ворот – слабые подачи Брауна перехватить было нетрудно, а к моим она привыкла. Второй мяч их бэтсмен отбил прямо нашему полевому игроку. Будь то Боб Кэнди, он бы как пить дать зевнул, а этот, известный повсеместно под именем Уильям Куттс, легко его взял и мигом воззвал к арбитру. Арбитр, сэр Уильям, вздрогнул, пробудился и удалил бэтсмена. Следующий бэтсмен играл очень осторожно, но потом Дафни ловко перехватила у него мой мяч, и вот уже второй соперник отправился с поля долой. В итоге за два часа сорок пять минут мы выбили всех, дав им набрать семьдесят девять очков.